— Опять полиция? — раздраженно встретила она Берковича. — Послушайте, дорогой, почему хотя бы сегодня не оставить Рину в покое? И еще эти с телевидения. Как кондоры какие-то!
Беркович мимолетно удивился тому, что сравнение с кондорами возникло у него и у этой женщины одновременно, но его раздражали манеры некоторых соотечественников, полагавших, что «со своими», даже если это полицейские, можно разговаривать в более развязном тоне, нежели с «местными», к которым люди этого сорта обычно относились с легким презрением, но в разговоре всегда были уважительны и даже приторно вежливы.
— Вы кто? — спросил Беркович, оставив обходительный тон на будущее. — У вас есть документы? Покажите, пожалуйста.
Женщина возмущенно пожала плечами, но перечить не стала, достала из большой красной сумки, висевшей на спинке стула (утром на этом стуле сидела Лея, — отметил Беркович), портмоне, извлекла, порывшись, удостоверение личности и бросила на стол с таким видом, будто это был компрометирующий ее документ.
Мария Бронштейн, 1974 года рождения.
— Кем приходитесь семье Альтерман? — сухо спросил Беркович, отодвинув удостоверение на центр стола и достав из сумки бланк протокола.
Тон и бланк подействовали. Мария поджала губы и сказала:
— Жена друга.
— Друга Натана или?.. — уточнил Беркович, не ожидая, что его невинный вопрос вызовет неожиданную бурю.
— Черт возьми! — воскликнула женщина и опустилась на стул напротив (утром на этом стуле сидел старший инспектор). — Как вам могло прийти в голову, что мой муж мог быть другом Рины? Вы всегда так думаете о людях? О друзьях?
— Как зовут вашего мужа? — спокойно спросил Беркович, гася возможные последствия предыдущего вопроса.
— Григорий. Это имеет значение?
— Григорий, — повторил Беркович и нацарапал несколько! слов на бланке протокола, — и Мария Бронштейн.
— Фамилия мужа — Вайншток, — сухо поправила Мария.
— Давно знакомы с Альтерманами?
— Лет шесть. — Мария пришла наконец в более или менее равновесное состояние. Она больше не видела в полицейском! врага — скорее, удивительное существо, сумевшее в нелегких условиях абсорбции освоиться настолько, что стало частью государственной системы. К таким людям следовало относиться если не с уважением, которое они еще должны были заслужить, то с той обходительной вежливостью, с какой обычно «понаехавшие» относятся к местным или, как правильнее сказать, «аборигенам».
— Как вы узнали о трагедии?
— Рина позвонила.
— Во сколько? — Берковичу было важно знать, когда Рина начала обзванивать друзей и знакомых — до его прихода или после.
— Не помню. Часов в двенадцать, наверно.
Значит, после.
— Ваш муж на работе?
— Мой муж в зарубежной командировке, — с некоторой долей издевки сказала Мария.
— Вот как? Кто он по специальности?
— Физик, работает в тельавивском университете.
— Цель командировки?
«Это имеет значение?» — спросила Мария высоко поднятыми бровями. Беркович молча ждал.
— Конференция в Гамбурге.
— Когда вернется?
— Послезавтра, в пятницу, перед началом субботы.
Придется и Вайнштоку задать несколько вопросов, хотя он точно не мог иметь к смерти Натана никакого отношения. Хотя… Надо проверить — что, если Вайншток вчера, скажем, вернулся в Тель-Авив, а сегодня опять вылетел в Гамбург? Маловероятно, конечно, настоящий убийца вряд ли станет поступать так опрометчиво…
Беркович вытащил из сумки пакет с «вещдоком» и положил на стол. Он еще не сказал ни слова, а Мария резко наклонилась вперед, хотела взять пакет, но Беркович аккуратно отвел ее руки, покачал головой, и женщина принялась всматриваться в острые грани, пытаясь, видимо, разглядеть на них следы крови. Конечно, Рина рассказала подруге, чем был убит ее муж. Орудие убийства — как интересно! Но Беркович уже понял — Мария никогда прежде этого предмета не видела.
— Что это? — спросила она, разыгрывая неведение.
— Этим предметом был убит Натан. Видите острые грани?
