– Гайка… А он правда не удивился, что ты про это заговорила?
– Ничуть… Он вообще какой-то…
– Какой?
– Будто про многое знает… И про нас с тобой…
Лесь вспомнил и признался бесхитростно:
– Мне один раз приснилось, что он мне сказал, будто знает, как мы купались в нашей бухте и что там случилось…
Гайка откликнулась еле слышно:
– Может, и правда…
– Никто не мог узнать, не бойся…
– Я и не боюсь.
– Боишься, – поддел Лесь, – что от мамы влетит.
– А вот нисколечко. Мама и так знает…
– Откуда?! – перепугался Лесь.
– Я сама рассказала… У нас с мамой такой обычай: перед днем рождения я про все свои провинности рассказываю. Чтобы следующий год жизни начинать… ну, так, с чистой совестью. И мама не сердится… Вот я и призналась, что купалась без спроса и что ты меня спас…
– И что это я тебе искупаться посоветовал? – уныло уточнил Лесь.
Гайка покаянно вздохнула.
– А что сказала мама?
– Что нас обоих надо бы выдрать. Но меня нельзя, потому что именинница, а тебя – потому что герой…
– Понятно, почему она так смотрела на меня, – поежился Лесь. – Как на героя. Когда я был у тебя в гостях.
– Да она просто тебя жалела, потому что ты рубашку помидором забрызгал. Как вцепился зубами в неразрезанный…
– Эта рубашка несчастливая какая-то, – примирительно согласился Лесь. – То кровь, то сок… Гайка, тебе не кажется, что где-то свирель играет? Или флейта…
– Постой… Тут все, что хочешь, может послышаться от такой тишины, когда в ушах звенит… И что хочешь привидеться может. Мираж какой-нибудь… Или даже по правде случиться…
– Что?
– Иногда кажется… вдруг летающая тарелка с инопланетянами опустится. Бесшумно так…
– Ну и пусть, – сказал Лесь беспечно. – Злые сюда не сядут. Пространство не пустит.
– А бывают и добрые инопланетяне?
– Конечно! Они всякие. Как и люди…
– Лесь… – Гайка боязливо хихикнула. – А может, ты уже встречался с ними?
– Два раза, – ответил Лесь. Не поймешь, то ли дурачится, то ли всерьез.
– А они… что?
– Капитан говорит: «Лесь Носов, полетим с нами. Поможешь нам осваивать энергию нашего солнца и расслаивать пространства, у тебя на это особый талант. А мы тебе покажем разные космические миры…»
– Ой… а ты?
– А что я… Это же на всю жизнь. Как я оставлю всех? И маму, и дядю Симу… и вообще…
– И Це-це, – полушутя вставила Гайка.
Лесь ответил без улыбки:
– И Це-це…
Все это Гайка вспомнила сейчас, за какие-то полминуты. Когда смотрела, как черная Луна ползет на вишневое солнце.
Лесь отодвинул ее плечом, глянул сам:
– Ого, сколько уже закрыла… Ашотик, иди посмотри на затмение!
Ашотик послушно забрался на крышу. Посмотрел в окуляр. Удивился, как полагается:
– Ай как красиво… – Но при этом зябко шевельнул под свитером спиной. И спросил негромко: – Лесь, можно я возьму Кузю, мы поиграем?
У Ашотика был теперь и свой желтый кузнечик – Денис. Он вывелся из пластмассового мячика два дня назад. И Ашотик его, конечно, полюбил. Но Денис, как и всякое только что родившееся дитя, был еще неразумен. За сутки он научился лишь отзываться на свое имя да кувыркаться через голову. А Кузя – тот прямо как веселый человечек. И Ашотик не упускал случая порезвиться с ним.
Ашотик неуклюже, но быстро сполз по приставной лестнице. А Лесь опять приник к окуляру.
От Солнца остался только светящийся серп, остальную часть закрыла глухая круглая чернота.
– Ой, Гайка, сейчас…
– Дай взглянуть.
– Только быстро. Я боюсь пропустить момент…
Лесь не пропустил момент.
…Луна закрыла Солнце полностью. Пунцовый серп исчез, и в тот же миг вокруг черного диска зажглась бледная лучистая корона. Лесь дернул в сторону фильтр. И корона засияла золотом!
