— Живые?
Беата задумалась.
— Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные — на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще не ясно.
— А дендриты?
— Там все гораздо проще. Это — металлоорганические растения. Многое в механизме обмена веществ у них уже разгадано.
— Эти светляки летают?
— Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их движение очень трудно заметить.
— Чем занимается сейчас Арсеньев?
Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.
— Видите ли, — сказала она после длинной паузы, — Арсеньев человек со странностями. Он не может простить себе, что уехал в тот день в город. Считает, что все произошло по небрежности. Впрочем, — спохватилась она, — не нужно было вам этого рассказывать. Ведь ваша жена…
— Замещала его в тот день?
— Да.
— Беата, — спросил я, — вы можете совершенно честно сказать, почему Арсеньев не хочет пускать меня туда?
— Совершенно честно? — переспросила она, глядя себе под ноги. — Нет, честно не могу. И, пожалуйста, вообще больше ни о чем меня не спрашивайте!
* * *
За обедом Арсеньев и Максимов разговаривали о каких-то счетчиках. На меня они не обращали никакого внимания. Беата молчала, погруженная в изучение толстой тетради, которую ей передал Арсеньев.
Мне не хотелось есть. Я все время пытался найти объяснение странному поведению Арсеньева. Вообще вся эта атмосфера недомолвок и нескрываемой холодности начинала меня раздражать.
Арсеньев прервал разговор с Максимовым и повернулся к Беате.
— Ну, как?
— Замечательно! — ответила она, с трудом отрываясь от листка, покрытого формулами. — Просто изумительно!
— Живые? — спросил Арсеньев.
— Никаких сомнений.
— Ну что ж, поздравляю.
Арсеньев отодвинул стул и направился к двери. Я тоже встал.
— Алексей Николаевич!
Он скосил глаза в мою сторону и шагнул в коридор.
— Договаривайтесь обо всем с Максимовым.
Я снова опустился на стул.
— Ладно, ладно, — примирительно произнес Максимов, — завтра начнете помогать мне готовить скафандры.
* * *
Подготовка заняла пять дней. Я помогал Максимову крепить на скафандрах металлические сетки ловушек, пришивал карманы для батарей, таскал в грузовик кислородные баллоны, отправляемые на зарядку.
Рабочих на территории не было. Максимов сказал мне, что весь вспомогательный штат экспедиции находится на базе.
— Арсеньев, — пояснил он, — не любит, когда кто-нибудь тут околачивается.
В зону поражения должны были отправиться Арсеньев, Максимов и я. Однако в последний момент Арсеньев передумал и велел Максимову находиться в главном корпусе «в готовности номер один», как он выразился.
Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под тяжестью кислородного баллона, потому что, увидев меня в полном облачении, Беата не могла сдержать улыбки.
Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой двухметровый рост, он, казалось, совершенно не чувствовал веса многочисленных приборов, висевших у него на груди.
Наконец, приготовления были закончены. Максимов проверил поступление кислорода в шлемы.
— Готово! — услышал я его голос в наушниках.
— Пошли! — ответил Арсеньев. — Идите, Шеманский, за мной.
Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я пытался приспособить свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но мне это плохо удавалось.
Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.
— Вот черт!
Я поскользнулся и шлепнулся на пол.
— Ну, что там случилось? — спросил Арсеньев.
— Ничего.
— Ничего, так идите!
Я встал на ноги.
— Может быть, вернетесь, Шеманский? — раздался в шлеме голос Максимова.
— Нет.
Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.
— Старайтесь не отставать.
— Хорошо.
Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была массивная металлическая дверь.
— Вхожу в зону, — сказал Арсеньев. — Вы слышите, Юра?
— Слышу.
Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.
Я изнемогал год тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал глаза. Казалось, что этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во мраке.
— Осторожно! — сказал Арсеньев. — Не споткнитесь.
Я почувствовал под ногами пол.
Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом зале, облицованном белой плиткой, со множеством панелей на стенах.
— Как связь, Юра? — спросил он.
— Ничего. Много помех.
Их голоса прерывались в наушниках моего шлема треском разрядов.
— Пишите, Юра, — сказал Арсеньев.
Он начал диктовать цифры, перемежающиеся короткими фразами: «жесткая составляющая», «градиент», «вектор».
— Перестаньте сопеть, Шеманский, — неожиданно сказал он, — вы что? Плохо себя чувствуете?
— Нет.
— Если вам трудно дышать, прибавьте кислорода.
Я повернул рычажок на груди. Сразу стало легче.
— Все? — спросил Максимов.
— Все. Сейчас я пройду в сектор А три. Оттуда, наверное, связи не будет. Вы, Шеманский, ожидайте меня здесь. Слышите, Юра? Шеманский остается в диспетчерской.
— Слышу.
Арсеньев пересек зал и шагнул в темный проем. Некоторое время я еще видел отблеск его фонаря на стенах уходящего вдаль коридора.
В шлеме опять раздался голос Максимова:
— Алексей Николаевич!
— Да.
— Хорошо бы попытаться там снять векторную диаграмму вторичного излучения.
— Попробую, если… — дальше я не расслышал. Мешал треск разрядов.
