— Нет.
— Может быть вы были не достаточно энергичны?
Суб'ект развел руками.
— По совести сказать, удивительно, как еще это он жив. Да ведь надо же соблюдать и необходимую осторожность, — если у него зайдет ум за разум, то от него тоже немногого добьешься.
— Не давайте ему спать, — сказал Эпсор, — несколько дней… Потом оставьте на неделю чтобы отдышался. Держите одного. Может быть он еще заговорит. Как вы то думаете: — он врет или нет?
— Пожалуй, что и не врет, если не служил у того, кто его купил, — предполагая, конечно, что ваши подозрения оправдаются, — если он не служил у того всю жизнь.
— Н-нет, — сказал Эпсор, — это вряд ли…
И он выскочил опять к узнику, ударил его изо всей силы кулаком по лицу, вытер кровь с руки носовым платком и закричал:
— Так будешь ты говорить правду, продажная девка?
И слезы смешались на лице того с кровью и грязью, и он ответил своему господину и владыке:
— Я говорю правду.
21
Пожар обсерватории
Профессор встал из за стола, поцеловал жену, погладил дочку по головке и сказал:
— Прощайте, друзья, — я нынче наверно на всю ночь. Прощай, крошка.
Он доехал на трамвае до конца линии и пошел пешком по шоссе. До обсерватории было рукой подать, минут тридцать ходьбы, а экипаж нанимать каждый день не всякому по средствам.
Профессор вышел из трамвая и пошел пальмовой аллеей в полной почти темноте. Ничего не видно. Но профессор, слава богу, хорошо знает дорогу. Он ходит по этой аллее каждый день уже восемь лет. Восемь лет, — это что-нибудь да значит для науки.
Сегодня профессор был несколько озабочен. Он обнаружил в пространстве нечто, что не вошло ни в один звездный каталог — это раз, во вторых, он вчера узнал, что среди финансистов Южной Америки есть очень милые люди, обнаруживающие большой здравый смысл и большой интерес к астрономии. Они катались вечером недалеко от обсерватории и заехали взглянуть, как живут «люди науки». Кстати, один спросил, что это за штука мечется по горизонту… Эта штука и была, как раз тем, что занимало теперь мысли профессора. И как это они заметили!
В воздухе вверху раздался энергичный гул, и что то основательной величины пронеслось над аллеей. Профессор остановился, сердце у него забилось — может быть, это оно самое и… Нет, просто это дирижабль. Рейсы в Японию и больше ничего.
Профессор вошел в под’езд и разоблачился. Старенький швейцар взял у него пальто, шляпу и палку, как он делал это каждый день восемь лет подряд, и осведомился, как здоровье господина директора. Все благополучно. Его ждут. Хорошо.
В приемной, где сиживали обычно студенты, быстро ходил молодой человек, щелкая новыми ботинками, поглядывая на электрические часы и останавливаясь перед картами и диаграммами. В настоящее время он стоял, свернув голову на бок, и разглядывал спектрограмму. Красивая штука. Из нее вышел бы недурной галстух, на худой конец.
Он обернулся к профессору.
— Простите, — сказал он, кланяясь и дожидаясь покуда профессор соблаговолит подать ему руку, — я от Южама («Южн. — Америк. Акция»), если вы не будете иметь ничего против, я побуду здесь и вы сообщите мне о результатах ваших наблюдений сегодня. Разрешите. Южама очень заинтересована в вопросе. Да и мне самому хотелось бы… Я, знаете, никогда не видал обсерватории. Деловое воспитание, что вы хотите…
Профессор не имел ничего против. Молодого человека повели в огромный, накрытый куполом зал. Там висели вверху огромные медные пушки, около них стояли высокие лесенки… подумать, какая масса денег тратится на это дело. Молодой человек проникся уважением к профессору. Если даже это и шарлатанство, то оно блестяще поставлено. Ему показали Венеру в большой телескоп. Молодой человек удивился, она очень похожа на луну, эта ихняя Венера, — а потом ничего не разберешь: — все едет, качается, уплывает, играет радугой. Студент улыбнулся и повел его вниз к маленькому телескопу. Это другое дело. «Это Юпитер». Верно: — Юпитер, как Юпитер, он видел на картинке.
Но студента позвал профессор сверху. Господин директор был в изумлении. Он ничего не понимал.
— Мы решили, что это метеор… Это не метеор. Ничего похожего. Идемте к спектрографу.
