Кое-кто рассмеялся его шутке.
— Я проверю для тебя еду! — прокричала Скарлет.
— Оставлю тебе эту должность, — ответил он.
Скарлет подошла к Гейблу и покатила его кресло к нашему столу, а Вин взял ему новый поднос с обедом. Я пошла в ванную и потратила все четвертаки, что были у меня со Скарлет, чтобы купить ему влажных полотенец для чистки одежды.
Когда мы снова уселись за стол, он сказал:
— Да уж, последнее место, где я хотел бы сидеть, так это с дочерью бандита, парнем в глупой шляпе и театральной девчонкой.
Я промолчала.
— Мы тоже вне себя от счастья, что ты сидишь с нами, — сказал Вин.
Гейбл пытался очистить ботинки и штаны при помощи бумажных полотенец. Я бы не смогла заставить себя помочь ему, но, к счастью, сделать это вызвалась Скарлет.
— Не надо, все в порядке, — сказал Гейбл.
— Рада это слышать, — сказала она, наклоняясь и вытирая ему ботинки.
Я слышала, как он прошептал:
— Очень… смущает быть таким.
— Это просто жизнь, — заметила она.
Я видела, как он вздрогнул, когда Скарлет вытирала пятно на ноге.
— Сильно болит? — спросила она.
— Порой. Но терпеть можно.
— Вот и все, — сказала она весело.
Он взял ее за руку. Я почувствовала, как волоски на моем затылке встали дыбом.
— Спасибо тебе большое, — поблагодарил он.
Скарлет отняла свою руку.
— Не за что.
— Эй, Арсли, — сказала я. — Я никогда не позволю Скарлет встречаться с тобой, слышишь?
— Ты не ее мать. И с тобой я вел себя не так уж плохо.
— Ну, ты вел себя хуже, чем все парни мира, но не будем углубляться в эту тему. — Я пыталась говорить легко и непринужденно. — Мы позволили тебе сесть с нами, потому что ты — калека и нам тебя жаль. Но если ты начнешь ухаживать за Скарлет, то можешь прямо сейчас катиться обратно на середину зала.
— Ты свинья, Аня, — сказал он.
— А ты социопат.
— Одно другого стоит.
Я закатила глаза.
— Аня, честно, я только благодарил ее.
Вин сказал:
— У меня есть идея. Давайте сойдемся на том, что не будем распускать руки за этим столом.
Я не видела Скарлет до поездки домой, хотя и беспокоилась за нее всю оставшуюся половину дня. Дело в том, что Скарлет нравились люди с трудной судьбой, побитые жизнью (может быть, поэтому-то она и была мне таким хорошим другом). Таких людей, как Скарлет, часто используют, особенно люди, подобные Гейблу Арсли.
— Ты ведь знаешь, что Гейбл не может быть твоим парнем, — сказала я, когда мы ехали через парк.
Нетти сидела с нами. Услышав это, она наморщила нос и спросила:
— А почему это Скарлет будет с ним встречаться?
Гейбл никогда не пользовался популярностью у моих родственников.
— Я не буду с ним встречаться. Я всего лишь пожалела его.
И она рассказала Нетти о том, что было сегодня за обедом.
— О, мне бы тоже стало его ужасно жалко, — согласилась Нетти.
— Это потому, что вы со Скарлет мягкосердечные. Ведь то, что он болен, еще не значит, что внутри он уже не тот ужасный Гейбл.
— Ты либо считаешь меня дурой, либо не доверяешь мне, — сказала Скарлет. — Я помню, что он тебе сделал. И я не настолько отчаялась, что готова плюнуть на все мои принципы ради твоего однорукого, одноногого, уродливого бывшего парня, — хихикнула она. — Ой, это ужасно. Мне не следовало смеяться. — И она прикрыла рот рукой.
Нетти и я тоже рассмеялись.
— Вы должны признать, что в том, что случилось с Гейблом, есть-таки что-то смешное, — добавила Скарлет.
— Так и есть, — ответила я. Вся моя жизнь была смешна.
— Но чисто теоретически, — продолжила Скарлет, когда автобус подъехал к ее остановке, — не думаете ли вы, что такая болезнь могла изменить человека?
— Нет! — дружно выкрикнули мы с Нетти.
— Я шучу, дорогие. — Она покачала головой. — Как ты можешь быть такой легковерной, Аня?
