— Но как… как это возможно? — жалобно спросила я. Животное зарывалось в песок.
Парсон пожал плечами.
— Какие-то химикалии, которые они испускают, бурно реагируют с широким спектром органических соединений. Мы не изучали это явление слишком усердно. Есть куда более интересные звери. Но и к этим надо относиться с осторожностью. Огонь трудно потушить, он только распространяется все дальше и дальше. Саламандрилы любят хорошо приготовленный ужин, и одного прикосновения вполне достаточно, чтобы почти наверняка погубить жертву.
Я глянула на плечо, где еще осталось мокрое пятно. Очевидно, моя фальшивая блузка огнеупорна — по крайней мере, в тех случаях, когда речь идет о саламандрилах. Первая хорошая новость за сегодняшний день.
Шлем Парсона скрывал лицо, но я чувствовала, что он не улыбается. Он поддел красное создание носком сапога, который сверкнул, но не загорелся. Еще один выстрел слеммера превратил саламандрила в кашу. Потом начальник открыл внешнюю дверь произнесенной шепотом командой.
Как ни странно, кодовым словом было «Кролик». Я едва не засмеялась.
Мы вошли в помещение станции в угрюмом молчании.
БВВ был скрыт под чехлом. Узкий, длиной метра четыре, он был облицован меняющим цвет пластиком. Я не заметила ни оружия, ни окон, ни дверей, ни колес.
— Уютно.
— Немного тесно, — возразил он, снимая шлем, — но сойдет. Впрочем, он просторнее, чем выглядит. Кстати, наш БВВ имеет удобства, включая сухой душ, но, может, вы хотите все это проделать в более цивилизованной обстановке?
— Спасибо, не стоит.
— Как угодно. Уверены, что готовы ехать?
— Не могу дождаться. Как певедвигается эта игвушка?
Парсон вздохнул.
— На четырех гусеницах. И может летать — правда, недолго. Работает на безвредной кислородно-водородной смеси.
Должно быть, гусеницы убираются.
— Но ведь окон нет, как же мы будем видеть, что твовится снавужи?
— Потом поймете.
Парсон вытащил из кармана какой-то прибор. На одном конце была гибкая трубка, которую он положил на БВВ, немного передвинул и, прищурившись, посмотрел на освещенный экранчик. Флуоресцирующий свет бросал нечто вроде голубой маски на его прекрасные глаза.
— Покрытие слишком тонкое, — сообщил он, надев шлем, схватил тяжелую перчатку с рабочей скамьи и натянул на правую руку поверх боевой перчатки. Потом вынул из стены шланг, направил сопло на БВВ и нажал на спуск. Из шланга вырвалась огненная струя инфракрасного пламени. И вездеход неожиданно засверкал.
Я видела нечто подобное раньше, только вот где?
Но прежде чем память услужливо подсказала мне ответ, я завороженно уставилась на собственное отражение, искаженное неровной поверхностью.
Год за годом я превращалась в ходячий ужас. Каждое очередное усовершенствование делало меня больше, страшнее и лишало всякого сходства с человеком.
Мои острые уши казались гротескно широкими: скорее как у летучей мыши, чем как у лисы. Только новые глаза оставались прежними: большими, золотистыми, кошачьими. Я избегала слишком пристально смотреть в них. Не будите спящие скорби…
Я вынудила себя проверить одежду. Голубая туника, коричневые брюки и серый пояс выглядели достаточно реалистичными.
Кроме рюкзака моими немногими украшениями были золотая цепь с серебряной эмблемой Экомиссии и оригинальный аксессуар: антикварные механические наручные часы. В импровизированном зеркале эти часы казались разбухшим пауком, впившимся в руку.
Постепенно отражение потускнело. Парсон еще раз проверил содеянное, кивнул и прошептал другое слово, которого мне не полагалось слышать: «Тишина».
Крыша вездехода развернулась. Я смотрела на то, что в следующие несколько дней станет моим домом.
— А где клетки? — осведомилась я, стараясь не показать, какое впечатление произвело на меня это шоу.
— Уже погружены.
