ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Марсианское предприятие
1. Темнота на два голоса
— Ты не спишь, Годар?
— Нет! Проклятые паразиты не дают мне покоя!
— Да… Тут все койки набиты клопами… Прямо нестерпимо! До чего ими тут воняет!
— Мне эти скоты забираются в бороду… Страшно щекотно!
— Ты знаешь, о чём я думаю, Пулю?
— О чём?
— Да вот, чтобы эта мерзкая посудина, на которой нас везут, случайно напоролась на мину!
— Откуда же ты возьмёшь мину?!
— Мало ли их болтается по морям после войны… Вот, может, и на наше счастье…
— Верно… Всё-таки лучше каторги.
— Поневоле захочешь налететь на мину, когда просмотришь книжку Лондра о нашей достохвальной системе исправления преступников.
— Хорошо, хоть нас везут в Новую Каледонию; говорят, там сноснее Кайенны!
— Как бы… фу, опять клоп! Главное, в этих кандалах нельзя шевельнуться лишний раз! Гонишься за клопом и молотишь себя по зубам железом!
— Проклятые свиньи! Разбойники! Мародёры!
— Мне одного жаль, Пулю, что нам за наши двенадцать лет каторги, полученные в приговоре, не удалось как следует довести дело до конца! Мы, может быть, и подняли бы оккупационный корпус в Дюссельдорфе!
— Ого! Мы бы показали этому мяснику — генералу Дегутту, что означает компартия!
— Я удивляюсь, как нас не израсходовали.
— Было бы лучше для нас! Ты веришь в какую-нибудь возможность побега?
— Как знать?.. Но всё-таки мало вероятия.
— Я вот лежу и думаю, как бы это удрать и отомстить как следует… Когда же мы свернём шеи этим проклятым буржуа!
— Я не могу забыть того молодого парня на нашем процессе, как его… Антуан…
— Антуан Дюшен?
— О! Его, его! За какую ерунду бедняге дали три года крепости.
— Я что-то не припоминаю, Годар.
— Разве ты забыл, что ему в вину поставили оскорбление господина министра — президента Пуанкаре!.. Как он поднял на смех эту ловкую тварь! Тот говорил речь перед оккупационными отрядами, где-то под Кёльном, кучка шовинистов устроила Пуанкаре овацию… Влез на трибуну и сержант Дюшен… «Браво, — закричал он. — Браво! Руриссимо! Mills saluts par nom du cochon a monsieur Poincare-la-Guerre! Ah, brigand! Voleur du charbon! Bravo!! Ruhrissimo! Voleurissimo!!» Дюшена стащили за полы шинели и дали три года крепости.
— Недаром прокурор на второй день процесса щеголял ленточкой Почётного Легиона.
— О, уж об этом Пуанкаре позаботится всегда!
— Посадить бы его на неделю в этот же трюм, в котором они маринуют жертв своего правосудия!
— Ты слишком много жалуешься для коммуниста, Годар!
— Я не жалуюсь, а привожу в порядок свою ненависть!
— Ну, не многого ты этим добьёшься.
— Придётся думать на месте, когда приедем на каторгу.
— Что же, ты морским берегам будешь проповедывать высокие идеи?
Годар скрипит зубами и ворочается на своей койке.
— Тьфу! — плюётся он и отчаянно громыхает цепями, — пусть это дураки расписывают коммунистов как мучеников времён Нерона… Чорта-с-два! Я вовсе не проникнут духом подвижничества!..
— Не брюзжи, Франсуа! — из темноты увещевает его Пулю.
— Хорошо тебе. Ты почти пожилой человек, а у меня под Реймсом самая распрекрасная во всей Франции девчонка. Мы с Сюзеттой ещё в прошлом году собирались в мэрию, да вот….
— Не беспокойся. В этом бычьем стойле — парламенте — найдутся ребята, которые умеют говорить через головы этого стада. Поверь мне — и Доррио и Кашен погрохочут с трибуны…
— А я утверждаю, что самое радикальное это — бежать!