Она поцеловала меня в щеку.
— Увидимся завтра! — прокричала она, когда вышла из автобуса.
Как только мы с Нетти вошли в квартиру, Имоджин сообщила, что я нужна бабуле, так что я отправилась к ней. В последние пару недель бабуля выглядела лучше; по крайней мере, она не путала меня с моей мамой.
Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. На подоконнике в бирюзовой вазе стояли желтые розы. У бабушки был посетитель.
— Очень милые, — прокомментировала я.
— Да, не самые плохие. Пасынок принес их сегодня. Забери их к себе в комнату, если хочешь. Не стоило их тратить на меня. Глядя на них, я думаю о своих похоронах, которые…
Я ждала, что она закончит, но она не стала этого делать.
— Имоджин сказала, что ты хочешь меня видеть, — проговорила я наконец.
— Да. Тебе надо кое-что для меня сделать. Сын Юрия, Микки, женится в следующем месяце. Тебе, Лео и Нетти надо будет сходить на свадьбу от моего имени.
Я не очень любила семейные свадьбы. И разве Микки женится? Конечно, мне могло просто почудиться, но я была абсолютно уверена, что во время последней встречи он со мной флиртовал.
— И где будет проходить свадьба?
— В поместье Баланчиных в Вестчестере.
Я ненавидела это место, хотя там было всего лишь несколько домов, стойла и большей частью осушенное озеро. Нетти и мне пришлось там жить несколько недель, когда папу убили, и с поместьем у меня были связаны плохие воспоминания.
— Мы точно должны пойти? — жалобно спросила я.
— Для тебя это так сложно? Я хотела бы пойти сама, но мои ноги не в силах меня туда отнести. Кроме того, ты можешь взять с собой своего парня, — ехидно сказала она.
— Как ты о нем узнала?
— У меня еще остались уши. Твоя сестра мне рассказала. Она думала, что ты выйдешь за него замуж, но я сказала, что моя Аня слишком молода и слишком разумна, чтобы выходить замуж. И не имеет значения, насколько она влюблена.
— Нетти молола чушь.
— Так ты пойдешь на свадьбу?
— Если надо.
— Отлично. Приведи своего парня и познакомь нас как-нибудь. Может быть, когда поедешь на свадьбу? Да, договорились.
Бабуля кивнула, потом потянулась за моей рукой.
— Я чувствую себя лучше в последние дни, — сказала она.
— Это очень хорошо.
— Но я не знаю, как долго продлится это состояние. И я хочу, чтобы этот дом был в порядке, — продолжала она. — Тебе ведь сейчас шестнадцать?
Я утвердительно кивнула.
— Это значит, что если я завтра умру, твой брат станет твоим опекуном.
— Но ты не умрешь, — напомнила я. — Машины будут поддерживать в тебе жизнь, пока я не вырасту.
— Машины могут не справиться, Аннушка. И порой…
Я прервала ее:
— Не хочу об этом говорить!
— Ты должна меня выслушать, Аня. Ты самая сильная в семье, и ты должна слушать. Я хочу быть уверена, что мы все обсудили. Хотя Лео юридически и будет опекуном, мы договорились с мистером Киплингом и новым поверенным — я забыла его имя, — что ты единственная получишь доступ к деньгам, так что Лео не сможет в одиночку принимать решения. Ты поняла это?
Я нетерпеливо мотнула головой.
— Да, конечно.
— Твой брат может очень разозлиться, когда об этом узнает, и мне очень жаль, что так может случиться. Он болен, но у него есть гордость. Но придется сделать так. Вся недвижимость будет помещена в трастовый фонд под условием, что она не может быть продана, пока тебе не исполнится восемнадцать. А когда тебе будет восемнадцать, опекунство над Нетти перейдет от Лео к тебе.
— Хорошо, но доктора говорили, что машины будут поддерживать в тебе жизнь, пока мне не исполнится восемнадцать, а может быть, и дольше. Я не понимаю, почему нам надо обсуждать это прямо сейчас.
— Потому что в жизни случаются неожиданности, Аня. Потому что в последнее время я все чаще и чаще переживаю периоды, когда я не в себе. Ты ведь не можешь сказать, что ты этого не замечала, верно?
Я согласилась с ней, что да, замечала.
— И мне очень стыдно за то, что я могла тебе сказать во время таких периодов. Я люблю тебя, Аня. Я люблю каждого из моих внуков, но тебя больше всех. Ты напоминаешь мне отца. Ты напоминаешь мне меня саму.
