* * *
— От психолога они отказались, — сообщил Хутиэли. — Социальная служба предлагала…
— Я знаю, — рассеянно сказал Беркович. — Имеют право, верно?
Социальная служба работала независимо от полиции, но информировала комиссара о результатах своей деятельности. Социальные работники обычно приходили в дома, где кто-то погибал в авто- или авиакатастрофах, терактах, сводил счеты с жизнью. Родственники жертв семейного насилия тоже были в списках у работников социальной службы. И, конечно, родственники жертв убийств — хотя, как Беркович успел заметить за годы службы в полиции, эта категория граждан обычно не очень охотно вступала в контакт с социальными работниками. Одно время он раздумывал над этой странностью, потом решил, что, видимо, для родственников убитого этот человек как бы и не умер еще. Точнее, не умер окончательно, пока есть надежда, что убийцу найдут и посадят за решетку. Он видел несколько раз, как после оглашения приговора убийце близкие родственники жертвы будто «слетали с катушек», чего с ними не происходило во время расследования и судебного разбирательства, длившегося порой долгие месяцы, когда можно было уже и в себя прийти, и свыкнуться с мыслью, что сына, мужа, жены или кто там становился жертвой убийцы, давно нет на свете. Однако катарсис наступал, когда судья заканчивал читать текст приговора. Будто только теперь до матери или жены жертвы доходило: все, конец. Если раньше им что-то в этой жизни напоминало о присутствии любимого человека — следователь, адвокаты, судьи, — то теперь все кончено, и дух покойного навечно покинул земные пределы…
Беркович понимал необходимость психологической поддержки, но очень не любил ситуации, когда социальные работники навязывали помощь там, где нужно было тихо постоять в стороне или вообще не вмешиваться, не пытаться ускорить «работу» времени, которое одно только и могло примирить мать, отца или жену погибшего с реальностью, в которой его больше нет и никогда не будет.
— Рина Альтерман — сильная женщина, — сказал Беркович, пытаясь сгладить неловкость, возникшую, когда он прервал комиссара на полуслове. — К тому же у нее есть подруга, которая сможет если не утешить ее, то хотя бы поддержать.
— Я вообще считаю, что это глупо, — неожиданно заявил Хутиэли. — Я имею в виду социальные службы. Если человек один, то, конечно… И даже тогда в одиночку справиться с горем легче, чем с посторонним человеком, который изображает участие.
— Я думал, что вы… — удивился Беркович, и комиссар перебил его:
— …Ты думал, я стану говорить, что Рина поступила неправильно, спустив социальную работницу с лестницы?
— А она… — еще больше удивился Беркович. Он мог представить, как Рина устало качает головой и говорит: «Спасибо, я в вашей помощи не нуждаюсь», но чтобы… Может, комиссар преувеличивает?
— Именно спустила с лестницы! Социальная работница — Эти Кирман — подала жалобу.
— И вы собираетесь…
— Нет, конечно. Просто имей это в виду, Борис.
Разговор происходил в кабинете комиссара, куда старший инспектор заглянул, вернувшись от Альтерманов, чтобы узнать новости. В сумке у него лежали три предмета, условно названные куклами, и Беркович торопился передать их в криминалистическую лабораторию, где его дожидался Рон, недовольный тем, что опять не может уйти с работы вовремя. Сказать комиссару о куклах сейчас или… Конечно, «или» — не делиться же с Хутиэли нелепой идеей о ритуале вуду, ради совершения которого куклы были изготовлены. Кем? Матерью? Дочкой? Самим Натаном?
— Подозреваемых по-прежнему нет? — вскользь поинтересовался Хутиэли, когда Беркович уже выходил из кабинета.
— Нет, — покачал головой старший инспектор и закрыл за собой дверь, отсекая дальнейшие расспросы.
* * *
— Во-первых, — сказал Рон, рассматривая разложенных на столе кукол. Когда он включил подсветку снизу и мощные верхние лампы, куклы перестали быть узнаваемы. Тени придают предмету живой вид, делают предмет элементом нашего мира. Недаром человек, лишенный тени, лишается части себя, как в пьесе Шварца, которую Беркович читал и перечитывал много лет назад, вживаясь в образ мечтательного и в то же время рассудительного Христиана-Теодора и всем своим существом отвергая неприятный образ Теодора-Христиана.
