Но его никто не слышал. Вдруг чья-то жесткая ладонь легла мальчику на плечо. Раб вздрогнул и обернулся, инстинктивно перехватив покрепче палку. Сзади стоял разбойник, убивший старосту, и криво усмехался. Его белые зубы хищно поблескивали в темноте.
— А ты сообразительный парнишка. — сказал он. — Хочешь пойти с нами?
Тарик сбросил его руку.
— Как?
— Сейчас свалка здесь, у ворот. Никто не помешает нам миновать пустую деревню и перелезть через частокол с задней стороны. Менады ворвались сюда, на дороге и в лесу мы их больше не встретим. — разбойник снова улыбнулся. — Мы потеряли двоих товарищей. Нам нужно пополнение, а ты парень с головой. Решай.
Тарик заколебался. Ему всегда хотелось бросить Дорос. Но смуглый путник и его приятель пугали мальчика.
— Почему я должен вам доверять? — хрипло спросил он. — Может, вы зарежете меня, как Филоптра? — он вскинул потемневшие глаза на разбойника.
Тот снова рассмеялся.
— Может быть. А может быть и нет. Что ты теряешь? Скоро вся деревня заполыхает и тебя все равно убьют.
К ним подошел второй путник, коренастый крепыш с окладистой бородой.
— Так мы идем? — он вопросительно посмотрел на старшего. — Поторопись, Эвмил. Скоро тут будет жарко.
Тарик решился.
— Хорошо. Я проведу вас. В частоколе за деревней есть лаз. Не придется даже карабкаться на стену. Только, — он помедлил, — я хотел бы знать, вы правда разбойники-женоубийцы, о которых так много болтают страшного?
Оба новых товарища хрипло засмеялись.
— Мы просто люди, не поладившие со своими родами. — сказал Эвмил. — А что болтают, это точно: болтают много. Пошли.
Втроем они миновали пустую деревню, выбрались задами к частоколу, который за огородами был ниже, чем у ворот.
— Тихо вылезайте. Здесь один зуб у забора гнилой. — по-хозяйски пояснил Тарик. — А зря вы, дяденька Эвмил, старосту зарезали. Он был неплохим господином, недрачливым.
* * *
Отряд Бреселиды остановился у водопоя. И кони, и люди нуждались в отдыхе. Впереди за поворотом дороги маячила деревня. Странно тихая в этот поздний час, когда солнце уже встало вровень с горным хребтом и нещадно палило на землю.
Было бы естественно встретить в такой близости от жилья стадо с пастухом или женщин, набиравших у источника воду. Впрочем, женщин нет. Сотница поморщилась: вчера были Дионисиды, значит здешние бабы, вернувшись из леса, отлеживаются по домам. Ну, мужчин — кто-то же должен поить скотину!
Однако всадницы не встретили за первую половину дня ни единой живой души. Это настораживало. Сотница приказала сделать привал на тесной поляне у ручья. Но прежде чем разрешить женщинам ополоснуться в ледяной воде, послала десяток всадниц на разведку в деревню. Сама она села на плоский камень и принялась, прищурив глаза, оглядываться по сторонам.
Хотелось есть. Очень хотелось вытянуть спину и немного поспать на соломе, а не на земле. Может статься, через полчаса все это у них будет, если деревня дружественна и не представляет опасности. Но сердце почему-то говорило Бреселиде, что Дорос не даст ее отряду крова.
— Деревня пуста. — сообщила Радка, вернувшаяся вместе с дозором. — Во всяком случае на первый взгляд. Она горела.
— А люди сбежали? — уточнила сотница.
— Хуже, — тряхнула головой подруга. — Все там, но только…
— Что только? — взорвалась Бреселида. — Превратились в соляные столбы? Перепились и сгорели? Совокупились с табуном кентавров и скончались от изнеможения?
— Они все мертвы, и похоже, — Радка наморщила лоб, — что они сами поубивали друг друга. Никаких следов разбойников я не вижу. Мы зашли в несколько домов. Вещи на месте, амбары с зерном целы. Только скот — его немного осталось. Кажется, здешние жители порезали еще и скотину.
— Милосердные боги! — устало протянула Бреселида. — Едемте, — обернулась она к своим немытым и недовольным спутницам. — Сдается мне, что здесь небезопасное местечко.
