У края леса Грубер догнал его.
— Это невезение, Ганс. Наше невезение, судьба-злодейка бедолаги Крибера, прими, Ульрик, его душу. Мы не заслужили такого, да и он заслуживал лучшей смерти.
Ганс развернулся.
— Что я должен делать, Грубер? Ради Ульрика! Как я приведу этот Отряд к славе, если нам ни разу не встретилась удача? Я разрушил их капище, чтобы выманить их на нас, разозлить и вызвать лобовую атаку! Но нет! Они приходят ночью и со звериным коварством убивают нас спящими!
— Так давай сменим тактику, — предложил Грубер. Ганс пожал плечами.
— Да я не знаю, как! Я не знаю, что и предположить! Я все время думаю о Юргене и о том, как он командовал Я постоянно пытаюсь думать как он, чтобы вспомнить все его уловки и маневры. И знаешь что? Я не могу вспомнить ничего! Все те битвы, в которых мы победили… я помню их все, но планы, которые лежали в основе каждой из них, вспомнить не могу!
— Успокойся и поразмысли, Ганс, — сказал Грубер с тяжелым вздохом. — Как насчет Кернских Врат? Помнишь? Победу тогда принесло ложное отступление и удар в тыл оркам.
— Да, я помню. Правильный тактический ход.
— Точно! — согласился Грубер. — Только эта идея принадлежала вовсе не Юргену. Это Моргенштерн отличился.
— Ты прав, — сказал Ганс, и его лицо прояснилось. — И АО же самое было при осаде Альдобарда… по-моему, фон Глик предложил тогда атаку с двух сторон.
— Именно, — поддакнул Грубер. — Юрген был действительно хорошим вожаком. Он мог распознать хорошую идею среди всего бреда, который слышал. Он умел слушать людей. Отряд — это сила, Ганс Мы держимся вместе или гибнем поодиночке. И если у одного из нас появляется хорошая идея, опытный вожак знает, что не стоит быть слишком гордым, и принимает ее.
— Итак? — произнес Ганс, стараясь говорить как можно более спокойно. — Есть идеи?
Поздний зимний ветер вздыхал в вязах. Воины зябко ежились, кто-то кашлял.
— Бьюсь об заклад, я знаю… — начал было Аншпах, но его слова утонули в общем стоне.
— Давайте выслушаем его, — сказал Ганс, надеясь, что поступает правильно.
— Ну, я люблю пари, — сообщая эту «новость», Аншпах встал, обращаясь к храмовникам. — Да многие люди любят поставить пару монет на то, на се. Знаете, это шанс выиграть, выиграть что-то важное и ценное, нечто большее, чем то, что вам дает обычная жизнь. Эти твари не исключение. Они, конечно, жаждут отмщения за поруганное капище, но не так сильно, чтобы рисковать своими вонючими шкурами в лобовой атаке на тяжелую конницу. Кто поставит на них при таком раскладе? Они лучше сохранят свою жизнь. Но если мы соблазним их чем-то большим — чем-то, что оправдает их риск в случае удачи, — мы сможем выманить их Это мой план — искушение крупной ставкой. Готов спорить, он сработает.
Были кивки, были смешки. Дорф беспрестанно насвистывал. Моргенштерн скрыл отрыжку схожим по звуку хохотом. Ганс улыбнулся. В первый раз между Белыми Волками возникло легкое подобие единства, когда все их мысли были направлены на решение одной задачи.
— Но что мы им предложим? — спросил Каспен.
Аншпах пожал плечами — Я над этим работаю. У нас есть золото и серебро, можем насобирать довольно много. Может, горшок монет…
Ваддам рассмеялся.
— Ты что, серьезно? Их этим не подкупишь. Зверолюды не особо ценят золото.
— Ну а что у нас еще есть? — задумчиво скребя синюю щеку спросил Шелл.
— Вот это, — ответил Арик и поднял Знамя Весса.
— Ты с ума сошел! — вскричал Эйнхольт. Спокойный, сдержанный воин, он редко говорил что-то вообще, и уж конечно не таким тоном. Этот всплеск расшевелил всех. Арик колебался, глядя в перекошенное шрамом и презрением лицо Эйнхольта, надеясь найти в его глазах хоть каплю понимания.
— Подумай! Подумай о почете, о славе, которую они добудут среди своего гнусного племени, если захватят этот стяг Подумай о той победе, которую он будет представлять, — промолвил наконец Арик.
