Да, страх ушел. Наверное, надо было, чтобы угроза другому человеку заставила его забыть о том, что угрожало ему самому. Это-то, вероятно, и было тем самым рождением монтажника, о котором говорил ему Гур когда-то — очень давно, показалось ему.
Тем скорее надо было узнать, кто такой мастер. И Кедрин понял, что он уже знает это, хотя еще и не верит. Почему он не понес сам? «Начальникам не дано никаких привилегий, — подумал он, — разве что не спать круглые сутки… Зачем я отдал ему?»
Он думал над этим так, словно бы что-то и в самом деле зависело от того, кто отнесет Ирэн в зал, кто освободит ее из скваммера и проводит в госпиталь. «А если не в госпиталь?» — подумал он и шагнул по направлению к залу.
Он успел сделать едва несколько шагов. Весть, что она жива, распространилась куда быстрее, чем протонная атака, чьи смертоносные потоки, невзначай извергнутые Солнцем, бушевали теперь за стенами спутника. Она была жива, и для него вдруг стало просто необходимо совершить еще что-нибудь.
Кедрин миг потоптался на месте. Стремительно повернулся и поспешил не в зал, а к боковому выходу — туда, где был уже готов к выходу из эллинга надежно защищенный от излучения аварийный космический катер.
Отливающее золотом каплевидное тело катера еще покоилось на платформе катапульты. Но в его очертаниях уже не было покоя, готовность в любой миг сорваться с места чувствовалась в них. Кедрин торопился. Он видел, как в отверстии люка скрылась фигура последнего из дежурного экипажа и крышка медленно затворилась. Но пока Кедрин находится в эллинге, створки выходного люка не будут открыты.
Поэтому Кедрин не удивился, когда люк отворился снова. Показалось гневное лицо, рука повелительно указывала на выход. Кедрин подступил поближе. Он не мог говорить с этим человеком — у него не было рации. И Кедрин просто заставил скваммер вытянуть руку и указать на задний, багажный за которым — он знал — было место именно для него, потому что влезть в скваммере в пилотский люк было просто невозможно. Командир катера отчаянно замотал головой, губы его быстро задвигались. Кедрин усмехнулся, подошел вплотную к люку и застыл. Он знал, что, экономя время, пилоты будут вынуждены взять его.
Его взяли; задний люк стремительно распахнулся, чуть не задев скваммер. Из проема выдвинулся пологий мостик. Кедрин ступил на него. Сокращаясь, мостик втянул его внутрь, люк захлопнулся. Почти тотчас же створки ворот разошлись, и катапульта швырнула золотой кораблик в пространство.
Катер шел медленно, описывая размашистый зигзаг поиска, непрерывно вызывая по связи. Все наблюдали по секторам. В поле зрения были одни только звезды, их было много, они были далеки. Потом их стало на одну больше. Красная звезда внезапно показалась в поле зрения Кедрина. Свет ее был тепел и трепетен. Это спутник двадцать четыре дробь пять охлаждал в вакууме очередное свое изделие. Значит, скоро транспортная ракета утащит комплект новых деталей к спутнику дробь шесть, где они будут окончательно отделаны и оснащены, а уже потом все это в строгом, давно рассчитанном порядке поступит на их спутник — дробь седьмой — для монтажа. Так из лунного металла рождались в пространстве длинные корабли…
Огонек завода, метнувшись, скрылся из глаз: катер совершал очередной поворот. Возникли новые звезды, их по временам затмевали висящие близко в рабочем пространстве, подготовленные к монтажу детали. Тогда лучи мощных прожекторов катера отражались от их металла, несмотря на покрывавшую его защитную керамическую корку, и заставляли щурить глаза.