Но не этот свет и блеск нужен был Лесю. Сердце у него колотилось лихорадочно, и приходилось делать частые глотки, чтобы удержать его в грудной клетке.
Ну где ты, где, единственный нужный лучик?
И вот – случилось. На бархатно-угольном круге проклюнулась колючая звездочка.
Лесь охнул, схватил «лейденскую» банку, приставил отверстием к окуляру. И сразу понял – есть энергия! Банка наполнилась плотной, увесистой теплотой… Не лопнула бы! Лесь щелкнул резинкой жестяного затвора. Банку прижал к груди, а сам опять глянул в окуляр.
Полного затмения уже не было. Черный диск тихо двигалса и снова открыл – теперь с другой стороны – солнечный серп. Без фильтра серп казался ослепительным, Лесь засмеялся и заморгал.
Для излучателя у Леся заранее был приготовлен приклад. Выструган из обрезка доски. Вроде маленького самодельного ружья.
Лесь изолентой примотал к этому ружьецу банку. Длинную резинку затвора соединил с проволочным крючком. Нажмешь спуск – откроется в донышке клапан…
– А это предохранитель… – И Лесь медной скобкой зажал спусковой крючок. – А то надавишь нечаянно и знаешь, какая сила вырвется, ой-ой-ой… И вдруг в кого-нибудь вляпает случайно!
– Но это же добрая сила, ты сам говорил, – опасливо напомнила Гайка.
– Добрая энергия тоже может сжечь, если сверх меры. Как Солнце…
– А что она еще может? – серьезно спросил Ашотик.
– А вот это как раз и надо выяснить…
– Она может злых людей делать добрыми, – сказала Ашотику Гайка. – Помнишь, Лесь объяснял?
– Но это еще не точно. Попробовать надо… – Лесь покачал в ладонях излучатель.
Ашотик своими пушисто-коричневыми глазами посмотрел на Гайку, на Леся. Спросил еле слышно:
– А… оживлять людей, которые умерли, не может?
Тихо стало, как на Безлюдных пространствах. Даже Кузя, который сидел на плече Ашотика, словно засох.
– Наверно, нет… – виновато выговорил Лесь. – Тут уж ничего не поделаешь… Разве что того, кто умер минуту назад и в нем еще хоть крошечная капелька жизни… Это как аккумулятор. Если разряженный, можно зарядить снова, а если разбился, то никак…
Ашотик взял Кузю на ладонь, дохнул на него. Тот ожил, кувыркнулся. Но Ашотик не стал веселее.
– Можно, я пойду домой? – И объяснил, чтобы не обижались: – Я по Денису соскучился. А он, наверно, по мне…
Лесь покосился на Гайку. Ему до сих пор было неловко, что Дениса он подарил Ашотику, а не ей. Хотя Гайке на день рождения он принес драгоценную вещь – стеклянный кубик от шкатулки Це-це.
Едва Лесь подумал о Це-це, как она оказалась легка на помине. Появилась в калитке с авоськой, полной банок с зеленым горошком.
– Лесь, какой ты умница, что сказал мне про этот магазин! Я истратила на горошек все деньги, но ведь это такой дефицит? Теперь мы с запасом на зиму!
Лесь почувствовал, как он краснеет. Хорошо, что под загаром не видно.
– Тетя Цеца, давайте сумку, я унесу на кухню!
– Спасибо, мой хороший!.. Я еле дотащила эту тяжесть. Но самое тяжелое – стоять в очереди. Там все словно… враги друг другу. Бабушка, дряхлая совсем, умоляла: пустите, голубчики, устала я стоять, мне всего одну баночку. Так ее из магазина в шею… Я заступилась, но тут и меня чуть не съели…
Лесь потускнел и потащил авоську в дом. Выгибаясь от тяжести. Излучатель висел у него за спиной, будто автомат на ремне. Гайка смотрела вслед. И вдруг представила, как Лесь, расставив ноги, перехватывает излучатель и веером хлещет из него невидимой жаркой энергией – по тесной очереди хмурых, отравленных злобой людей…
И что же люди? Размякнут, заулыбаются, кинутся вслед за старушкой, которую прогнали? С удивлением и неловкостью глянут друг на друга? Будто проснутся: что это с нами было, люди?..
Гайке не верилось… Но ведь Лесь до сих пор никогда не обманывал.