— Кошмар какой… — Мария была искренне шокирована, Берковичу даже показалось, что она вот-вот вскочит и побежит в туалет, лицо ее сначала покраснело, а потом стало белым.
— Вам знаком этот предмет?
Мария покачала головой.
— Никогда не видела, — сказала она хрипло. — Это… какая-то пародия… дикая.
— Пародия?
— Похоже на куклу, верно? Голова, руки, ноги… уродливое все… Зачем было руки-ноги оттачивать так, будто…
Она не придумала слова для сравнения и замолчала.
— Вы с мужем часто бывали в гостях у Альтерманов? — спросил он, демонстративно отодвинув лист протокола.
— С мужем? — Мария едва заметно пожала плечами. — С мужем — нет, не часто.
— А без мужа?
«Черт возьми, — сказал ее взгляд, — вам-то какое до этого дело?»
— Вообще не приходила, — сказала Мария |так тихо, что Берковичу пришлось наклониться над столом, чтобы расслышать каждое слово. — Гриша и Натан — приятели, им было о чем говорить. А я…
Она помедлила, раздумывая, о чем стоит говорить полицейскому. Решила, что можно сказать, все равно докопается, если ему приспичит.
— Муж приходил обычно без меня.
«Когда Натана не было дома?» — мелькнула у Берковича мысль, и, похоже, Мария поняла, что следователь может из ее слов сделать неправильный вывод, потому что тут же добавила:
— У Гриши свои дела с Натаном. То есть не дела — интересы. Даже не интересы, я бы сказала — увлечения. Мужские дела, в общем. Они о науке рассуждали. Вы знаете, что дома… в Ростове, я хочу сказать… Натан работал в биотехнологической лаборатории, а здесь…
А здесь он перебивался случайными заработками, чаще всего по-черному. И что было причиной того, что «в люди» Альтерман не выбрался? Незнание языка? Неумение налаживать контакты? Отсутствие пробивных способностей? Просто невезение? Могло быть все, что угодно, и все вместе. Берковичу в свое время повезло — как немногим. Приехал он в Израиль с родителями, которым не удалось здесь проработать и дня. Отец был «там» старшим инженером на фабрике, мать — бухгалтером, и куда они могли устроиться, не зная языка, который к тому же не очень старались выучить, ссылаясь на возраст и отсутствие лингвистических способностей? Может, потому отец так быстро ушел… Беркович не любил вспоминать первые годы, когда он и сам думал, что приехали зря, все чужое, и в школе у него поначалу были проблемы, хотя язык-то как раз пошел у него легко, но не языком же единым жив человек.
— Вашему мужу все-таки удалось устроиться в университете.
Это был не вопрос, а простая констатация, но Мария возмутилась:
— Устроиться! Гриша — талантливый ученый, у него там было около ста публикаций, о чем вы говорите! А здесь он, как приехали, послал свои автобиографии во все университеты и колледжи, получил шесть приглашений на семинары, везде блестяще выступил, его Технион переманивал, но в Тель-Авиве предложили лучшие условия, сначала, правда, была стипендия от Министерства науки, а потом удалось выбить гранты.
Мария противоречила сама себе. Если Вайншток так нужен был сразу в двух вузах, зачем было добиваться стипендии? Впрочем, Беркович плохо знал университетскую систему — скорее всего, даже желая иметь у себя талантливого ученого, университет не мог оплачивать его деятельность. О борьбе ученых-репатриантов за свои права Беркович слышал, и демонстрации, которые устраивал «Союз ученых-репатриантов», видел по телевизору, удивляясь, почему среди приехавших научных работников так мало молодых — все выглядели пенсионерами.
Беркович спрятал в сумку «орудие преступления» и, не сказав больше ни слова, покинул кухню. Дверь из спальни была открыта, Лея и Рина вышли в коридор, обнялись и стояли, раскачиваясь, как матросы на палубе корабля в бурю.
— Вы получили документы? — спросил Беркович.
— Да, — сказала Рина. — Похороны завтра в два, на кладбище Гиват-Шауль. Натан… нам не отдали… сказали, что оттуда…
— Да, — кивнул Беркович, — таковы правила.
Подумал: «Вам же хлопот меньше, все сделает Хевра кадиша[3]».