Но скваммера не было видно. Потом детали остались позади. Приборы показывали угрожающий уровень радиации за бортом, но здесь было уютно и надежно, и страшно было лишь думать — о том, кто сейчас ворочался где-то в пространстве, заключенный в раковину скваммера. Конечно, и это была защита, но время шло, а протонная атака была очень мощной. На всякий случай командир катера запросил спутник, но пропавший не возвращался туда…
Его обнаружили далеко от спутника. В иллюминаторе замелькал огонек, одновременно на экране локатора встал всплеск. Пилот катера взял курс. Пришлось развить скорость: огонек двигался убегая. Его удалось нагнать, когда уже была пройдена граница рабочего пространства. Скваммер летел по прямой, удаляясь в непостижимую бесконечность, прожектор на груди скваммера горел ровным и холодным светом. Катер слал вызовы по связи, пробуя все каналы. Ответа не было. Вскоре катер поравнялся со скваммером, но летящий не остановился. Ноги панцирного костюма были вытянуты, руки прижаты к бокам. Такую позу обычно принимали для полета.
В лучшем случае, человек был без сознания… Кедрин торопливо скользнул обратно в багажную камеру, влез в свой скваммер. Несколько секунд он мог пробыть за бортом без особого риска. Пилоты молча кивнули; соглашаясь, командир включил автоматику выхода. Кедрин нырнул в пустоту. Затрещал дозиметр, прерывисто запылал индикатор… Обхватив скваммер руками, Кедрин направил его к открытому провалу люка.
Потом он забрался в камеру сам. Катер описал широкую дугу разворота. Кедрин томился в скваммере, выбраться из него было нельзя — два скваммера и так едва умещались в тесной каморке, оттого-то его и не хотели брать катерники. Сейчас в багажной камере совсем не оставалось свободного пространства, хотя рядом, за нетолстой оболочкой, его было столько, сколько не пожелает и человек с самыми широкими замыслами.
Это было неудобно и страшно — стоять, прижимая собою к стене другой скваммер, ставший, судя по всему, последним пристанищем безыменного пока монтажника. Было страшно думать, что же могло случиться с ним, с первым, кто бросился спасать оказавшегося в беде, и вот сам… Во всяком случае, не радиационная атака была причиной этого — человек не мог так быстро лишиться сознания, не говоря уже о худшем. А Кедрин почему-то предполагал именно худшее, как будто мертвый холод второго скваммера добрался до него и проник до мозга костей, и Кедрин чувствовал, что еще немного, — и он задрожит мелкой, унизительной дрожью, потому что ему никогда не приходилось находиться так близко к смерти. Да, задрожит, хотя в скваммере был включен подогрев и с лица Кедрина лил пот, да и если бы он даже в действительности почувствовал холод того, второго скваммера, что из того? Все скваммеры холодны снаружи…
Валентин ИВАНОВ-ЛЕОНОВ
СЕКРЕТ ТВАЛЫ
Холмистая саванна грелась в лучах утреннего солнца. В высокой траве сверкали крупные капли росы. На зеленых отлогих склонах полыхали цветы алоэ.
Твала, мальчишка-африканец, узкоплечий, с длинными худыми ногами, пересек впадину, заросшую древовидным папоротником, и стал подниматься по склону холма.
Одет он был в старую рубаху и бумажные шорты, стянутые ремнем. Плотная шапка курчавых волос вполне заменяла ему шляпу. Темно-коричневое лицо Твалы было озабоченно, короткие широкие брови нахмурены. Он нарушал строжайший запрет: шел на ферму бура[3] Фан Никерка. Там работали батраками его мать и старший брат Фрэнк. Мать и слышать не хотела, чтобы Твала навещал ее, а Фрэнк даже обещал поколотить его, если Твала вздумает заявиться. «Сиди в своей школе и не высовывай носа», — сказал он.
И дело было не в том, что мать и брат не хотели видеть Твалу или не любили его. Все объяснялось иначе. Дети батраков с десяти лет должны были работать на плантациях землевладельцев. Таковы правила в Южно-Африканской Республике. А Твале исполнилось уже тринадцать, и он втайне от хозяина все еще учился в школе. Бур не знал о его существовании, а если бы узнал…
Твала тщательно хранил свой секрет. Даже товарищи мальчика не знали, что его мать работает на соседней ферме, всего в шести километрах. И мать никогда не приходила к младшему сыну, опасаясь, как бы вести об этих посещениях не дошли до ушей хозяина.
Твала тосковал по матери и брату. А тут еще поссорился со своим другом Тембе. Тоска по дому стала невыносимой. К другим по воскресеньям приходили матери и братья, а к нему никто никогда.