Я не знала, что сказать.
— Потеря тела — это одно, но потеря рассудка — это больше, чем можно вынести. Помни об этом, дорогая моя.
И потом она велела мне взять плитку шоколада, и как всегда, я так и сделала. Я зашла в шкаф, решив притвориться, что взяла плитку, хотя в шкафу бабушки уже много месяцев не было шоколада. Поэтому меня очень удивило, что в сейфе лежит одинокая плитка. Должно быть, дядя Юрий принес ее.
— Раздели ее со своим новым парнем! — громко сказала она, когда я закрывала дверь.
В спальне я задумчиво поглаживала плитку шоколада. Это был «Особый темный Баланчина», мой любимый сорт. Когда-то папа растапливал его, чтобы сделать для нас горячий шоколад. Он нагревал молоко на водяной бане, а потом рубил шоколад на мелкие кусочки, чтобы он легко растворился в горячем молоке. Я подумала о том, чтобы сделать горячий шоколад для себя, но решила отказаться от этой мысли. Даже несмотря на то, что вроде бы теперь поставки безопасны, я как-то потеряла вкус к шоколаду после ареста.
В дверь позвонили, и я вышла в коридор и посмотрела в глазок — это был Вин.
— Входи, — сказала я. Против обыкновения, я огляделась по сторонам, прежде чем поцеловать его.
— Что такое? — спросил он.
В руках я по-прежнему держала шоколадную плитку, так что пришлось рассказать, что бабушка дала ее мне и что она всегда говорила, чтобы я разделила этот шоколад с тем, кого я люблю.
— И? — спросил она.
— Нет, этого не произойдет.
Неужели он забыл о том, что случилось с предыдущим парнем, с которым я делилась шоколадом?
— Чудненько, — сказал он. — Кроме того, я однажды попробовал шоколад, и он мне не понравился.
Я уставилась на него.
— А какой сорт ты пробовал?
Он назвал марку, которая находилась в самом низу линейки. Папа обычно называл такое крысиным дерьмом (он был очень разборчив, когда дело касалось его шоколада).
— Это даже нельзя назвать шоколадом. В нем вряд ли есть даже какао.
— Так дай мне настоящего шоколада.
— Я бы дала, но я обещала твоему отцу, что не буду впутывать тебя в противозаконные дела.
Я положила плитку в карман кофты, взяла его за руку и отвела в гостиную.
— Мне надо тебя кое о чем попросить. — И я рассказала ему о свадьбе в Тарритауне.
— Нет, — сказал он, улыбнулся и скрестил руки на коленях.
— Нет?
— Да, я так сказал.
— Хорошо, но почему нет?
— Потому что я до сих пор помню, как ты отклонила мое приглашение на Осенний бал, а у меня хорошая память. Мне надо делать все, что ты хочешь, Аня? А если я так буду делать, не потеряешь ли ты ко мне уважение?
В его словах было разумное зерно.
— Кажется, ты принял решение.
— Да, верно. — И тут он рассмеялся. — Я разочарован! Неужели ты даже не попытаешься меня переубедить? Разве ты не хочешь сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться?
— Там будет не очень весело, да я и сама не хочу идти.
— Значит, вот так ты уговариваешь?
— Моя семья — скопище хулиганов, — продолжала я. — Один из моих двоюродных братьев, скорее всего, напьется и под конец будет пытаться потрогать меня за грудь. Надеюсь, никто не захочет лапать Нетти, иначе мне придется кое-кого побить.
— Я пойду, — сказал он. — Но сначала я хочу попробовать твой шоколад.
— Это условие?
— Это ведь фамильный бизнес твоей семьи, верно? Я не могу пойти на свадьбу, не получив всей информации.
— Отлично разыграно, Вин. — Я встала. — Следуй за мной.
Я налила рисового молока в кастрюлю на водяной бане, вынула из кармана шоколад (и проверила дату, чтобы убедиться, что плитка была не из той поставки), развернула серебристую обертку и понюхала (а фретоксин пахнет?). Когда молоко начало кипеть, я снизила температуру нагревателя, потом добавила немного ванили и сахара, помешивая молоко, пока сахар не растворился, порезала шоколад на мелкие кусочки и высыпала его в горячее молоко. В конце концов я разлила получившуюся смесь в две чашки и посыпала сверху корицей. У папы все это получалось так легко.