— А ты подумай о позоре, которым мы покроем себя, если потеряем эту штуку, будь она неладна! — напал на него Ваддам.
— А мы не потеряем, — сказал Арик. — В этом все дело. Знамя достаточно ценно, чтобы выманить их из леса…
— … и достаточно ценно, чтобы мы дрались за него до последнего. — закончил фон Глик. — Хороший план. Ганс кивнул.
— Ну, — спросил Дорф, — что, мы… просто оставим его под открытым небом?
— Слишком очевидно, — отрезал Ганс.
— Да и я его не оставлю, — жестко сказал Арик. — Это мой долг. Я не могу оставить знамя. Ганс пошел вдоль круга людей.
— Значит, Арик остается со знаменем. Остальные скрываются в засаде и ждут момента для удара.
— Арик не может остаться один, — начал Грубер.
— Это все еще будет выглядеть неестественно, — добавил Аншпах. — Кто-то должен пойти с ним.
— Я останусь, — подал голос Ваддам. В его глазах горела ярость. Ганс знал, что молодой воин страстно желал загладить свою вину.
Он уже был готов кивнуть, когда заговорил фон Глик.
— Смелое предложение, Ваддам. Но ты больно хорош в конной лавине, чтобы оставлять тебя с Ариком. Позволь мне посторожить знамя, Ганс. Я, Крибер и Арик будем неплохой компанией. Враги сочтут, что молодой знаменосец был оставлен присматривать за трупом и умирающим.
— Да, это будет куда более убедительно, — сказал Аншпах.
— Я останусь с ними, — поднялся Грубер — Они будут ожидать по меньшей мере двух человек. К тому же у меня конь охромел.
Ганс оглядел их всех.
— Согласен! За дело! Во славу Ульрика и в память Юргена!
Десять всадников взобрались в седла и тронулись через поляну, чтобы раствориться в темноте леса. Ганс задержался.
— Пусть волк бежит рядом с вами! — сказал он Арику, Груберу и фон Глику.
Арик и Грубер устроили раненого рыцаря поудобнее около разрушенного алтаря. Накрыв тело Крибера попоной, они отпустили стреноженных лошадей и разожгли костер Арик воткнул древко знамени в глинистую почву.
— Тебе не надо было оставаться, — сказал он Груберу.
— Еще как надо, — просто ответил Грубер. — Очень даже надо.
Вечер опустился на поляну, низкое небо покрылось темными завитками облаков. Косой дождь бил в землю, а промозглый ветер трепал края старого знамени и со свистом носился между деревьями.
Четверо не отходили от огня — двое живых воинов не хотели, а мертвый и полумертвый рыцари не могли. Глаза фон Глика темнели как небеса, затягиваемые тучами. «Ульрик, — бормотал он, глядя в холодное небо, — пусть они придут».
Грубер дотянулся до руки Арика и сжал ее. Это послание не требовало перевода. Ежась от холода, два человека подняли боевые молоты и встали на ноги, глядя на другой конец поляны.
— Священное пламя, Арик, брат мой, — сказал Грубер, — сейчас мы увидим битву.
Зверолюды шли в атаку.
Их было десятков восемь. Больше, чем в той битве, когда Белый Отряд попал в засаду и погиб Юрген. Невообразимо уродливые чудища были одеты в зловонные шкуры, их звероподобные головы были увенчаны мешаниной рогов, бивней и клыков, у одних была чешуя, у других — мех, у третьих — волосы; они шли, голые и мускулистые, болезненные и убогие. Они налетели с восточного края поляны — их отвратное дыхание катилось впереди них, выпученные глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, раскрытые пасти и рты с изъязвленными деснами, черными зубами и кривыми клыками исторгали потоки слюны и пены. Земля тряслась под ними. Арик и Грубер сели на коней, преградив мерзкой лавине дорогу к одинокому знамени.
— За Ульрика! — прокричал Арик, и его молот начал вращаться.
— Во имя Молотов Волка! — ярился Грубер, сдерживая коня.
— За Храм! За Храм! — донесся третий голос. Всадники оглянулись. С молотом в руке у знамени стоял фон Глик, опираясь на древко.
— За Храм! — еще раз крикнул он братьям. С яростным боевым кличем Арик и Грубер направили своих коней на стаю зверолюдов, выждав момент, и врезались в центр атакующей толпы. Молоты взлетали и падали, кровавые брызги летели в разные стороны от разбитых черепов, копыта боевых коней топтали вялую плоть. Копья и клинки десятками устремлялись к храмовникам, чтобы оборвать их боевую песнь, но клич двух Белых Волков по-прежнему звенел над поляной. Арик наслаждался битвой. Он уже почти позабыл волнение настоящей схватки. Грубер хохотал — он тоже вспомнил забытое чувство.