— Во-первых, — повторил Рон, выпрямившись и повернувшись к Берковичу, стоявшему у него за плечом, — на этих штуках никогда не было одежды. Обычно куклы…
— Да-да, — быстро сказал Беркович. — Я понимаю. Что еще?
Хан почесал переносицу.
— Все три изготовлены из камня. Вес разный. В порядке увеличения: триста двадцать три грамма, пятьсот двенадцать и третья — семьсот шестьдесят один грамм.
Марина, Ким и кукла без имени.
— Фредди Крюгер, — сообщил Хан, — тяжелее других. Килограмм и четыреста восемьдесят шесть граммов.
— Мне нужно знать, — сказал Беркович, — есть ли на куклах…
— Отпечатки пальцев, — подхватил Хан. — А также какие-либо следы вроде отрезков человеческих волос, пятнышек крови, микроскопических кусочков кожи… В общем, кто и, желательно, когда брал этих кукол в руки. Верно?
— В принципе, — с досадой отозвался Беркович. Помедлив, он решил, что Хану можно сказать о своем подозрении. Даже если эксперт сочтет его странным, он, в отличие от комиссара, не станет высказывать свое мнение прежде, чем сделает анализ. Хан любил странные предположения, они разнообразили рутинную, по сути, процедуру криминологической экспертизы.
— В принципе? — повторил Хан, еще раз потерев переносицу и подняв на Берковича вопросительный взгляд.
— Возможно, на теле одной из кукол, а может, всех есть затертая надпись. Имя, например.
— Не проблема. В рентгене увижу. Что еще? След укола иглой в области сердца, а?
Показалось Берковичу или Хан действительно ему подмигнул?
— И это тоже, — кивнул старший инспектор.
— Знаешь, — задумчиво сказал Хан, — это первое, о чем я подумал, увидев твоих уродцев. Магия вуду? Это то, о чем ты хотел, но не решался спросить?
— Я думал, ты…
— Борис, сколько лет мы с тобой знакомы?
— Ну… восемь.
— Девять с половиной, — поправил Хан. — И ты до сих пор считаешь, что есть предположения или версии, которые я не стану с тобой обсуждать только потому, что они выглядят дикими или неуместными?
Беркович облегченно вздохнул.
— Если ты прав и я что-то подобное обнаружу, — задумчиво продолжал Хан, — то получается, что Натана убил кто-то из домашних? Дочь? Жена? Кто-то из них, по идее, мог положить кукол в ящик и, следовательно, применить магический обряд. Имя, которое ты предполагаешь обнаружить, это имя Натана?
— Давай не будем пока строить предположения, — Беркович предпочел быть осторожным и не умножать сущностей сверх необходимого. — Не представляю, как девочка одиннадцати лет вытачивает каменного уродца, тычет в него иглой… Откуда ей вообще знать о подобных ритуалах? По словам Леи, куклы оказались в квартире сами по себе.
Пересказывая Хану рассказ девочки, Беркович внимательно следил за реакцией друга, но лицо эксперта оставалось бесстрастным. Когда Беркович закончил, Хан спросил только:
— Ты ей веришь?
Беркович пожал плечами.
— Обе они чего-то недоговаривают. Намеренной лжи не чувствую, хотя могу ошибаться. Может, чего-то сами не понимают, интерпретируют по-своему, им кажется, что говорят правду, а на самом деле… Ты знаешь, как это бывает со свидетелями.
— Да, — хмыкнул Хан.
— Но в любом случае, — продолжал Беркович, — обе если и говорят правду, то не всю.
— Хорошо. Уродцами мы займемся. Не гарантирую, что получится быстро, у меня еще три экспертизы по вчерашним двум ограблениям и изнасилованию, майор Гафнер тоже давит… Постараюсь быстрее.
— Сегодня?
— Сегодня вряд ли, — с сомнением сказал Хан, — но, может, и сегодня. Мне самому очень интересно. Обряд вуду, подумать только. Однако, — в голосе Хана зазвучала ирония, — даже если такой обряд был совершен, это не объясняет убийства в запертой комнате. Если, конечно, ты не веришь в то, что кукла после обряда вуду может ожить и убить человека. Тогда…
— Тогда, — подхватил Беркович, — место мне не в полиции, а среди экстрасенсов, прорицателей, магов и прочей безумной публики. Конечно, Рон, я не верю, что с убийством связан какой бы то ни было магический обряд. Возможно, нам морочат голову. Возможно, сами искренне верят в магию. Но убил Натана человек. И когда он замахнулся каменным Фредди Крюгером, комната была открыта. Загадка, да. Но я разберусь… Надеюсь, что разберусь, — добавил Беркович, встретив скептический взгляд друга. — С твоей помощью. Магия ни при чем, но, возможно, на какой-то из кукол написано и затерто имя убийцы?