А Лесь уже возвращался:
– Ашотик, давай я унесу Кузю. А потом мы тебя проводим…
Лесь и Гайка отвели Ашотика домой и пошли к Большой гавани, на Адмиральскую набережную. Лесь, кажется, знал, что ему делать. Гайка не спрашивала, просто шла рядом. Была в ней непонятная тревога.
С высокой набережной виден был выход из бухты, перегороженной бонами, и другой берег, называвшийся Батарейная слобода. И мыс, где стоял полукруглый старинный форт.
Сейчас форт был наполовину закрыт серым корпусом крейсера-авиаматки «Ла?донь». Название авиаматки полагалось говорить с ударением на «а». Но все ее называли «Ладо?нь» или «Ладо?шка». На широкой стальной палубе – будто и правда на ладони, как уснувшие мухи, – сидели боевые вертолеты. По бортам торчали расчехленные ракетные установки, похожие на кусочки пчелиных сот.
Город был спокоен и тих. По набережной и бульвару гуляли взрослые и ребята. Здешние и туристы. От музыкального фонтана доносилась переливчатая мелодия. На стальную великанскую «Ладошку» смотрели спокойно. Но в этом спокойствии была усталость. Так люди, живущие рядом со складом боеприпасов, устают от страха и уже не думают о постоянной опасности…
«Ладонь» хотела уйти. В другой порт, на базу другого флота, который теперь считался заграничным. И подняла нездешний флаг. Так решил командир авиаматки, и его поддержал экипаж.
Штаб запретил уход. Пригрозил «принять все меры» и привел в готовность береговые батареи. «Ладонь» расчехлила установки. После чего в штабе начались долгие и бесполезные переговоры. Авиаматка с раскаленной от солнца палубой уже неделю стояла у выхода из бухты – громадная, стальная, неумолимая. На корабле и на берегу боевые вахты дежурили у пусковых пультов. На площадях и в скверах порой собирались митинги – кто за «Ладонь», кто за штаб. Тех и других иногда пытались разогнать парни в пятнистых робах и лиловых беретах. Один раз с лиловыми беретами крепко сцепились черные – морской десант. Правда, без стрельбы, врукопашную. Досталось и тем и другим.
Дядя Сима сказал по этому поводу:
– Р-романтика гражданской войны… Мало что на Горном берегу все передрались, так и нашим не сидится. Адмиралы грызутся за власть, а у лейтенантов и мичманов зуд под копчиком. И матросики туда же…
Лесь крепко сжал излучатель.
– Гайка, если сейчас лучом по «Ладошке»! Может, пропадет у них агрессивность? А то ведь шарахнут из установок, тогда половина Батарейной слободы в дым…
– Давай, Лесь, – неуверенно согласилась Гайка.
Лесь уперся локтями в гранитный парапет… Вот тут-то и подошел Вязников.
– Чем это вы занимаетесь? – Видно было, что он прячет под ленивой усмешкой настоящее любопытство.
– Играем, – сказала Гайка миролюбиво. И посмотрела на Леся: «Не задирайся, ладно?» А он и не собирался. Хотя и досадно было, что Вязников помешал.
Вязников тронул пальцем банку. Спросил совсем серьезно:
– Это что? Космический бластер?
– Да, – сказал Лесь. Он ведь ничем не рисковал. Все равно Вязников не догадается. – Особый излучатель. Сейчас шарахну по «Ладошке» секретной энергией, и там сразу раздумают ракетами грозить.
– Не надо, Лесь, – вздохнул Вязников. Будто поверил. – У меня там старший брат. Мичман.
– Но это же безвредно для людей! – быстро разъяснила Гайка. – У них только злость исчезнет.
– И тогда их с батарей раздолбают, как плавучую мишень, – тихо сказал Вязников. – Или ночью десант возьмет их тепленькими.
Гайка глянула на Леся:
– Тогда, может, облучить батареи?
– Отсюда не достать, – насупленно объяснил Лесь. – И вообще… Чем «Ладошка» лучше батарей?
– На батареях у меня дядя, – сказал Вязников. – Папин брат. Старший лейтенант… Ладно, пока… – И пошел, покачиваясь. Тонкий, слегка согнувшийся. Почему-то грустный.
И Лесь неожиданно сказал ему в спину:
– Вязников! Ты правда уедешь отсюда?