Фон Глик стоял рядом со знаменем, не обращая внимания на кровь, стекающую из открывшейся раны по доспехам. Первый выродок, подскочивший к нему, упал с рассеченным горлом, второму он раскроил череп, третий отлетел с развороченной грудной клеткой. Уже три трупа лежали вокруг старого Волка, — нет, четыре, пять… В битве он ничуть не уступал ни Арику, ни Груберу.
Арик махал молотом направо и налево, его серые доспехи покрылись кровавым узором, пена шла изо рта его жеребца. Вот он краем глаза увидел Грубера, увидел, как он смеется, наносит удар и…
Падает.
Ударом копья Грубера выбило из седла. Он упал среди взвывшей своры, и его молот взмыл вверх в последней атаке.
И тут грянул гром.
Вверху, где небеса разразились бурей.
Внизу, на земле, где Отряд Белых Волков врезался в стаю чудовищ.
Внутри, в сердцах Волков, где Ульрик навеки поселил имя Юргена.
Рыцари белого отряда атаковали одной шеренгой, в центре которой находился Ганс; по бокам от него скакали Ваддам и Аншпах.
— Зубы Господни, мне бы выпить! — прокричал Моргенштерн, когда они ринулись в бой.
— Ничего, обойдешься! Тебе хватит и обычной отваги! — поддел его Ганс.
Они врубились в толпу зверолюдов, которые в смятении разворачивались к неумолимому строю. Как огромные плуги, молоты воинов Храма вспахивали целину богопротивной своры, кони сбивали и топтали выродков, молоты падали так же яростно, как и тяжелые капли ливня. Молнии высвечивали моменты чудовищной бойни. Кровь и струи дождя смешивались в воздухе. Пойманные в ловушку зверолюды отчаянно бросились на конников, забыв о первых противниках. Арик подъехал по усеянной трупами земле к Груберу. Старый воин был залит кровью, но жив, и Арик помог ему подняться на ноги.
— Посмотри, как там фон Глик, и оставайся со знаменем. Дай мне твоего коня, — сказал едва отдышавшийся Грубер. Арик уступил седло старшему Волку, который тут же бросился в жестокую драку, а сам вернулся к Знамени Весса.
Фон Глик лежал около знамени, которое все еще стояло воткнутым в землю. Вокруг них лежало около дюжины мертвых зверолюдов.
— Дай… дай-ка посмотреть… — выдохнул фон Глик. Арик встал перед ним на колени и поднял его голову.
— Значит, смелый план Аншпаха сработал… — выдохнул старый ветеран. — Он будет доволен, бьюсь об заклад…
Арик начал смеяться, но увидел, что его смех никто не слышит. Фон Глик был мертв.
В гуще битвы Моргенштерн вертел свой молот и продавливал конем толпу выродков, круша черепа на обе стороны, уничтожая врагов с той же легкостью, с какой побивал репу на заднем дворе «Парящего Орла». Он раскатисто хохотал, вторя грому в небесах. Аншпах увидел это и присоединился к потехе, работая молотом не хуже других.
В центре битвы Ваддам, самый отчаянный боец, в жилах которого пела слава, одного за другим уничтожал выродков. Он уже в три раза перекрыл личный счет любого из братьев, и все еще продолжал крушить врагов, когда их копья сбросили его с коня.
В общей суматохе Ганс увидел огромного человекобыка, вожака этой толпы, выродка, который убил Юргена. Он рванулся на ненавистного зверолюда, но его молот был обременен насевшей на шип тварью. Человекобык замахнулся секирой…
Рукоять молота Грубера остановила ее. Грубер с боевым кличем встал по правую руку от Комтура, защищая его с фланга. Ганс стряхнул с молота лишний груз и, прежде чем массивная бычья голова снова повернулась к нему, обрушил свое оружие на череп человекобыка. Кровь и осколки костей брызнули в разные стороны.
— Ульрик, славим имя Твое! — крикнул радостный Ганс. Небеса разразились аплодисментами грома.
Дым поднимался от выметенной бурей поляны, дым и пар от остывающей крови. Воины Храма Волка спешивались посреди поля закончившейся битвы и вставали на колени в кровавую грязь, вознося хвалу ярым небесам. Жестокий ливень смывал кровь с их доспехов, молитва очищала души. Ни один выродок не уцелел из той банды, что пришла за Знаменем Весса.