Не успели всадницы тронуться в путь, как внимание их командира было привлечено приглушенным ржанием, доносившимся выше по склону. Казалось, что где-то среди туго переплетенных кустов терна застряла лошадь. «Жеребец», — поправила себя Бреселида: ржание было глухим и раскатистым.
Натянувшая узду Радка вопросительно уставилась на подругу. Обе питали слабость к хорошим лошадям и обе не могли пройти мимо попавшей в беду скотины.
— Посмотреть что ли?
Бреселида поколебалась. Это могла быть ловушка. Не стоило рисковать отрядом, ради своей прихоти.
— Лошадей тебе мало? — женщина с досадой ударила пятками по бокам Пандоры.
Ее кобыла нехотя отвернула голову и послушно затрусила вперед, издав на прощение жалобный переливчатый звук, которое жеребец в праве был оценить как призыв. За спиной у всадниц послышался адский хруст ломаемых веток. Казалось, что по склону вниз, не разбирая пути, съезжает целый отряд разбойников. Женщины как по команде вскинули луки. Однако вместо горных грабителей на дорогу буквально рухнул белый с дымчатыми подпалинами конь, ободранный и грязный.
Было ясно, что он отбился от стада и всю ночь проскитался по горам, чудом не сломав себе шею. Секунду всадницы молчали, а потом залились дружным смехом, на все лады расхваливая храброе животное.
— Какой красавчик! Пандоре повезло.
— Шея-то, шея! На ноги гляньте! Он на корпус выше наших лошаденок!
— Сразу видно — не степной!
— Тихо!!! — прекратила шум Бреселида. — Минуту назад все своими лошадьми были довольны. Это скакун. Очень дорогой, как я вижу. По закону, такая добыча — для царицы.
С ее словами никто не посмел спорить. Белерофонт захромал прямо к Пандоре и, пока конь ласково тыкался мордой в шею новой знакомой, всаднице удалось накинуть на него узду.
Отряд снова тронулся в путь и скоро подъехал к сорванным с петель воротам деревни. Казалось, здесь пронесся смерч. На площади за частоколом глазам изумленных лучниц предстали следы недавнего побоища. Груди тел лежали вперемежку со скотом. Многие крестьяне сжимали топоры, вилы или просто камни, у некоторых были луки.
— Смотри-ка, и эти с оружием! — присвистнула Радка. — Везет нам на взбесившихся мужиков. И что на них нашло?
Бреселида не ответила, внимательно разглядывая картину схватки. Среди беспорядочно разметанных трупов валялись черные чаши с фигурами нимф, удирающих от панов. Амфоры и мехи с вином. Ритуальные свечи и погремушки в виде фаллосов. Женщины были растрепаны и наги, у них на шеях еще висели змеи.
— Менады. — констатировала Бреселида. — Совсем ополоумели! Уже в деревни врываются.
Радка продолжала, как зачарованная, смотреть на лежащих на земле людей.
— Эй, есть кто живой? — крикнула сотница. — Не бойтесь, мы люди царицы Тиргитао! — потом помолчала, прислушиваясь.
— Кажется, там стонут. — Радка показала рукой на лево, где лежало несколько коз с рогами, увитыми виноградной лозой.
Тронув пятками бока Пандоры, всадница подъехала ближе.
— Так и есть. Стонут. — она спешилась, и несколько женщин помогли ей раскидать трупы, начавшие уже костенеть на дневном ветру.
— Ты что ли живой?
Из-под завала всадницы извлекли на свет исцарапанного и избитого подростка лет 15, который потрясенно таращился на них и не мог вымолвить ни слова.
— Как тебя зовут?
— Э…Элак. — выдавил из себя юноша.
— Ну ты и счастливец, парень. — Бреселида отстегнула от пояса фляжку. — Обычно никто из тех, кого менады уводят в горы, не выживает. А ты, я вижу, был там. — она прищурилась, рассматривая венок на голове и обнаженное тело спасенного.
— Я не раб. — тихо выдохнул он. — Я сын жрицы, я сам ушел туда.
— И где же твоя мать, малыш? — скептически осведомилась Радка. — Мамы должны следить за детьми.
Элак вспыхнул. Он повернул гневное лицо к девушке, глаза его вдруг остекленели и губы, будто сами собой, выпалили:
— Молчи, начинка для жертвенного пирога! Не смей раскрывать рот в присутствии царицы!
Обступившие их всадницы дружно захохотали.