Прошло минут пять.
— Ну, как у вас дела, Шеманский, — спросила Беата.
— Стою, как соляной столб.
— Вот и умница! — В ее голосе мне почудилась насмешка.
Все это начинало меня бесить. Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы останавливаться на полпути и служить объектом иронии какой-то девчонки.
Я сделал несколько глубоких вдохов и отправился искать Арсеньева с твердым намерением объясниться здесь же начистоту.
Пройдя по коридору несколько сот шагов, я обнаружил, что он раздваивается.
— Алексей Николаевич! — позвал я.
Никакого ответа.
Не имело смысла гадать, в каком из коридоров он мог находиться. Я свернул налево.
В красном свете неоновой лампочки индикатора электростатического поля, горевшей на моем шлеме, многочисленные двери, обитые свинцовыми листами, отливали тусклым металлическим блеском. Я попробовал открыть одну из них, она оказалась запертой.
Я пошел дальше. Мария много рассказывала мне об установке, но я никогда не предполагал, что это такое грандиозное сооружение. Настоящий подземный город.
Неожиданно впереди мелькнул голубоватый свет.
— Алексей Николаевич! — снова позвал я.
Опять нет ответа, только треск разрядов.
Сначала мне показалось, что одна из дверей усеяна сотнями маленьких лампочек. Подойдя ближе, я понял, что это светлячки, о которых рассказывала Беата. Они сидели на свинцовой обивке двери среди странных наростов, напоминавших кактусы.
Я уже не мог тратить время на то, чтобы получше их разглядеть. Прошло более двадцати минут, как я расстался с Арсеньевым. Он уже мог вернуться. Легко представить себе его ярость, когда он увидит, что меня нет на месте.
Я прошел еще немного, и уже собирался повернуть назад, когда заметил яркое пятно света вдали.
Часть коридора в этом месте была разрушена, В большом проломе виднелось голубое небо. Впереди коридор был завален обломками бетона вперемешку со стальными конструкциями. Слева в стене зияло большое отверстие. Я заглянул туда. В огромном зале перед параболическим экраном стояла человеческая фигура.
«Арсеньев? Но почему он без скафандра?» — В его неподвижности было что-то зловещее.
Я пролез в проем и побежал к нему. Бешено колотилось сердце от бега. Я задыхался, перед глазами мелькали красные пятна. Смотровое стекло запотело от учащенного дыхания.
Я остановился, чтобы продуть шлем…
Это был не Арсеньев. Вполоборота ко мне, прижав левую руку к груди, стояла… Мария! Нет, не Мария, а ее статуя, отлитая с необычайным искусством из зеленоватого тусклого металла.
Я сделал несколько шагов вперед.
Очень медленно, как это бывает только во сне, она повернула голову и улыбнулась.
Дальше все потонуло в клочьях серого тумана, перешедшего в густой плотный мрак.
* * *
Мне очень трудно восстановить в памяти все, что было дальше.
Очевидно, я долго находился в бессознательном состоянии.
Когда я открыл глаза, то лежал на полу без шлема. Моя голова покоилась на гладких металлических коленях.
— Очнулся? — спросила Мария, кладя мне на лоб ледяную руку. — Мне пришлось снять с тебя шлем. Кончился кислород, и ты начал задыхаться.
«Теперь уже все равно», — подумал я.
— Я знала, что придешь.
— Что с тобой случилось? — спросил я.
— Не знаю. Я очень плохо помню тот день. В памяти осталась только вспышка света, а потом наступила вот эта странная скованность.
Она провела рукой по моим волосам.
— Ты мало изменился.
— Вот, только поседел, — сказал я.
— Как я рада, что ты здесь. Ведь мне почти никого не приходится видеть.
— Разве… у тебя кто-нибудь бывает?
— Один раз приходил какой-то парень с девушкой. Они были в таких же скафандрах, как ты. Я просила их забрать меня отсюда, но они сказали, что это пока невозможно. Я очень радиоактивна. Обещали потом что-нибудь сделать. Вот теперь я и тебя погубила. Ведь ты без шлема.
— Ах, теперь все равно, — сказал я.
— Милый!
Зеленая металлическая маска склонилась над моим лицом. Я в ужасе закрыл глаза, почувствовав прикосновение холодных твердых губ.
— Милый!
Острые, как бритвы, ногти вонзились мне в плечо.
Дальше терпеть эту пытку не было сил.
— Пусти!!!
* * *
Я открыл глаза. Склонившись надо мной, стояла Беата.
— Ну вот! Опять расплескал все, — сказала она, стараясь разжать ложкой мне губы.
— Беата?!
— Слава богу, узнали! — засмеялась она. — А ну, немедленно принять лекарство!
— Где я?
— На базе. Ну и задали же вы нам хлопот! Арсеньев Юрой целый час вас разыскивали в этих катакомбах. Назад тащили на руках. Ваше счастье, что были в бессознательном состоянии. Дал бы вам Алексей Николаевич перцу!
— Где меня нашли?
— У статуи.
— Значит, это правда?!
— Что именно?
— То, что… статуя… живая.