Я забралась в машину. Все выглядело невероятно изящным, функциональным и дорогим, особенно полупрозрачный виртуальный дисплей над головами. Мое кресло было мало для меня, хотя в нем могли бы поместиться два нормальных человека. Кроме того, оно было адаптивным, и механизм немедленно заработал, чтобы разместить меня как можно удобнее, меняя очертания и текстуру сиденья.
Крыша снова закрылась и, казалось, исчезла. Я уже ездила в таких машинах, но здесь эффект был особенно убедительным. Изображение казалось идеальным. Легкий ветерок из замаскированных вентиляторов усиливал иллюзию открытого пространства.
Парсон поместил лазерное ружье в специальные зажимы на полу. Несколько сравнительно счастливых секунд я пребывала в твердой уверенности, что путешествие будет легким и закончится благополучно. Потом доктор коснулся оранжевой виртуальной кнопки.
И тут словно весь ад и его окрестности вырвались на волю. Я старалась не реагировать, но Парсон слепотой не страдал.
— Вы способны слышать это?! — поразился он.
Отрицать было бессмысленно.
— Слышать? Не то слово! Пожалуйста, если можно, убевите эту какофонию!
— Не могу. Мало того, скоро она станет еще громче. Эти акустические устройства стоят между нами и чужими желудками.
Сообщив эту новость, он коснулся очередной кнопки. Над правой ручкой его кресла материализовался бледно-аквамариновый шар, над левой — сапфировый куб. Парсон сжал правую руку, вставляя ее в переливающийся полупрозрачный аквамарин. Его пальцы выпрямились, шар окрасился рубиновым, и вездеход поднялся на гусеницах.
Эта штука была не только самой современной, а супер-, сверх-, архисовременной системой виртуального управления!
Парсон изучил распечатки, потом сунул левую руку в сапфировый куб, окраска которого сгустилась в аметистовую. Насколько я понимаю, это модуль контроля вооружения. Только где само вооружение?
Легкий жест правой руки помог вкатить нас в воздушный шлюз. Как и было обещано, здесь уровень децибелов возрос. Я закрыла уши руками. Внешняя дверь отъехала, и мы быстро и плавно двинулись над песком. Парсон поднял правую руку. Мы с ужасным ревом перепрыгнули через ограду и ров, да и приземлились совсем не как порхающие бабочки.
В следующие несколько невероятных мгновений я вообще забыла, что у меня есть уши.
Видела я лихачей, но то были просто детишки. Парсон, казалось, был твердо намерен прикончить нас, влепив вездеход в любого из встречавшихся монстров или, на худой конец, дерево. Только, как ни странно, все столкновения оказывались довольно слабыми и едва замедляли натиск вездехода. Мы словно мчались сквозь сон, с головокружительной скоростью, причудливыми зигзагами.
Члены Экомиссии должны пересмотреть мой коэффициент интеллекта в сторону увеличения. Моему несчастному мозгу потребовалось всего лишь десять минут на то, чтобы определить, почему машина до сих пор цела.
— Масло! — завопила я, перекрывая шум.
— Совершенно не обязательно кричать, черт бы вас побрал. Я сижу рядом. — Противный голос Парсона каким-то образом был прекрасно слышен. Идеально! Хотя говорил он, нужно сказать, негромко.
— Какое масло?
Мы форсировали мелкий пруд, отчаянно разбрызгивая воду. Струи разлетались во все стороны.
— На БВВ. Его поквытие. — Сама я не слышала собственных слов, но предполагала, что он все понимает. — Вездеход стал скользким. И все-таки каждую минуту ‘искуем ввезаться и потевять упвавление, а вы почему-то все ввемя отвовачиваете только в последнее мгновение.
Парсон сверкнул глазами.
— Разумеется. Ваше «масло» называется фуллероном.
И меня вдруг осенило!
Много лет назад я была на специальной презентации в чикагской Лаборатории физических исследований. Мы промчались между двумя гигантскими критами: оба нас игнорировали. Представитель лаборатории описывал фуллерон как суперполимер из цепочек «фуллероновых капсуллет» с определенными атомами углерода, замещенными азотом, аргоном и серебром. Парсон свернул, чтобы избежать безвредную на вид тварь, напоминающую ожившую ткань. Фуллерон не просто скользкий, как классические полимеры. Под лучом лазера на поверхность поднимается молекулярно-тонкий слой серебра. Представитель назвал это эффектом «выделения плавающего дугового пара».