— С тобой никто и не спорит! Говорю — об этом на месте… А теперь давай-ка попытаемся уснуть, не то мы своей болтовнёй привлечем внимание тюремщика. Разве ты не слышишь, как скрипят доски под его тяжёлыми сапожищами…
— Хорошо. Спи спокойно, Пулю!
Чернильная тьма в клетушке-каюте, стоны и лёгкое позвякивание цепей…
2. Густопсовая императрица
В салоне трансатлантического парохода «Ма-жестик» среди кадушек с тропическими растениями, погрузив тела в покой шэзлонгов, трое собеседников:
ДАМА. Я сегодня опять имела телеграмму от Кирилла!
ТОЛСТЫЙ МУЖЧИНА. Что изволит сообщать его величество?
ДАМА. Вот я прочту сейчас… (доставая телеграмму): «Сегодня гулял. Прекрасная погода. Выиграл пари — ведро шампанского. Был у обедни. Кики».
ТОНКИЙ МУЖЧИНА. Его величество неизменно впереди всех.
ТОЛСТЫЙ. Это чрезвычайно знаменательно!
ДАМА. Благодарю вас, господа! Вы всегда отзывчивы и внимательны!
ОБА. О, государыня!.. Мы!.. Гхм!.. Ррр!!!
ДАМА (меняя тон). Как вы думаете, удастся мне устроить новый заём в Америке?
ТОЛСТЫЙ. Голову на отсечение!
ТОНКИЙ. Я уверен, что американские толстосумы не пожалеют денег на восстановление Российской империи.
ДАМА. О, да, да… Но эти практические янки наверное потребуют известных гарантий.
ТОНКИЙ. Но, ваше величество… Ведь вы же можете подписать две-три концессии — и дело в шля… гм! дело сделано.
ДАМА. Идеально, господин Кошкодавов… Но что им предложить, что они больше всего любят?
ТОЛСТЫЙ. Ваше величество! Давайте им нефть, уголь, лес, железные дороги…
ДАМА. Браво, браво!.. Все такие скучные вещи!.. Я ни за что бы не отдала золотые прииски, а нефть, фи!.. Как это им может нравиться такая грязная дрянь!.. Разумеется, я отдам нефть. У нас в России ведь есть какая-то такая река… Баку, что ли?.. Но это не важно… Можно дать и уголь…
ТОНКИЙ. Дайте им один Донецкий бассейн — и достаточно.
ДАМА. Всего только один бассейн? О, какие пустяки!.. Разумеется, дам!.. Благодарю вас, господин Кошкодавов!
ТОЛСТЫЙ. Какой широкий, воистину самодержавный, размах!
ДАМА (вставая). Спокойной ночи, господа… Я счастлива видеть, что лишь в опоре на широкие слои населения можно найти выход из затруднений, создавшихся вокруг престола!.. Такие услуги не забываются вашими государями… Ещё раз — спокойной ночи, господин Пузявич.
Оба мужчины вопросительными знаками согнули спины.
— Пузявич, пошли, пройдёмся по палубе!
— Пойдём, Кошкодавов!
Уперлись у борта, глядя на пенящуюся воду.
— Ты что это бормочешь, Варсонофий? — спрашивает Пузявич.
— Да вот подбираю… посозвучнее… граф Кошкодавов… нет!.. князь Кошкодавов… О! Типично по-русски. Князь Кошкодавов… Ведь и Романовы были прежде Кошкины.
— Ты это к чему!? — изумляется толстяк.
— Да как же! Разве ты не слышал, что сказала императрица? Она так и отчеканила: «такие услуги не забываются»!..
— Дурак!.. Слушает эту бабищу! Императрица!.. Много их теперь!.. Надо об единой неделимой России думать, а не заниматься болтовнёй в шэзлонгах с гастролирующими величествами. Глупости ты делаешь, Кошкодавов!