Ну, разве нельзя незаметно пробраться в хижину матери? Ведь никто не знает его в лицо там, на ферме. Почему люди должны сразу догадаться, кто он? Мало ли народу ходит по степи!
Твала медленно поднялся на вершину холма. Зеленая бескрайняя саванна терялась в далекой дымке.
На невысоком сером утесе, поднимающемся из травы, сидела стая павианов и молчаливо рассматривала приближавшегося мальчика. Павианы — частые гости на кукурузных полях — прекрасно отличают вооруженного человека от безоружного. Они не боятся ни детей, ни женщин, понимая, что те не могут причинить им вреда. Старый вожак с длинной собачьей мордой не выразил никакого беспокойства и осматривал Твалу скучающим, немного презрительным взглядом.
С вершины холма Твала посмотрел на школу, стоявшую в стороне от дороги, и решительно зашагал к ферме по высокой, достигавшей колен траве. Он шел быстро. Разноцветные, словно кусочки радуги, птицы вырывались из-под его ног.
И вдруг впереди он увидел группу вооруженных африканцев. Они спускались со склона прямо на Твалу. Он замедлил шаг и нырнул за пахнущие мятой кусты умсузваны. Издали он не мог определить, кто эти люди: полицейские какого-либо вождя или партизанский отряд «Копья народа».
Твала спрятался. Когда африканец видит полицию, он предпочитает исчезнуть.
Отряд был вооружен копьями. Только у двоих за плечами висели винтовки. Первым шел человек лет сорока с жидкой курчавой бородкой и выпуклым круглым лбом, — видимо, командир. На нем были черный свитер с красной полосой поперек груди, помятые брюки хаки и поношенные ботинки. Все остальные были молодыми парнями.
Полицейские-африканцы не имеют винтовок. Европейцы не доверяют им огнестрельного оружия. Твала был почти уверен теперь, что это партизаны.
Вооруженные люди направились к мимозовой роще и исчезли в ней. В открытом вельде[4] лишь изредка кое-где росли отдельные деревья, и роща была единственным местом, в котором можно было надежно спрятаться и переждать до ночи, Твала выждал некоторое время, потом зашагал к ферме и вскоре достиг гребня холмистой гряды. Прячась за низкое раскидистое дерево, он глядел на белый дом плантатора Фан Никерка. В полукилометре от дома теснились глинобитные, крытые соломой хижины батраков-скваттеров.[5]
Твала долго и настороженно осматривался. На кукурузном поле работали батраки. Трое конных надсмотрщиков в фетровых шляпах с обвислыми полями наблюдали за ними. За поясом у каждого торчал кнут.
Рядом на земле зоркие глаза Твалы заметили двух маленьких лиловых птичек, которые лежали на спинках, поджав черные лапки. Кругом валялись засохшие большие шмели. Твала понял, в чем дело. Он осмотрел цветущее дерево и убедился в своей догадке. Это было смертоносное мричу, из коры которого охотники изготовляли раньше яд для своих стрел. Птицы и шмели, видимо, попили воды из лепестков его розовых цветов. Твала с опаской попятился, обошел дерево.
Прижимаясь к земле, Твала пополз через поле сорго к поселку. У края поля он приподнялся и увидел мать. Она стояла на коленях около маленькой, без окон хижины и большим деревянным пестом толкла кукурузу в каменной ступе. Невдалеке прямо на земле сидела старуха и, закрыв глаза, курила длинную трубку.
Твала выскочил из зарослей сорго и шмыгнул в дверь хижины.
— Ло! — встревоженно крикнула мать, вбегая вслед за ним. — Это ты?
— Мы вас видим, — произнес Твала обычное приветствие зулусов. — Сегодня воскресенье, и я пришел. — Он держался так, словно ничего особенного не произошло.
— И мы вас видим, — приветствовала его мать без всякой радости. — Разве Твала забыл, что ему говорили?
В полумраке он различал ее прямую сухую фигуру, руки с большими кистями. Ему было жалко испуганную мать и в то же время обидно за холодный, неласковый прием. В дверях показался брат Фрэнк.
— Мы вас видим, — начал было Твала, но брат оборвал его:
— Этот маленький осел все-таки пришел! Тебя выгнали?