Они спустились вниз. Служители принесли спектрограф. Эту махину навинтили на 86-дюймовый рефрактор — гордость обсерватории. Еще один — на громадный зеркальный телескоп, весь в балках, точно под'емный кран. Сбежались наблюдатели. Профессор об'яснял им что то, разводя руками. Он уселся к рефрактору. А с другой стороны, что то снимали, щелкали, тащили. Ужасная суматоха. Агент Южама потирал руки и поднимал плечи: ну и дела, — даже эти звездные черви, государственной важности зеваки забегали, — ну и дела.
Серенький человек отскочил от зеркального телескопа.
— Это не спектр, а чорт знает что, — вскричал он, — тут тысяч шесть линий! но это любопытно.
А профессор застонал наверху около своего рефрактора:
— Это невозможно, — сказал он, — у нас положительно невозможно работать. Призмы не протерты. Грязь. У меня исчезает поминутно вся средняя часть!
А серенький крякнул снизу:
— Спектр смещается, спектр смещается, он уходит от нас со скоростью электрона.
Агент Южама напряг память, но не мог вспомнить, какой это фабрики автомобиль называется электроном. Всех не упомнишь.
Профессор хлопнул рукой по лесенке и сказал служителю раздраженно:
— Это надо делать днем, а не сейчас! — и опять прилип к трубе.
Служитель, сбежавший с лесенки, бормотал себе под нос, что старик чудит: все чисто и вытерто.
Тут профессор и серенький человек оба разом замахали руками:
— Пегий спектр! — крикнул серенький.
— Ну да! — ответил профессор.
— А что же это такое!
— Никогда в жизни… — начал профессор.
И тут что то ухнуло около них сбоку, пламя неожиданно вырвалось из стены — пожар! пожар! обсерватория горит. Профессор скатился с лесенки горошком. Серенького оттащили от телескопа силой. Он не хотел уходить. Да ну вас с вашим пожаром!
Все в огне, воздух залит заревом. Слышны мелодии рожка, колокольчики и крики — из города мчатся пожарные автомобили. «Боже мой, — говорит профессор, — моя обсерватория! моя обсерватория!»
Агент Южама выбежал на аллею. Опять неудача!
Он услыхал шум пропеллеров и увидал вверху грузный облик уходящего влево дирижабля. Что такое, — Иокогама-линия сегодня запаздывает, по-видимому?
Серенький стоял и ковырял в носу. Агент подошел к нему. Что это такое, этот метеор? Серенький не знает, что это такое — у него громадное собственное движение, он лучеиспускает, его спектр показывает линии какого то нового элемента.
Шум пронесся над вершинами пальм — купол обсерватории обрушился и похоронил под собой все сегодняшние снимки.
Агент Южама с тоской глядел на это.
22
Испанская тюрьма
Усатый сгорбленный человек завернул покрепче вокруг шеи кашне и задумался. «Трипль-Ойлю» не везет. Недоставало только того, чтобы и его схватили. Какой то паршивый вонючий Агвилос, испанский городишка — и еще более паршивая тюрьма! Такой дыры он в жизни не видал. Тюрьма, — это дубье думает, что это тюрьма! Хороша тюрьма:
— это свиной хлев.
И что за неотесанные громилы эти испанцы! Полицейский в конторе спрашивал его, что он думает о свинцовых рудниках, — чтоб ты сдох, анафема: попадись ты мне на воле!
Его схватили на дирижабле — из Гамбурга в Нью-Йорк. К нему привязался какой то нахал и начал лезть к нему с кулаками в самое рыло: — зачем он приставал к его даме, — он и в глаза не видал этой дамы. А потом они взяли его, два ражих немца, и без дальних слов швырнули в океан. Бух и готово! Как вам это покажется? скоро порядочному человеку нельзя будет никуда и носу показать.
Хорошо, он улетел в океан. Честное слово, — это тоже вещь в своем роде — пролететь тысячу метров по воздуху и ахнуться в ледяную воду. Признаться он и не думал вынырнуть. Но вынырнул. И его подобрала испанская канонерка. У него начался жар. Наверно он наврал чего-нибудь в бреду. Одним словом, он очнулся вот здесь.
В дверь застучали и его повели на допрос.
Черномазый следователь перекидывался шуточками с полицейскими. Они хохотали и показывали пальцем на него. Он немного маракует по испански. Ну да, ничего доброго он здесь не дождется.