— Молчи, Казимир! Для восстановления России нужны средства и средства… Вот супруга императора Кирилла и ездит с экономическим… э-э… проектом для возвращения прародительского престола.
— Потерянный путь, Кошкодавов. Я гораздо трезвее смотрю на вещи. То, что раньше находилось в границах Российской империи, никогда больше Российской империей называться не будет. Но опять-таки надо учесть тот факт, что два миллиона эмигрантов должны где-то преклонить свою голову… Я давно мечтаю найти подходящую свободную территорию, где бы удалось вновь основать Российскую империю… Подданных, на первых порах, хватит.
— Да где вы найдёте свободное место? В Африке, что ли, в Сахаре? Или около полюса где-нибудь?
— Уж найдём. Вот Лига Наций поговаривает о том, чтобы нас отправить в Патагонию… Поговорят о Патагонии, а там, глядишь, и отведут где-нибудь в Канаде кусочек землицы.
— Эх, Пузявич! Много у тебя рвения, совсем как раньше с думской трибуны — дробишь языком, что твой Пуришкевич, прожектёрствуешь, а сам ни с места! При таких замыслах нетрудно и на Луну попытаться залететь! Вот оттуда и мозолить глаза большевичью!
— Что ты городишь, Кошкодавов? Да ведь на луне-то воздуха нет!
— Я-то знаю, не маленький! А выходит, что ты и о Луне думал.
— Коли так припрёт нашего брата эмигранта, так и не о том задумаешь!
— Вот не подозревал, чтобы у моего компаньона были такие высокие идеи…
— Это у меня в голове давно колом сидит, Кошкодавов!
Пузявич страстно плюнул в океан и замолчал на минуту.
— Да, лишь я убедился, что советская граница крепче бетона, я так и завертел мозгами на эту тему.
— Зелёное это дело, Казимир! Брось!
— Да как бросить?! Ведь это значит заново основать государство Российское! Найти для него новую территорию!.. Да-с! Это не птичьим удобрением торговать, чем мы сейчас занимаемся!! Плохой ты товарищ стал, Кошкодавов, ненадёжный! Творог!
Кошкодавов обиженно засопел носом. Пузявич сразу заметно смутился, даже было беззаботно запел, но тут ему чем-то залепило гортань, он достал платок, намереваясь высморкаться, но, увидев, что на палубе нет посторонних, сунул платок обратно и обошёлся пальцами.
Варсонофий покровительственно взглянул на него и с внезапной строгостью спросил:
— Гм!.. А у нас ведь кажется титула герцога не было в обиходе?
— Были… привозные… Лейхтенбергские там… ну, и вообще… а что?
— Да так, примериваю… (Вполголоса.) Герцог Кошкодавов, нет, Кошкобергский!.. Лучше — князь!.. Князь Кошкодавов!
3. Хау-даз-хи-дует лорд Стьюпид
Вытесняя 165000 кубических сантиметров воздуха, задевая любую дверную притолку ниже шести футов и 5 дюймов своими рыжими волосами, никогда не улыбающийся лорд Бриджмент Уинстон Стьюпид имел право и средства для себя одного занимать особняк, площадью в 10000 квадратных метров в центральной части Лондона.
Жизненное призвание лорда сложилось из целого ряда определяющих таковое факторов: лорд обладал значительными по своим размерам и доходности угольными копями, несварением желудка и сверхъестественным даром угадывать, с точностью до одного месяца, лошадиный возраст, не заглядывая при этом коню в зубы.
Вся эта куча определяющих лорда признаков способствовала тому, чтоб доходы с копей лорд стремился постоянно куда-нибудь направить, большею частью это шло на удовлетворение других двух черточек лорда. Лечение капризного органа, заставляющего недоумевать лордовы кишки, поглощало известную часть доходов, близкую к трети оных, а изыскания метрического характера относительно каждой встречной лошади (ибо лорд любил доказывать свою правоту с документами в руках) тоже вгоняли ему, что называется, в копеечку.