Демонстрация впечатляла. Военный лазер выстрелил в казавшуюся жирной керамическую плитку. Поверхность плитки мгновенно превратилась в отражающую — такую идеально гладкую, что отскочивший луч пронзил металлическую пластину…
— Я знаю о фуллевоне, — возразила я. — Пвосто пведставить невозможно, чтобы его накладывали… столь щедво.
Помню, что изобретение было признано экономически невыгодным.
Глаза Парсона чуть сузились.
— Знаете? Откуда?
Оп-па! Он, возможно, гадает, откуда ксенобиолог знаком с экспериментальным продуктом военной промышленности. И почему именно я была на демонстрации полимера.
— Мой кузен помогал ‘азвабатывать фуллевон.
Весьма неубедительное объяснение, но лучшего в голову не пришло. Нужно как можно скорее отвлечь его.
— Не можете объяснить, какого чевта вы едете пвямо по головам?
— Как мы говорим, единственный способ — это рикошет.
— Почему?
— Слишком много находящихся в непрестанном движении существ. Если я нацелюсь на свободное место, к тому времени, когда мы там окажемся, оно будет уже занято. Поймите же, вездеход защищен, но это не значит, что неприступен. Звери, достаточно большие, чтобы попробовать нас на вкус, избегают гигантов, поэтому я целюсь в гигантов, которые, как правило, не обращают на нас внимания. Это самые ненасытные твари, но им нужна добыча попригляднее. Если мы не столкнемся, то понесемся дальше, если же я налечу на такого великана, ничего страшного, просто продолжим путь, учитывая отклонение. А теперь заткнитесь и дайте мне сосредоточиться.
Если вы страдаете морской болезнью, воздушной болезнью или космической болезнью, не отправляйтесь знакомиться с достопримечательностями планеты Парсона на БВВ. Раньше я никогда не замечала за собой нарушений вестибулярного аппарата, но путешествие с Парсоном… вы себе представляли когда-нибудь, что это такое — двигаться карамболями?
Постепенно меня стала куда больше тревожить необходимость удержать свой завтрак, чем перспектива ужасной смерти. Я выхватила из рюкзака бутылку с водой и выпила, что уменьшило дурноту на целых полпроцента. Обретя тем самым некоторую способность соображать, я насовала в уши столько мягкого пластика, сколько туда поместилось, изобретя тем самым худшие затычки во всей галактике и одновременно самые уродливые серьги в ней же.
Ландшафт изменился. Меньше бассейнов со стоячей водой, более спокойные растения, не такие громадные животные. Интересно.
И борьба за существование не принимала столь анархических форм. Многие экземпляры, включая некоторые образцы флоры, объединялись во имя спасения молоди.
Парсон вел вездеход, не обращая на меня внимания. Внезапно он дернулся и оцепенел от изумления.
— Профессор, смотрите, настоящая диковина: взрослый фоб.
— Что?
— Фобедон. Они обычно охотятся за большой добычей.
— Где он?
— Идет по нашему следу.
Я обернулась, пытаясь заглянуть через спинку сиденья. Фоб чем-то напоминал тиранозавра, только был больше размером и снабжен двумя длинными щупальцами. В сравнении с тем, что было у него во рту, пятнадцатисантиметровые клыки тиранозавра казались детскими зубками.
Несмотря на сирену и маневры Парсона, щупальца скоро дотянулись до вездехода и заскользили по фуллерону. Зверь прыгнул, наклонив голову. Краем глаза я заметила, как начальник станции двинул рукой. Откуда-то сзади выметнулся невыносимо яркий синий огонь. И больше нас никто не преследовал. Я успела заметить грибообразное облако пыли, но больше ничего. Перед глазами замелькали оранжевые образы.
У меня не было слов. Так этот БВВ представляет собой еще и усовершенствованную плазменно-импульсную пушку! Но это вооружение предназначалось исключительно для службы Земной Безопасности. Здесь и в самом деле творится что-то в высшей степени странное.
Мне хотелось спросить, каким образом Парсон заполучил это оружие, но при взгляде на его непроницаемо-самодовольную физиономию я передумала. Лучше выбирать вопросы, которых он не ожидает.