Рина, похоже, хотела спросить «Вы придете?», но прикусила язык, а Лея посмотрела на старшего инспектора с вызовом и добавила:
— Вы уже знаете, кто убил папу?
Беркович покачал головой и почему-то спросил:
— Лея, ты любишь играть в куклы?
Конечно, какая девочка не играет в куклы. Почему он спросил?
— Не очень, — призналась Лея. — Больше любила… и сейчас тоже… смотреть телевизор. Мультики. То есть раньше мультики, а сейчас…
Она не стала продолжать. Какое дело полицейскому офицеру до фильмов, которые ей нравятся, и какие мультики нравились, когда она была маленькой?
— Советские? — вырвалось у Берковича. — «Чебурашка», «Ежик в тумане», «Винни-Пух»…
Он называл свои любимые. Беркович помнил каждый кадр и пожалел, что лет десять не пересматривал эти замечательные ленты. Арик, которому уже исполнилось четыре, российские и советские анимации смотреть не желал и тащился от бессмысленных телепузиков.
— «Чебурашка»? — повторила Лея медленно, то ли пробуя слово на вкус, то ли пытаясь вспомнить или понять, о чем идет речь. — Нет, японские. Черепашки-ниндзя.
— У тебя есть куклы? — удивляясь собственной настойчивости, спросил Беркович и только тогда понял, почему задавал именно эти вопросы. Что, если среди кукол Леи окажется похожая на недоделанную болванку?
И что, если окажется?
— Были, — сказала Лея, глядя на мать, а не на Берковича. Рина погладила дочь по голове и ответила на незаданный вопрос старшего инспектора. Она, в отличие от Леи, быстрее понимала логику полицейского.
— Хотите посмотреть? Старые куклы мы не так давно сложили в коробку и вынесли на балкон, в квартире не так уж много места. Оставили Две самые любимые — деревянного Буратино и толстую тряпичную Тому, они обе в гостиной на полке под телевизором.
Буратино и Тому Беркович уже видел. Буратино выглядел как новый, только краска местами стерлась, а Тома, напротив, готова была отправиться в мусорный бак — помятая, со свалявшимися волосами, глаза навыкате, нос оторван.
— Покажите, если не трудно.
На балконе стояла стиральная машина, на раскладной сушилке было развешано уже высохшее белье. Картонная коробка находилась в углу, на ней — пакет с рулонами туалетной бумаги. Рина отставила пакет в сторону, Лея открыла коробку, Беркович заглянул внутрь. Мог и не смотреть: действительно, семь старых кукол, обычное девчачье богатство, которое с тяжелым сердцем отправляют доживать на балкон вместо того, чтобы сразу снести к мусорным бакам.
— Спасибо, — пробормотал Беркович, ощущая, что вторгся в личное пространство — да, имел право, да, как бы в интересах дела, но все равно ни Лея, ни куклы ему этого не простят. Глупая мысль, но она не просто промелькнула, а зацепилась за какую-то извилину в мозгу и повторялась, пока старший инспектор, произнося стандартные извинения, выходил в коридор и прощался. Из кухни появилась Мария и смотрела на Берковича, уперев в бока толстые руки. Она хотела что-то сказать, возможно, язвительное или грубое, но сдержалась, и Беркович ступил за порог, пообещав присутствовать на похоронах.
* * *
Ужинали в молчании. Наташа, как обещала, приготовила фаршированные перцы и помидоры — мясо было сочным и в меру посоленным, а овощи мягкими, но не разваренными. И подливка замечательная, Беркович макал в нее хлеб, отправлял в рот вкусные куски мяса и овощей, но удовольствия на лице мужа Наташа не заметила, а тут еще Арик умудрился пролить на себя соус, испугался, что его будут ругать, и начал заранее хныкать. Все одно к одному. Наташа поменяла сыну рубашку, заставила доесть мясо, отправила к телевизору смотреть вечернюю сказку на иврите и только после этого вспомнила, что сама не съела ни куска. Есть почему-то расхотелось. Наташа понимала, что у мужа неприятности на службе. Она привыкла к тому, что спрашивать Борю не только бессмысленно, но и вредно для их отношений: Он раздражался, мог накричать, они расходились по разным углам, обоим было неприятно. Конечно, Боря отходил — понимал, что виноват, но хотел, чтобы и Наташа часть вины брала на себя: почему спрашиваешь, если видишь, что нет настроения отвечать? Приду в себя, сам расскажу. Или не расскажу — в зависимости от того, можно ли делиться с женой обстоятельствами дела или деталями разноса на совещании в отделе.