Дожить до 28 годов под влиянием такой удручающей нормального человека обстановки и не сделаться жертвой внезапного прилива непобедимой скуки было бы невозможно. Действительно, на лорда точно обрушилась гора. Историк достославного рода лордов Стьюпидов безусловно расскажет её в таком виде:
«Во время розыгрыша Дерби лорд Бриджмент сопровождал в коляске герцогиню Девоншайрскую… Кроме этих двух названных особ в коляске были посланник Швеции и итальянский атташе. Возник разговор о замечательной способности лорда относительно лошадиного возраста. К случаю, коляску опережало запряжённое четвёркой ландо принца Уэлльского. Лорд, точно декламируя, бросал определения: «первая правая — пять лет четыре месяца, левая — шесть лет два месяца, задняя правая…» — тут лорд умолк и громко зевнул. Герцогиня была страшно шокирована. На робкий вопрос итальянского атташе о задних лошадях лорд устало отвернулся».
Этот почти трагический случай послужил поворотным пунктом в жизни лорда. Оставив свою страсть с лошадиными годами, лорд убедился, что в жизни у него ничего-то нет, кроме доходов и нерадивого желудка. В конце концов всё имеет свою реакцию, и вот мы видим, что лорд Бриджмент изволил внезапно заметить, что на свете имеются вещи, именуемые хотя бы Европой, Америкой и т. д. Подобная новость даже вызвала на его землистом лице гримасу, которую очень близкие лорду люди безусловно бы нашли возможным счесть за лучезарную улыбку. Всё пришло в относительное оживление. Камердинер изумился, услышав о чемоданах, а дворецкий послушно и бесстрастно сказал «так точно, милорд», когда лорд через восемь дней, внезапно вернувшись из европейской поездки, сказал: «Европа — это дутое предприятие, нигде нет порядочных бифштексов».
Так закончилось знакомство лорда со Старым Светом.
Совершенно случайно, бродя по своим многочисленным покоям, лорд увидел на стене фотографию прелестного морского судна. Он недоумевающе посмотрел на эту штучку и, ощутив внезапное беспокойство, позвонил дворецкого.
— Что это? — ткнул он костлявым пальцем в фотографию.
— Это ваша паровая яхта, милорд! — невозмутимо отвечал великолепный слуга.
Лорд ещё раз посмотрел на изображение корабля.
— Гм.
И, поворачиваясь на каблуках, добавил, должно быть по старой привычке, правда, показывая на фотографию:
— Запрягите… Я еду… в Америку…
4. Астрономия, уложенная в чек с далеко не астрономической цифрой
Ковбоев и Кудри, перебивая друг друга, сыплют град слов на голову утонувшего в кресле лохматого седого человечка.
— Вы только учтите, дорогой профессор… Мировая сенсация!
— Нет, нет, не могу! — отмахивается профессор.
— Слушайте, мистер Каммарион, мы, газетчики, не можем упустить такой замечательный случай. Сигналы с Марса бывают не каждый день. Это ведь не какая-нибудь мексиканская революция или ограбление кассира!
— Но, честное слово, уверяю вас, что никаких сигналов не было видно, — отмахивается профессор.
— Послушайте, профессор, так нельзя! Видите телеграмму, — и Ковбоев в сотый раз разворачивает листок: — наш сотрудник, астроном-любитель наблюдал Марс во время великого противостояния на Аконгагуа и уверяет, что видел сильнейшую вспышку на Марсе.
— Ах, господа!.. Я сорок лет просидел за телескопом и не думаю, чтоб в эту ночь у меня глаза заволокло туманом.
— Но, профессор, ведь вы же сами говорили, что небо то и дело покрывалось облаками… И то, что не могли случайно заметить вы, увидел наш сотрудник.
— Ни один астроном мира не сообщал ничего подобного.
— Да, но