— Пусть тысяча муравьев укусит тебя! — рассердился Твала. — Выгнали!.. Учитель сказал, что я скоро буду первым учеником в классе.
— Первым!.. Вот хозяин поймает — сразу станешь последним. Мы заключили контракт, а по контракту все члены семьи обязаны — понимаешь, о-бя-за-ны! — работать на фермера.
— Мы отдали все деньги за твою школу, — сказала мать. — Надеялись, что станешь клерком в какой-нибудь конторе, а ты пришел.
— Я не нанимался на ферму, — огрызнулся Твала, хотя прекрасно знал и о контракте и о существующих порядках. — Не беспокойтесь, завтра уйду.
— Нет, уходи сейчас, — сказал Фрэнк.
— Твала уже пришел, так что он здесь, — вступилась мать. — Никто не видел его. Садись похлебай сьиньги, Твала. Смотри, сколько в ней плавает кусков тыквы и сала.
Твала обиженно покосился на брата и принялся за еду. Он ел, оглядывая пустую темную хижину. Все имущество семьи поместилось бы в небольшом узле.
Твала успокоился немного. Он открыл было рот, чтобы рассказать о том, как учитель приехал к ним из Иоганнесбурга, но у проема двери кто-то остановился. Человек заглянул в хижину и сразу исчез.
Фрэнк схватил Твалу за руку.
— Иоханнес, сын старшего надсмотрщика, чтобы ему наколоться на кость змеи! Сейчас побежит к хозяину.
— Куда денем Твалу? — всполошилась мать.
— Не надо его прятать! Беги обратно! — Фрэнк подтолкнул Твалу к двери.
Твала перебежал пыльную, вытоптанную площадку и нырнул в сорго. Ползком он пересек поле и, тяжело дыша, остановился около дороги. Мимо него ехал европеец в большом фургоне, запряженном тремя парами медлительных волов. Пришлось ждать…
Позади послышался топот. К хижине матери подскакали трое буров. Твала видел их сквозь метелки сорго. Один из них — мальчишка лет четырнадцати с выгоревшими бровями, должно быть тот самый Иоханнес, сын старшего надсмотрщика, — держал в руке большой черный пистолет. Молодой бур в шортах, с обветренным, загорелым лицом и белой полосой на лбу от шляпы, видимо сам плантатор Фан Никерк, стал допрашивать Фрэнка. Послышалась ругань на языке африкаанс.[6]
Со стороны фермы не спеша подъехали еще пять всадников, вооруженных карабинами. На них были одинаковые широкополые шляпы.
Иоханнес, красный от волнения и охотничьего азарта, заметил в сорго свежую тропку. Он сообщил об этом Фан Никерку.
— Поезжай с Иоханнесом, де Вет, — сказал Фан Никерк старшему надсмотрщику. — Посмотри-ка там. Парень не мог далеко уйти.
Лоб Твалы сразу покрылся потом. Куда спрятаться? Пригнувшись, он выскочил на дорогу, пробежал вдоль нее десяток шагов и снова нырнул в то же самое поле сорго. Иоханнес с отцом промчались мимо него, пересекли дорогу и поскакали вверх по склону, ломая кусты.
Твала видел и слышал все, что происходило у хижины матери. Двое охранников закрутили Фрэнку руки за спину и повалили его.
— Ну, ионг,[7] - обратился Фан Никерк к Фрэнку, — где твой брат?
— Никого не видел.
— Так, — процедил бур. — Всыпьте-ка ему штук двадцать. Сразу заговорит по-другому.
Пожилой охранник с морщинистым лицом взял кусок шланга для поливки и стал наносить удары по спине Фрэнка. При каждом взмахе Твала весь сжимался, словно шланг опускался не на брата, а на него. Пальцы его дрожали, и он стиснул их в кулак.
Фрэнк молчал, ни разу даже не поднял головы.
— Хватит с него, — сказал, наконец, Фан Никерк. — А то завтра на работу не выйдет. Знаю я их.
Фан Никерк повернулся к матери.
— Ты подписывала контракт? Хочешь, чтобы и тебе всыпали?
— Человек не приходил, баас,[8] так что его нет.