Я поставила одну чашку перед Вином. Он протянул руку, но я отодвинула от него чашку.
— Последний шанс передумать.
Он покачал головой.
— Тебя не беспокоит, что ты можешь окончить, как Гейбл Арсли?
— Нет.
Он выпил чашку одним долгим глотком, поставил ее на стол и не сказал ни слова.
— Ну и? — спросила я.
— Ты права. Это определенно не похоже на то, что я пробовал раньше.
— Но тебе понравилось?
— Не уверен. Давай я выпью твою чашку.
Я подтолкнула ему свою чашку. Он пил уже медленнее, даже задумчивее (если можно пить задумчиво).
— Это не то, чего я ожидал. Он не сладкий. Слишком сильный, чтобы быть сладким. Не уверен, что это понравится каждому без исключения, но чем больше я пью, тем больше прихожу в восторг. Могу понять, почему шоколад запретили. Он… опьяняет.
Я подошла к нему, села на колени и поцеловала его, прошлась языком по его губам и ощутила вкус корицы.
— Не думал ли ты, что единственная причина, почему я тебе нравлюсь, — это то, что это раздражает твоего отца? — спросила я.
— Нет. Нет, ты не единственная задаешь этот вопрос. Ты мне нравишься, потому что ты храбрая и слишком сильная, чтобы быть сладкой.
Смешно говорить об этом, но тем не менее я ощутила, как внутри меня разливается тепло; похоже, я покраснела. Я хотела снять с себя свитер. Хотела снять всю остальную одежду. Хотела снять одежду с него.
Я хотела его.
Хотела, но не могла.
Я слезла с его коленей. Хотя на кухне было очень жарко, я потуже затянула пояс своей шерстяной кофты, закатала рукава и пошла к раковине, чтобы вымыть кастрюльку, в которой грела молоко. Должно быть, я в три раза превысила количество воды, которая была нужна для этой работы, но мне надо было прийти в себя.
Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Я все еще так нервничала, что даже подпрыгнула.
— Анни, что случилось? — спросил он.
— Я не хочу попасть в ад.
— Я тоже. И я тоже не хочу, чтобы ты попала туда.
— Но в последнее время, что я с тобой… я начинаю давать слабину. А ведь мы даже не так давно познакомились, Вин.
Он кивнул, взял полотенце, которое висело на ручке духовки, и сказал:
— Вот, я вытру.
Я вручила ему кастрюльку. Без нее я чувствовала себя более уязвимой, мне было жаль лишиться оружия.
— Аня, я не обманываю тебя. Я бы очень хотел заняться с тобой любовью, я думал об этом — в смысле, об этой возможности. Я думаю об этой возможности часто и с большим удовольствием. Но я не хочу тебя ни к чему принуждать.
— Да я не о тебе беспокоюсь, а о себе!
Ужасно смущало, что я говорю о том, как я боюсь потерять над собой контроль рядом с ним. Я чувствовала себя дикой, нецивилизованной, даже неистовой, словно я перестала быть собой. Это меня тревожило и заставляло стыдиться себя (я уже много месяцев не ходила на исповедь).
— Я не девственник, Аня. Как ты думаешь, значит ли это, что я попаду в ад?
— Нет, все гораздо сложнее.
— Тогда объясни мне.
— Ты решишь, что я дурочка, суеверная простушка.
— Я никогда бы так не подумал. Я тебя люблю, Анни.
Я внимательно посмотрела на него и подумала, знает ли он на самом деле, что такое любовь, — да и как он может это знать? У него ведь была такая легкая жизнь — но я решила, что доверяю ему.
— Когда мой отец умер, я заключила сделку с Богом. Если он сохранит нас всех в безопасности, я буду хорошей. Я буду более чем хорошей, я буду благочестивой. Я буду чтить Его. Я буду контролировать себя и все такое.
— Ты хорошая, Анни. Никто не скажет, что ты плохая. Ты почти совершенство.
— Нет, я не совершенна. Я постоянно выхожу из себя. Я думаю дурно практически обо всех, кого я знаю. Но я стараюсь изо всех сил. И я уже не смогу так сказать о себе, если…
Он кивнул:
— Я понимаю.
Он все еще держал в руках вытертую кастрюльку, так что вручил ее мне и криво улыбнулся.