— Я не царица. — мягко поправила его Бреселида. — Я лишь командую этим отрядом. Ты не верно понял рисунки на наших щитах. Великой и могущественной Тиргитао здесь нет.
Но Элак уже снова пришел себя и виновато смотрел на Радку, которая побелела, как меловой склон.
— Откуда он знает, что меня дома чуть не убили? — зашептала она на ухо Бреселиде. — У нас действительно пекут такие пироги… Это не простой юноша. Смотри, какие у него ноги!
— Покажи свои ноги, мальчик. — потребовала Бреселида. — Да они у тебя, как у козла! Чур меня! — воскликнула она, когда Элак с трудом извлек из-под наваленных вокруг него тел свои затекшие конечности. — Слава богам, у тебя нет копыт!
— Убейте его! — закричали женщины вокруг. — Это горный дух прикинулся ребенком.
— Тихо! — цыкнула на них сотница. — Нельзя же убивать человека только за то, что у него волосатые ноги. Вставай, малыш. Мы не причиним тебе вреда, если ты честно расскажешь, что здесь произошло.
Как оказалось, Элак ровным счетом ничего не помнил. Последнее, что ярко отпечаталось у него в мозгу, была торжественная процессия козлоногих духов, во главе со своим предводителем уходившая вглубь горы. Мохнатый бог вел за руку раскрасневшуюся от счастья Алиду, которая отныне покидала мир людей и навсегда присоединялась к своему теплоносному супругу в краю вечного веселья.
— Моя мать там, в горе. — повторял Элак. — И отец тоже.
— Бедный, — протянула старая Гикая. — Он совершенно помешался от увиденного. Нельзя же бросить его здесь. Он погибнет. Возьмем его с собой, Бреселида?
«Среди вас-дур мне не хватало еще и мальчика-козла. — подумала сотница. — Что я с ним буду делать?»
— А я и так пойду с вами. — неожиданно подал голос юноша. — Мой отец Пан затворился в горе. Он уже стар и отдает эти леса на кручах мне во владение. Но я наполовину человек и должен искупить это, служа первому встречному. — он хитро посмотрел на Бреселиду. — Вы, госпожа, первая, кого я увидел, придя в себя.
«Так это еще и мой личный козел». — вздохнула всадница.
Элак умоляюще сложил руки.
— Я ухаживал за этим жеребцом. Его зовут Белерофонт. Без меня вам с ним не справиться.
— Ну хорошо-о. — без восторга протянула Бреселида. — Если ты и правда ухаживал за конем, садись на него, да смотри поаккуратнее, у него передняя правая хромает. Поехали. Будешь приглядывать за ним в дороге. А там решим…
— Спасибо, госпожа. — Элак встал и, растерев затекшие ноги, поплелся к Белерофонту.
— Дайте ему что-нибудь из одежды! — крикнула Бреселида. — Не может же он ехать голым.
Так и не отдохнув, ее отряд снова тронулся в путь.
III
— Они съели моего брата! Вы, самки ехидны! Отвечайте, чья это работа? — рослая плотная девушка в безрукавке из козьей шкуры выволокла из пещеры двух отбивающихся от нее женщин. — Сучье племя! Дочери ослиц! Я поубиваю здесь всех до одной! Признавайтесь, грязные потаскухи, где Бер? Что вы с ним сделали?
Лохматые девицы, бившиеся в ее медвежьих объятьях, визжали и кусались. Но Умма крепко держала их за волосы. Она даже ухитрилась поддеть ногой третью из преступниц, кинувшуюся на выручку сестрам. Получив мощный пинок поддых, женщина хрипло вскрикнула и с размаху села на землю.
В это время из главного лаза в пещеру стали появляться люди. Час был ранний, серое небо едва светлело и то лишь потому, что стойбище Собак громоздилось на открытом склоне горы. Глубоко в долине под ней еще лежал ночной сумрак.
— В чем дело, Умма? — недовольным голосом осведомилась пожилая хозяйка стойбища, на ходу укрываясь оленьей накидкой. — Почему ты орешь, как сова над пустым гнездом? И будишь нас в такой час?
Девушка зашлась нечленораздельной бранью и снова пнула захваченных ею сестер.
— Говорите, отродье шелудивой суки! Ни то я вырву вам кишки и намотаю на палку! Вы убили моего брата?!