Он остановился, посмотрел через плечо:
– Не знаю. Может, да, а может, нет. Как получится у родителей, – и пошел опять. И скрылся за каштанами.
– Лесь, не надо нам соваться в эти дела, – негромко, но твердо сказала Гайка. – Мы же не знаем, кто прав, а кто виноват. И вообще… там брат, а там дядя…
– Да никто не прав! Все посходили с ума: и дяди, и братья! – Лесь чуть не заплакал.
– Но у тебя же не хватит энергии на всех!.. Лесь…
– Что? – ощетиненно вскинулся он.
– Ты же сам говорил: виноваты инопланетяне! Если сбить их излучение… – Она смотрела не на Леся, а куда-то назад и вверх.
Лесь посмотрел туда же.
Над каштанами Адмиральского бульвара видны были крыши Сигнальной горки. А над крышами блестел голубой куб новой метеостанции с белым шаровидным чехлом антенны.
Лесь сжал губы и поднял приклад к плечу. Потом нахмуренно глянул на Гайку:
– А как мы узнаем, что излучение прекратилось?
– Увидим же, какая сделается жизнь…
– Это не сразу. А сейчас-то как?
– Лесь, мне кажется, шар лопнет и задымится. Лесь теперь не колебался. Убрал предохранитель, прицелился. И на три долгие секунды нажал спуск.
Разумеется, ничего не случилось. Шар по-прежнему сверкал белизной – неподвижный, незыблемый.
Лесь враз, в один миг, понял, что все это – его сплошная выдумка. Не было никакой искры на круге затмения, а был просто блик на линзе. И не может быть никакой энергии Луча. И «лейденская» банка – обычная пустая жестянка. И стеклянный кубик врет, когда разбивает мир на радужные картинки. И Безлюдные пространства – просто оглохшие от зноя окраины Заповедника. И Бухта, О Которой Никто Не Знает, – обычный закуток между скалами: купальщики в него не лазят, потому что боятся крутых тропинок…
И так он стоял, прощаясь со сказкой и надеждой. Уже не смотрел на антенный шар, а смотрел на свои старые сандалии. Опустил деревянно-жестяную игрушку и слышал, как звенит вокруг беспощадное знойное солнце. И асфальт, и гранит были горячими, как броневые листы авиаматки…
– Лесь!! Смотри! Туда!..
По шару шли змеистые черные трещины. Потом он распустился как бутон, куски скорлупы откинулись. Гайка и Лесь увидели кузнечика.
Издалека он казался обыкновенным желтым кузнечиком.
Но он занимал всю центральную площадку крыши.
Велька
В среду вернулся дядя Сима. Поцеловал размякшую от радости Це-це, подкинул под потолок Леся. Был дядя Сима жилистый, высокий, с длинным коричневым лицом и светлыми, как голубая вода, глазами.
– Мама на работе? Пошли, я соскучился!
Мама работала в маленьком почтовом отделении. Здесь пахло разогретым сургучом и яблоками и было мало посетителей.
Мама обрадовалась дяде Симе. Завела его и Леся в комнату, где хранились посылки, и велела:
– Ну, Серафим Денисович, рассказывай, как ездил и почему так долго.
Дядя Сима стал рассказывать и под конец сообщил, что ездить по сухопутью ему совсем уже надоело, поэтому он окончательно решил перейти на работу в яхт-клуб.
– Ура… – выдохнул Лесь.
– А вы как тут жили без меня?
Мама сообщала, что жили ничего. К зарплате обещают прибавку. Лесь почти не спорил с тетей Цецей и завел себе новых друзей, которых обучает хитростям солнечной энергии.
– Друзья – это чудесно! Ладно, Лесь, пошли, маме надо работать, а то не дадут прибавку…
– Я задержусь. У меня еще… разговор…
Дядя Сима был понятливый.
– Хорошо. Тогда догоняй…
Едва он ушел, мама взволнованно сказала:
– Лесь? Что случилось?
– Ничего. Так… Признаваться буду…
– Господи, в чем? Что натворил?
– Да не сейчас. Вообще… За долгое время.
– Вот как? – Мама успокоилась. Но не совсем. Села на табурет, Леся поставила перед собой. – А с чего это на тебя такая откровенность снизошла?
Лесь затеребил пыльные, разлохмаченные на кромках шорты:
– А чего… во второй десяток лет перешагивать с грехами…