Все-таки она не выдержала. Когда Беркович разрезал помидор на мелкие кусочки, Наташа положила ладонь на руку мужа и сказала тихо:
— Боря, если тебе есть что сказать…
Фразу она не закончила, Беркович обычно лучше реагировал на не законченные фразы — заканчивал в уме сам, обычно именно так, как нужно было Наташе, и тогда в его сознании ее мысль превращалась в его собственную, а потому и отвечал он вроде бы не ей, а себе самому, что для его подраненного восприятия было в этот момент более приемлемо.
— Ты любишь Карра? — спросил Беркович, отложив нож и вилку.
Наташа не сразу поняла, о чем — или о ком — речь.
— Карра? — переспросила она с недоумением. — Ах да, Карр. Ты знаешь, что люблю, почему спрашиваешь?
— Потому что с сегодняшнего утра я его терпеть не могу, — мрачно сообщил Беркович. — У него запертые комнаты — как ребусы. Посидел, подумал, догадался. Помнишь, тайну «Глаза Иосифа» я разгадал после второй главы?
Наташа молча ждала продолжения.
— Понимаешь… — Беркович никак не мог подступиться к главному. — Утром погиб человек. Мужчина, сорок два года, женатый, есть дочь одиннадцати лет, через два месяца у нее бат-мицва[4].
Обстоятельно, не пропуская ни одной детали, Беркович рассказал об осмотре места преступления, о том, какое впечатление на него произвели Рина, Лея и, впоследствии, Мария. Описал запертую комнату, странного каменного уродца, которого он хотел бы показать Наташе, но перед уходом домой сдал вещественное доказательство в криминологический отдел.
— Тяжелая штука? — спросила Наташа.
— Килограмма полтора. Камень все-таки.
Наташа покачала головой.
— Ни войти, ни выйти из этой комнаты физически невозможно, — заключил Беркович. — Все мыслимые варианты я продумал, они не проходят.
— У Карра, — напомнила Наташа один из популярных способов, — описано, как преступник снаружи поворачивал ключ, вставленный в дверь изнутри…
— С помощью сильного магнита, — кивнул Беркович. — Чепуха. Таким сильным может быть только электромагнит, а преступники не носят с собой силовых установок, слишком громоздко. В квартире Альтерманов, естественно, ничего подобного нет. Кстати, открыть или закрыть защелки на окнах, если добраться до них снаружи, тоже невозможно. К тому же окна прикрыты шторами. Внизу, под окнами, нет никаких следов, хотя там находится клумба, которую рано утром успели полить, так что, если бы кто-нибудь ступил ногой, след обязательно остался бы. В общем, Наташа, мы обсудили с Роном варианты и пришли к выводу…
— …Что в дело вмешалась нечистая сила, — с сарказмом закончила Наташа.
— Конечно, нет! Мы пришли к выводу, что убийца оказался умнее нас, вот и все. Он придумал что-то такое, что нам в голову не пришло.
— Не слишком ли сложный способ, чтобы убить не очень приметного… я не ошибаюсь?… нового репатрианта? Ты подозреваешь жену?
— А кого еще? — сокрушенно спросил Беркович. — После того как дочка ушла в школу, она была в квартире одна. Кроме Натана, естественно. С раннего утра муж, как обычно, заперся в кабинете, чтобы, опять же как обычно, писать свою книгу.
— Ты ее видел? — перебила Наташа. — Я имею в виду книгу, которую он якобы писал?
— Почему якобы? Рон забрал компьютер, и его сотрудники обнаружили немало текстовых файлов, среди которых и тот, что Рина назвала книгой о Бродском. Но меня больше заинтересовал другой текст: что-то вроде мемуаров. Как это часто бывает, рассуждения о жизни, об Израиле, об абсорбции… обычная репатриантская писанина.