— Умма, Умма! — попыталась урезонить ее женщина. — Отпусти моих дочерей и поговорим спокойно. — она оправила шкуру на плечах. — Мы понимаем, ты ослепла от горя, потеряв брата. Но нельзя бросаться на первого встречного и обвинять нас в убийстве. Мы тоже любили Бера…
— Так любили, что съели живьем? — взревела покрасневшая от ненависти Умма. Хищные твари! Мне говорили, что собаки в голодный год промышляют человечиной! Да я не верила. Поздно у меня глаза открылись! А ведь Бер дарил твоим сучкам часть добычи. Вот как вы его отблагодарили! — девушка подтолкнула своих пленниц к костровищу, разгребла босой ногой холодные угли и указала на несколько тускло поблескивавших среди золы обгорелых медных бляшек. — Или вы думаете, что я не узнаю украшений с пояса моего брата? Да я сама их нашивала! Все руки исколола! Бедный, бедный Бер! Говорила мать, не ходи поздно по чужим тропам, не бери себе милую с горы!
— Ты оскорбляешь нас, Умма! — вспыхнула пожилая женщина. — Я, Крайлад, мать рода Собак, запрещаю тебе говорить так о моих детях! Мало ли что тебе могло показаться. Откуда бляшки в костре? Да откуда угодно. Может и твоего брата. Он ходил к трем моим дочерям и в обмен приносил нам дичь с охоты. Оставлял и вещи. Вон его старый сломанный лук. Не будешь же ты говорить, что мы его съели, только потому, что женщины берегут оружие, оставленное им на хранение.
Умма упрямо мотала головой. Было видно, что слова Крайлад ее не убедили.
— Я припоминаю, — продолжала хозяйка стойбища, — что Бер действительно оставлял свой пояс для починки. Но кожа лопнула и его пришлось сжечь.
Умма наморщила короткий нос. Она думала изо всех сил и от напряжения на ее лице выступили белые капельки пота.
— Нет. — наконец, выдавила девушка. — Ты врешь. Теперь я это точно знаю. Зачем же сжигать вместе с кожей такие красивые бляшки, когда их можно перешить на новый пояс? — она засопела и всхлипнула. — Я отдала за них хромому кузнецу под горой одну косу, у него хозяйка облысела и теперь накручивает вокруг головы мои волосы. Той весной я стала женщиной, и Бер подарил мне медвежью шкуру, а я ему эти бляшки. Я думала, мой брат будет носить их всю жизнь и вспоминать Умму. А настанет час, ляжет в них на погребальный костер. Вот какое вы ему устроили погребение! — с гневом закончила она.
— Отпусти моих дочерей. — угрожающе процедила сквозь зубы Крайлад. — Ни то, клянусь предками, сама не уйдешь живой.
Умма только вызывающе присвистнула.
— Нас больше. — хозяйка стойбища начала терять терпение. — Мои сыновья живо скрутят тебя.
— Если вы двинетесь, я размозжу головы этим сукам! — твердо заявила девушка. — Отдайте их мне. Зачем вам ссориться с Медведями?
— А мы и не будем ссориться. — вкрадчиво проговорила Крайлад. — Кто из твоей родни знает, что ты пошла к нам? Для всех ты ищешь брата. Спросят — мы скажем, что видели тебя, потом ты ушла. — женщина усмехнулась. — Глупая Умма, и зачем ты только пожаловала? Такая же глупая, как твой брат. Мы ведь приняли тебя, накормили, дали кров и согретую постель. Зачем было совать нос в наш котел и вынюхивать, что мы там варим?
Действительно, Умма пришла вчера и была встречена в деревне Собак, как гостья. Между ее родом в узкой предгорной долине и стойбищем Крайлад был заключен договор, по которому мужчины обеих семейств взаимно посещали женщин друг друга. Если учесть, что охотники постоянно скитались в окрестных лесах в поисках добычи, то договор всем шел на пользу. Застигнутые ненастьем, усталые или раненые они всегда находили кров в ближайшем родовом гнезде.
Закон гостеприимства требовал, чтоб сестра Бера, одарившего трех женщин-собак своим вниманием, была принята по всем правилам близкого свойства.
— Да благословит Мать твое плодоносное чрево, добрая Крайлад, и чрева твоих дочерей. — приветствовала Умма хозяйку стойбища.
— И ты роди поскорее, Бераида, дочь Беры, сестра Бера. — приветливо отозвалась женщина. — Куда идешь на ночь глядя? Сядь, раздели с нами ужин.