Ганс молча шел по поляне, осматривая павших.
Фон Глик, лежащий у ног Арика. Ганс был уверен, что Арик защищал скорее тело старика, чем развевающийся стяг.
Ваддам, пронзенный четырьмя грубыми копьями, лежащий на вершине горы трупов.
— Он обрел славу, — сказал Моргенштерн. — И добился перевода в куда лучшую компанию. Попал к самому Ульрику.
— Да хранят волки его храбрую душу, — печально произнес Ганс.
Над окропленным кровью полем, вспаханным молотами и копытами, понеслись звуки, отдаленно напоминающие боевой гимн. Дорф насвистывал в одиночестве недолго — Аншпах подстроился под его ритм и запел, придавая форму и мелодию славной старой песне. Эйнхольт присоединился к ним, подхватив песню мягким низким голосом. Это была песня скорби, песня победы и потерь — одна из самых любимых песен Юргена. Через три такта все остальные присоединились к песне.
Три дня спустя они вернулись в Мидденхейм. И снова шел Дождь.
Миттерфруль был уже на носу, но Верховный Жрец оставил все приготовления в Храме и вышел, привлеченный возбужденными голосами, Он и его свита ждали на Храмовой площади, когда подъехали Белые Волки — одиннадцать гордых всадников под развевающимся Знаменем Весса и три тела благородных рыцарей, привязанных к седлам их коней.
Выстроившиеся в почетном карауле за спиной неподвижного жреца, Красный, Серый, Золотой и Серебряный Отряды, боевые стаи, которые вместе с Белыми Волками составляли силу Храма, приветствовали собратьев громким кличем.
Ганс глянул на Верховного Жреца сверху вниз, пользуясь тем, что сидит верхом на коне.
— Белый Отряд вернулся в Храм, Владыка, — сказал он, — и дух вернулся к Белому Отряду.
Мёртвый среди живых
Бог Смерти пристально наблюдал, как я готовлю труп к погребению Его глаза, скрытые капюшоном, не были видны, но я мог почувствовать его пронзительный взгляд на моих руках, движущихся над холодным телом. И он видел, что работа спорится Воздух сводчатой комнаты под Храмом был влажным и недвижным, он слегка пах плесенью, пеплом и тысячами мертвых жителей Мидденхейма, сделавших здесь короткую остановку перед последним странствием.
Я произносил слова ритуала в одном ритме с дыханием, мой разум не замечал ничего, кроме их ритма и власти, которую они имели, мои руки сплетали священный узор церемонии. Я проделывал это многократно. Тело передо мною было просто бренной оболочкой, не более, а душа уже получила благословение, освободилась от мирской суеты и устремилась к иной жизни. Моя же работа заключалась в том, чтобы запечатать труп, дабы ни одно существо не смогло войти в него и завладеть этой пустой скорлупой.
Шум спускающихся шагов ворвался в мое сосредоточенное уединение и разбил заклятие. Морр больше не смотрел на меня; резное изображение бога-покровителя над алтарем снова было просто изображением. Шаги на мгновение замерли, а потом проникли в Факториум. Высокое пожилое тело брата Гильберта заслонило слабый свет на тот миг, когда он проходил через дверной проем. Я знал, что это будет он.
— Я тебе не помешал, а? — спросил он с убийственной непосредственностью.
— Помешал, — откровенно ответил я. — Определенно помешал. Это третий Погребальный Ритуал, который ты прервал за этот месяц, брат, и в наказание ты выполнишь его за меня. Это тело должны забрать для погребения в лесу сегодня в полдень, так что я бы советовал тебе приступить к обряду сразу же, как только ты расскажешь, зачем пришел.
Он не протестовал. Он просто сказал:
— Они нашли тело.
— Если ты не заметил, брат, ты в храме Морра, который является Богом Смерти. А мы — жрецы Морра. Тела — это то, с чем мы работаем больше других. Еще один труп не может быть веским основанием для того, чтобы врываться в Факториум в то время, когда другой жрец совершает обряд. Похоже, твое ученичество в Талабхейме мало чему научило тебя.
Он смотрел на меня пустыми глазами, мой сарказм не был замечен или остался не понят. Я разглядывал его седеющий чуб и морщины вокруг глаз и вдруг подумал: «А не был ли он слишком стар для того, чтобы стать новым жрецом. Но тогда выходит, что и я присоединился к храму так же поздно. Как и многие другие».