— Глупости! С чего это вы взяли?
— Но… она… шевелилась.
— Игра расстроенного воображения. Наслушались моих рассказов о светляках, и вот почудилось нивесть что. Не зря Арсеньев не хотел вас туда пускать. А я — то, дура, еще за вас просила!
Я никак не мог собраться с мыслями.
— Откуда же эта статуя?
— В момент аварии ваша жена стояла перед параболическим экраном, на пути потока излучения. Очевидно, пройдя через нее, поток как-то изменил собственную структуру и выбил из поверхности экрана ее изображение, сконцентрировавшееся в фокусе параболоида. Впрочем, Юра вам расскажет об этом более подробно, я не сильна в физике.
— А что Арсеньев намерен с ней делать?
— Положить в свинцовый гроб и зарыть в землю. Она вся состоит из радиоактивных элементов. Люшин облучился, когда пытался ее исследовать.
— Скажите, — спросил я, помолчав, — Алексей Николаевич очень на меня сердится?
— Очень.
— А вы?
— Убить готова! К счастью, вас сегодня отправят в город.
Я подождал, пока за ней закрылась дверь, расстегнул на груди рубашку и поглядел на левое плечо… Там были четыре глубоких ссадины… Вероятно, я поранился, когда упал.
Дельта-ритм
Васильев открыл глаза и посмотрел на часы. Было двадцать минут четвертого. Значит, сегодня эго продолжалось два часа. На столе перед ним тихо пощелкивал автомат, включающий каждые десять минут осциллограф. Сняв с головы контакты, Васильев вынул кассету из осциллографа и пошел в темную комнату. Через двадцать минут у него в руках была проявленная пленка. Сомнений не могло быть: опять дельта-ритм — колебания с частотой три герца и почти постоянной амплитудой.
— Марина! — крикнул он, подходя опять к столу.
Из соседней комнаты вошла девушка в белом халате и вопросительно взглянула на Васильева.
— Дадите три вспышки света с произвольными интервалами, — сказал он, гася в лаборатории свет.
Подойдя к аквариуму с розоватой жидкостью, в которой плавал комок серой массы с торчащими из нее проводами, он включил катодный осциллограф. Зеленая светящаяся точка возникла на экране. Он манипулировал рукоятками прибора, пока точка на экране не превратилась в кривую синусоидальной формы.
Яркая вспышка света залила лабораторию и погасла. Сразу же изменилась и форма кривой на экране. Одновременно с уменьшением амплитуды на кривой возникли колебания значительно более высокой частоты.
Так повторилось три раза.
— Можете идти, Марина.
Васильев сел на стул и обхватил голову руками. Некоторое время он сидел неподвижно, затем, приняв решение, взял со стола папку и направился во второй этаж.
Несколько секунд он нерешительно стоял около двери с табличкой:
Профессор А. А. Сильвестров
— Можно к вам, Анатолий Александрович?
— Пожалуйста, входите. Как у вас дела?
— Извините, Анатолий Александрович. Я к вам сегодня пришел по сугубо личному делу, по поводу… Ну, словом, в качестве пациента.
— Что случилось?
— Последнее время со мной происходит что-то странное. Какие-то приступы оцепенения. Это не сон и не обмороки. Я хорошо слышу все, что делается в лаборатории, но вместе с тем испытываю непонятные ощущения, которых не могу объяснить. В мозгу возникает какое-то подобие образов, совершенно мне чужих. Как будто кто-то старается мне их внушить, однако эти образы настолько отвлеченны, что я их не могу связать с какими-либо конкретными представлениями.
— И давно это у вас?
— Началось дней десять тому назад. Вначале приступы продолжались не более нескольких минут. В течение последних трех дней их длительность резко увеличилась. Сегодняшний продолжался два часа.
— Раздевайтесь! — коротко сказал Сильвестров. Осмотр занял немного времени.
— С такой нервной системой, как у вас, — сказал профессор, — можно в космос отправлять. Решительно ничего не могу обнаружить. Может быть, легкое переутомление. Как вы спите?
— Сплю хорошо.
— Старайтесь побольше отдыхать. Кстати, как дела в лаборатории?
— Последний опыт проходит удачно. Нам удалось не только сохранить мозговую ткань в условиях искусственной питательной среды и газообмена, но и даже поддержать в какой-то степени ее жизнедеятельность. Части мозга, взятые у различных кошек, отлично приживляются друг к другу. Сейчас у нас в искусственных условиях живет, если можно так выразиться, гигантский комок мозговой ткани, содержащий, более восьмидесяти миллиардов нервных клеток.
— Ого! В восемь раз больше, чем насчитывает человеческий мозг! Почему же они не погибают, как в предыдущих опытах?
— Мы установили, что отсутствие раздражителей вызывает быструю гибель нервных клеток. В этом опыте клетки периодически подвергаются раздражению ультрафиолетовым облучением и электромагнитным полем высокой частоты.
— И как же они на это реагируют?
— Вначале никак не реагировали. Последнее время нам удается через вживленные контакты записывать на осциллографе колебания с частотой три герца и амплитудой восемьсот—девятьсот микровольт.