— Убийцы, а не жертвы?
— Может быть, — продолжал рассуждать Беркович, — жертвой должен был стать некто, чье имя другой некто написал на кукле. Жертва узнала об этом и опередила события…
— Фантастика, — буркнул Хан. — Хватит теоретизировать. Жди звонка.
* * *
Чтобы занять мысли, Беркович решил разобраться наконец с грудой бумаг, оставшихся после курса повышения квалификации. Курс оказался не очень информативным, но несколько практических деталей Беркович для себя извлек, тогда же запомнил их накрепко и в своей работе уже не раз использовал. А раздаточные материалы, полученные в большой синей папке, ни разу не раскрыл — точнее, раскрыть-то раскрыл в первый же день, получив папку вместе с бейджиком и ключом от номера в Эйлатском отеле, но, бегло проглядев оглавление, понял, что это конспект будущих лекций, и спрятал папку в кейс, где она и пролежала всю неделю, пока шли занятия. А потом заняла свое место в ящике стола.
Читал Беркович внимательно, отдельные места перечитывал, ничего нового, как и ожидал, по сравнению с уже услышанным, понятым и использованным на практике не нашел, мысли начали рассеиваться, и старший инспектор с нетерпением поглядывал на телефон. Когда аппарат наконец зазвонил. Беркович был так уверен, что звонит Хан, что сказал, не слушая собеседника:
— Получилось что-нибудь?
— Гхм… — кашлянули в трубке, и Беркович обругал себя — никогда прежде он не допустил бы такого прокола. — Э… Прошу прощения… Мне бы хотелось поговорить со старшим инспектором Борисом Берковичем.
Говорили по-русски и без акцента. Голос незнакомый, приятный.
— Беркович у телефона. Назовите, пожалуйста, свое имя и цель звонка.
Стандартные слова, но человек на другом конце линии, похоже, испугался.
— Простите. — В голосе послышалось смущение и, как показалось старшему инспектору, признаки паники. — Видимо, я не вовремя.
Если сейчас сказать не то слово, которое собеседник хочет услышать, он положит трубку. Номер записан в памяти аппарата, и не составит труда вычислить звонившего, но доверие будет утрачено.
— Вы говорите со старшим инспектором Берковичем, и я готов вас выслушать.
— Вы расследуете смерть Натана Альтермана, — уточнил собеседник, и Беркович обратил внимание на то, что сказано было «смерть», а не «убийство».
— Да.
Собеседник молчал, и Беркович спросил, покосившись на дисплей, где должен был высветиться номер телефона:
— Вы хотите что-то сообщить?
На дисплее значилось: «Номер не идентифицирован».
— Я хотел бы с вами поговорить, если это возможно, — нерешительно сказал собеседник. — Мы могли бы встретиться? Я не хотел бы в полиции…
Сплошные сослагательные наклонения.
— Хорошо, — сказал Беркович. — Вас устроит в шесть вечера в кафе «Эстудо», что на Карлибах? Не знаю, далеко ли вам…
— Устроит, — быстро сказал собеседник и, похоже, собрался положить трубку.
— Как я вас узнаю? — заторопился Беркович. — Вы не представились.
— Да? — растерянно произнес голос. — Мне казалось… Прошу прощения. Григорий Вайншток.
Он не добавил «доктор», но степень была как бы вложена в звучание фамилии. Так, сказав «Юсупов», вы слышите и непроизнесенное «граф», а, произнеся «Бен-Гурион», мысленно добавляете «премьер-министр».
На часах было 17.32, Наташа ждала мужа к семи и, если он вернется домой в половине восьмого, не станет очень сердиться. Вряд ли разговор займет больше получаса.
По дороге, остановившись на красный, Беркович позвонил Хану. Не для того, чтобы спросить, получены ли результаты, а исключительно чтобы справиться о здоровье Дорит, старшей дочери. Что-то с ней вчера было… температура?., неважно, что-то было, а сегодня Беркович даже не поинтересовался.