Его допрашивали по английски. Ничего себе эта публика говорит на всемирном языке, это стоит послушать.
Допрос прервался. Следователь снял пиджак, жалуясь на жару, и послал мальчишку за бутылкой Опорто. Ему тоже поднесли стаканчик, — это просто портвейн, но недурной. «Есть такой у вас в Америке?» В Америке все есть.
Хорошо. Начнем сначала.
— Вся ваша шайка изловлена. Это вам известно?
— Я ничего не знаю ни о какой шайке.
— А это что такое? — и следователь показал набор инструментов для стали.
— Это вы везли на выставку в Чикаго? — не правда ли, ха-ха-ха!
— Я работаю в одиночку.
— По кладовым?
— Нет, по кассам.
— Вы расскажите мне о взрыве котлов на фабрике… на фабрике… чорт бы побрал эти американские фабрики с их богомерзкими названиями — Охтахома Мануфакчуринг…
— Ничего не знаю об этом.
— А об убийстве банкира Варфалло в Минас-Джеерасе?
— В первый раз слышу.
На этот раз арестованный не врал. Он действительно ни об том, ни о другом ничего не слыхал.
Тот к нему приставал еще с полчаса все с тем же. Основатель «Трипль-Ойля» ничего не понимал. Тщетно он уверял следователя, что он специалист по кассам, и не полезет в мокрое дело — а рвать котлы, спаси его небо от таких штук. Где он работал по кассам, да везде. Хорошо. «Апсаньес, дайте ему перчатки», — и стальные поручни щелкнули на его руках.
— Теперь вы будете сговорчивей. Дайте ка мне портфель!
Следователь вынул оттуда что то в роде башмака и шибанул этой штукой своего пациента по голове. Вот это так! Он свалился с первого раза. Его подняли. — Как ему это нравится? специально испанское изобретение. А вы говорите, что в Америке все есть! — Он протестует. Он будет жаловаться американскому консулу. Следователь выпучил глаза.
— Ну, это уж нахальство, — сказал он, и дал ему еще раз, покрепче.
Через час его повели обратно. Сторож сказал, что этот следователь приехал только сегодня утром из Кадикса. Это важная шишка. Известен своей пронырливостью и дотошностью. Так что вам лучше признаться. Он сделает из вас котлету, но добьется своего.
Арестованный подумал, что недурно бы ему повеситься.
23
Диггльс банк завивает горе веревочкой
Два часа ночи. Машина вихлялась по улице так, что бобби отбежал в сторону и вынул свисток. Но она остановилась.
— Ссс-ушьте… это вы там… бобобби! Ну да… Ссушьте… а?
Бобби влез в машину. Сидевший там человек был пьян, как Барбаросса.
— Бобби, — сказал человек в машине, — вы че-чест-ный-на! — человек. Это видно по… по… ну вижу… то есть… а, бобби!
— Куда вас отвезти, — спросил бобби.
— К чо-ортовой бабушке, — ответил автомобилист, — только там еще я не был се-сево-одня… н-да-с… покрутили!.. на!
— У вас есть адрес?
— Вы… вы комик, бобби… адрес — это в роде галстуха, он у всякого — на! — на! — на! — огрррррррллл, — орыйя. — хага га. — грылылы.
Он вывернулся за борт машины и изверг часть поглощенного неправедно.
Бобби смотрел одобрительно.
— Так, — сказал автомобилист, отирая холодный пот с лица, — это лучше. Бобби, вы умеете править?
— Так точно, сэр, — ответил бобби.
— Вот, — сказал автомобилист и дал ему карточку. — Покойной ночи, бобби. Когда довезете, скажите ваш №, ладно?
— Хорошо, сэр, — ответил бобби и тронул.
Сэр перелез, икая и охая, во второе отделение машины, улегся вдоль, икнул и выругался. Засим заснул.
Ехали довольно долго.
Бобби честно привез его в полицейское отделение и сдал. Там дали шоффера и тело несчастного двинулось далее.
Это была дачка за городом. Там приняли тело не без сокрушения. Шоффер получил на чай и сдал № бобби.
В шесть утра Эпсор вышел из этого домика. Лицо его было сильно помято, после пьянства, но все же он был терпим, выбрит, умыт, сколько возможно.
Его ждал другой автомобиль. Поехали.