Дальнейшее путешествие пошло легче. Мой гид неожиданно разговорился. Да так, что не мог остановиться. Вначале монолог был интересным, полным исторических сведений и ссылок на местный сленг. Но позже я узнала, что репертуар Парсона ограничен. А может, просто истории казались абсолютно идентичными. В каждой басне была одна мораль: только Парсон, его отец Дэрон, дед Даффид и прадед Енох, который построил станцию (очевидно, в одиночку и голыми руками), способны справиться с кризисной ситуацией.
Когда мне все это осточертело, я просто из отчаяния осведомилась, почему станция почти пуста и с какой целью ее воздвигли в столь биологически активной зоне. Разве не проще было бы жить в другом месте? Может, даже на другом континенте, таком, как Алебастер?
— Алебастер? — негодующе фыркнул Парсон. — Да эта земля крайне нестабильна. Когда под вашими ногами разверзнется трещина в милю шириной, что вы будете делать? Бьюсь об заклад, вы просто провалитесь.
Поставив меня на место, он возобновил свое повествование. И при этом не ответил на основной вопрос.
Пытка продолжалась до тех пор, пока я не набралась храбрости перебить:
— Послушайте, ‘азве это пвоклятое солнце никогда не заходит?
— Шутите? Солнце село несколько часов назад, и пройдет еще два, прежде чем мы устроимся на ночлег.
Я уважительно покачала головой: мне все время казалось, что еще день. Но действительно: никаких теней не наблюдалось.
Я позволила Парсону заговорить меня до отупения.
Когда мы наконец остановились, он зарылся в землю, работая гусеницами, как ковшами. Потом поставил пушку на самый слабый режим, чтобы забросать нас полуспекшейся в керамику землей. На ставшем видимым потолке появилась крохотная галактика огней.
За всю мою жизнь я не слышала музыки слаще умирающего воя сирен. Абсолютное и полное блаженство! Я радостно вытащила затычки из ушей.
Поужинали мы, что называется, сухим пайком. То есть выпили что-то коричневое. Мусор отправился в мини-уплотнитель под сиденьем. Парсон проверил пройденный путь на виртуальной карте и при этом ухитрился выглядеть еще самодовольнее, если это только было возможно.
— Не слишком плохо: почти шестьдесят миль! Но к завтрашнему дню мы доберемся до Озерного края, там дело пойдет медленнее. Кстати, — небрежно добавил он, опуская спинку, — можно узнать, что еще в вашем рюкзаке кроме воды?
Я молча изучала его лицо. Неужели он подозревает правду?
Эта мысль застала меня врасплох. Какая правда?
Я изо всех сил старалась держаться спокойно.
— В ‘юкзаке? Обычный походный набов.
Начальник станции широко зевнул.
— Что значит — обычный?
— Ну, еда, часы. Э-э, фвуктовый сок, туалетная бумага, зубная щетка, мыло. Пвимевно так.
Помня просьбу Фрискела, я умолчала о карте.
Парсон отстегнул костюм и, нажав что-то на спинке своего сиденья, открыл в задней части небольшую ванную комнату. Потребности я не чувствовала, поскольку являюсь, что называется, замкнутой системой и оставляю минимум отходов.
Он вернулся, благоухая сухим душем, повертелся на сиденье, чтобы устроиться поудобнее, включил дисплей и верхнее освещение и, казалось, немедленно заснул.
Но для меня сон казался таким же далеким, как Раш. Нераскрытые тайны не давали сомкнуть глаз: пустота на станции, странный запах. И почему в коридоре стоял вооруженный охранник?
Но гораздо более меня волновало другое: мы похоронены в земле, молчание нарушали лишь звуки нашего дыхания и шум работающих насосов, накачивающих воздух в каюту, биение сердца моего спутника, тихое поскрипыванье моих ребер, иногда бурчание в животе. И все же, как бы тихо ни было, как бы долго я ни смотрела в темноту, все равно не могла отогнать единственный вопрос: насколько самоубийственна эта так называемая миссия?
Наутро, после жалкого завтрака, Парсон изверг нас из керамического колодца, сирены взвыли, и мы отправились в путь. Скоро мои нервы немного успокоились, под волшебным действием моих усовершенствованных затычек (на этот раз я использовала комочки съедобной пасты).