— Ты телепат? — сказал Хан. — Я как раз взял в руки телефон и собрался набрать твой номер.
— Что-нибудь удалось? — Беркович сразу забыл о Дорит и не вспомнил о ней, пока разговор не окончился.
— Пока предварительно. Первое — никаких имен, нацарапанных, выжженных или иным способом нанесенных, а потом затертых, на этих штуках нет. Не хочу называть эти предметы куклами, предпочитаю нейтральное… Дальше. Отпечатки пальцев имеются, очень четкие, трех типов. На куклах А и Б — пальцы Натана Альтермана и его дочери, на кукле В — кроме этих двух, еще пальцы неизвестного.
— Неизвестного? С чьими отпечатками ты сравнивал?
— Боря, — укоризненно произнес Хан. — Что с тобой сегодня? Разумеется, в первую очередь с членами семьи, потом подключил Марию Вайншток, Гольца с его приятелем, а когда ничего не совпало, прокачал весь банк данных.
— Пожалуй, — сказал Беркович после секундного раздумья, — я тебе завтра представлю для сравнения еще один вид отпечатков.
— Еще один подозреваемый?
— Нет. Но на всякий случай… Муж Марии.
— Физик? Или химик?
— Физик.
— Хорошо, пришли оттиски, сравню.
— А другие…
— Следы использования магии вуду? — голос Хана зазвучал насмешливо. — Не выявил. Возможно, есть микроскопические следы, пот, скажем, мелкие обрывки кожи, это я тебе скажу завтра, но ничего явного — ни проколов, ни волос, ни следов краски…
— Спасибо, Рон, — вздохнул Беркович.
Чего он, собственно, ждал? Разве не такого заключения?
Войдя с прожженной солнцем улицы в прохладный, вызвавший мгновенный озноб, зал кафе, Беркович сразу опознал Вайнштока, хотя никогда его прежде не видел, а на семейной фотографии, которую ему показывала Мария, Григорий выглядел совсем не так, как сейчас. На фото был молодой, худощавый пышноволосый красавец, а за столиком у окна сидел, пристально всматриваясь в каждого входившего, погрузневший мужчина средних лет с большими залысинами и поседевшими висками. Разве что взгляд был тем же — острый пытливый, все замечавший взгляд ученого. Впрочем, может это было лишь первое впечатление — естественно, Вайншток был сейчас настороже, и взгляд его выражал не любопытство научного работника, а подозрительность человека, чью жену могли заподозрить в убийстве.
Взгляды встретились, и Вайншток повел Берковича к своему столику, как авиадиспетчер ведет на посадку самолет, направляя на него узкий луч радара.
— Доктор Вайншток? — спросил Беркович, подойдя и протянув руку.
— Старший инспектор Беркович? — вопросом на вопрос ответил физик, пожав Берковичу ладонь с такой силой, будто боялся: если пожатие окажется слишком слабым, полицейский подумает, что он слабак и не способен защитить ни жену, ни самого себя.
Перед Вайнштоком стоял высокий бокал с зеленоватым (яблочным?) соком. Беркович сел напротив и, обернувшись к стойке, взглядом подозвал официантку.
— Черный кофе, большую чашку, — сделал заказ Беркович и покачал головой, отвечая на вопрос: «Что-нибудь еще?»
Вайншток отпил из бокала и сказал:
— Надеюсь, старший инспектор, вы не верите в мистику, магию, потусторонние силы, полтергейст и прочую эзотерическую чепуху?
Беркович смутился — конечно, ни во что такое он не верил, разве что в магию вуду, в которую не верил тоже, просто думал, что преступник мог использовать… кстати, почему Вайншток, ничего, естественно, не зная о соображениях старшего инспектора, начал разговор с эзотерики?
— А вы?
Вайншток улыбнулся и допил сок.
— Нет, — сказал он твердо и поставил бокал на стол с таким стуком, будто хотел твердость голоса и мысли подтвердить твердостью удара стекла о пластик. — Маша мне всю голову задурила своей мистикой, и мне показалось: она так уверенно говорит, потому что полиция тоже придает этой чепухе какое-то значение. Понимаю, этого быть не может, но хотел уточнить для полной ясности.