На повороте третьей, не то четвертой улицы некто шел и поплевывал на тротуар. Эпсор вынул из кармана записную книжку. Некто обождал пока его обогнал авто Эпсора, вытащил из за пазухи некоторое подобно пистолета и нацелился в автомобиль. И спрятал. А шоффер начал беспокойно оглядываться назад, замедлил ход и остановил машину.
— Что такое? — спросил Эпсор.
Шоффер вылез:
— Покрышка! Сейчас сменим… эх! и другая то же самое! Ловко!
Эпсор вышел из машины. Он доедет на трамвае.
Эпсор ушел, а шоффер возился с покрышками. Некто подошел, раскачиваясь к нему, присел, на корточки, потом скинул пиджак и начал деятельно помогать шофферу. Он обнаружил кое-какие знания в этом деле. «Да вы не шоффер ли?» — Нет, он механик, но сталкивался и с этим добром. Чорт знает что: по гвоздю в каждой шине!
Эпсор вышел за поворот, но не стал дожидаться трамвая, взял кеб и уехал.
Аэродром. «Готова машина для Бигерля?» — «Готова». — «Мы едем».
Моноплан унес его. Над океаном — на Запад.
«Где господин Эпсор?» — спрашивал тоненький мужчинишка у швейцара банка, одолжив ему предварительно сигару и поговорив о тяготах швейцарской службы. «Уехали в отпуск, кажется, что в Биарриц…»
Тот же человек путем ничего не мог добиться от шоффера.
После этого он почесал в затылке, помотал головой недоверчиво и пошел на радиостанцию. У него там было неотложное дело. Биарриц… сказки это, а не Биарриц, — проверим, во всяком случае. Это не так трудно. В таких местах всегда есть наши молодцы.
24
Лиса становится порядочным человеком
— Так ты знаешь, несчастный, что такое радиосигнализация около несгораемой кассы.
— Ну?
— Дубина! ты еще и не подошел к этой анафемской кассе, как она тебе влепит пулю в лоб.
— Рассказывай!
— Пусть у тебя заведутся кролики в ухе, если я вру. Она чует нашего брата, как хорошая девчонка с тротуара.
— Это же сатанинское дело.
— Есть!
— Так он и влопался?
— В самую точку!
— Его схватили?
— После того, как тебе всунут пол унца свинца в череп, ты ведь не станешь препираться с буйволами, не правда ли?
— Нипочем. Это против моих принципов.
— Вот. И он был того же мнения на этот счет.
— Я скажу тебе, Угорь, нам дьявольски не везет!
— Да, Лиса, над нами стоит пропеть мормонскую панихиду. Скажи-ка мне, а где — Сверло?
— Боюсь, что он сбежал. Если его только не маринуют где-нибудь буйволы. Нет от него никаких вестей.
Ночью к Лисе постучались в окно. Первым его движением было бежать. Но у него было подготовлено кое что на этот счет. Он подтянулся к окну и спросил:
— Что нужно?
— Лиса? — спросили из за окошка.
— А хоть бы и Лиса?
— Хотите тысячу долларов?
— Положите на окно и идите к сатане на рога, покуда я не достал винтовки со стены.
— Ладно, — вы хороший малый, я вижу. Кладу тысячу на окно.
— Ей-ей, я снял карабин.
— Повесьте обратно. Я вам дам еще тысячу, если вы меня впустите.
— У меня только шесть патронов, а я так полагаю, что вас человек двадцать. Неудобно будет, если угощенья не хватит на всех.
— Я один, клянусь знаменем Штатов, Южной Дакотой и негрским мясом!
Лиса встал. Он вылез на крышу — и увидал в рассветной тьме, что действительно перед его окном вертится всего лишь один человек. Он разбудил своего Угря и впустил.
— Уф, — сказал тот, — и здорово же вы запрятались! третий месяц, как я бегаю за вами, как гончая собака.
— Я не ищу известности, — ответил царственный Лиса, — скажу по правде: она мне противна. Это потому, что я противник смертной казни.
— Что делать, — ответил гость, — многие ее не любят. Ну вот что: чтобы вы не думали, что я враг: — ваш приятель, тот, у которого родимое пятно на лодыжке, говорит немного в нос и здоровые усы; — кажется, — я не утверждаю этого, — его зовут у ваших — Сверло, — так вот он сидит сейчас в Будапеште, и крепко сидит. Но он держится, и не выдает ваших. А он бы мог вас всех устроить на креслице… да. А то ведь и кое кто другой мог бы добраться до вас, как добрался я.