В двенадцать лет?
Огнем и мечом. Некоторых людей нельзя исправить. Их можно только уничтожить.
Милосердие – это слабость. Многое из того, что говорила Карин, стало мне более понятным. Гладиаторы и милосердие – две вещи несовместные.
– В Вольных городах существуют детские гладиаторские турниры, – продолжала Карин. – Они не пользуются большим зрительским спросом, ибо не так зрелищны, как взрослые бои. И чтобы потраченные на рабов деньги не оказались потраченными впустую, детям дают только деревянное оружие. Маленькие гладиаторы не могут поубивать друг друга. Только покалечить. Ко всему прочему, детские турниры являются школой, в которой выращивают гладиаторов. Готовят их к настоящим боям и смерти на арене под аплодисменты толпы. Я провела в детской гладиаторской школе три года.
Мой лексикон ругательств до крайности небогат. Я не смог подобрать подходящих слов, чтобы выразить свое отношение к рабовладельцам.
С двенадцати до пятнадцати лет Карин дробили пальцы, ломали руки и ноги, крушили ребра. Потом чародеи наспех ставили ее на ноги, приводили в порядок. Калечный гладиатор не может приносить деньги.
– В пятнадцать лет меня перевели во взрослую лигу. Чтобы уйти с арены живой, мне приходилось убивать. И я научилась убивать. Эти люди, которых я убивала, были такими же рабами, как я. И они так же хотели жить, как я. У меня не было причин их убивать, кроме одной. Я не испытывала к ним никаких эмоций, ни ненависти, ни жалости. Просто разила их своим мечом. Выяснилось, что у меня это хорошо получается. Через год я стала чемпионом Камира. Еще через год – абсолютным чемпионом Вольных Городов. Тогда я и получила свободу. В соответствии с законами Вольных Городов, абсолютный чемпион зарабатывает свободу своим мечом. С моего ошейника сняли магическую печать. Но… Я была рабыней пять лет. Еще год я дралась на арене, как свободный человек. Моими противниками были не только люди. Орки, гномы, эльфы… Однажды я вышла на бой против огра, и перерезала ему горло. Последний год я дралась за деньги. Как я еще могла их заработать, если больше я ничего не умела? Я и сейчас ничего другого не умею. Только убивать. Заодно я старалась узнать кое-что о мире, в котором живу, читала книги, беседовала с разными людьми… В ночь, когда я покинула город, я убила работорговца, который купил меня у моего отца. И владелицу борделя, в котором меня заставляли работать. Хозяина школы гладиаторов я тоже убила. Уходя, я жалела только об одном. Камир сложен из камня, и мне не удалось бы его сжечь.
Я не хочу этого слушать. Нет, не так. Я не хочу, чтобы такие вещи происходили. Чтобы такие вещи случались с детьми и взрослыми. Особенно – с детьми.
Почему Людовик Четвертый до сих пор не принял окончательное решение и не стер с лица Вестланда Вольные города? Чего ждет хан орков? Как долго еще они будут терпеть подобную мерзость?
– Я вернулась в свою деревню, – сказала Карин. – Я хотела посмотреть в глаза своего отца и убить его, перед смертью признавшись, что я – его дочь. Старому ублюдку повезло – он умер от несчастного случая, когда я еще проливала кровь на арене. Зато я видела свою мать. Она меня не узнала, а у меня не было никакого желания к ней подходить. Что это за мать, которая позволяет своему мужу продать собственного ребенка? Я уехала оттуда и никогда больше не возвращалась. И я всегда ношу с собой этот рабский ошейник – он напоминает мне о том, кем я была. И кем я больше никогда не должна стать. Поэтому, если ты действительно хочешь пойти в Город Людей, Рико, тебе придется надевать ошейник самому. Я не смогу этого сделать. Даже понарошку.
Глава двадцатая,
в которой главный герой попадает в Город Людей, но ему кажется, что он попал в ад
Чуть позже я узнал в Городе Людей много любопытной информации. Гораздо больше, чем мне бы хотелось знать.
В сегодняшнем качестве город существовал вот уже двести лет. Все начиналось как очередное движение феминисток, прикрывающихся красивым мифом об амазонках, легендарных воительницах древности. Обычно к таким движениям в Вестланде относятся снисходительно, расценивая их, как обычный дамский каприз. Но с этим возникли проблемы.
В него оказались вовлечены две любовницы короля, его старшая сестра и даже королева-мать. Они стали требовать от правителя Вестланда слишком многого, движение, поддерживаемое такими влиятельными особами, набирало обороты и могло в любой момент вспыхнуть гражданскими волнениями в самой столице.
Если бы речь шла об обычной в таких случаях напряженности, король разрядил бы ситуацию типичным для королей способом – казнив всех виновных. Присутствие в рядах виновных его любовниц короля бы не остановило. Но казнить членов своей семьи он все-таки не решился. Возможно, потому что любил их, возможно, потому что испугался последствий.
Вместо этого король просто выслал все движение из столицы.
Он даровал им заброшенный шахтерский городок, во всеуслышании заявил о его суверенитете и разрешил женщинам делать с ним все, что им заблагорассудиться, полагая, что трудности по восстановлению поселения из руин и отсутствие привычного дамам комфорта быстро заставят их образумиться.
Они не образумились. По крайней мере, не все. Среди них оказалось много состоятельных женщин, которые могли нанять рабочих для восстановительных работ, и вскоре на месте бывшего шахтерского поселка, открытого неприятелю со всех сторон, возник хорошо укрепленный город с высокими каменными стенами. Благо, камня в районе предгорий было немерено. Говорят, что даже гномы принимали участие в строительстве Города Людей.
Думаю, узнав об этом, король пожалел о своем решении, но даже королевское слово – не воробей, и взять его назад не было никакой возможности. На территории Вестланда оказался независимый город, не подчиняющийся законам государства. Город Людей был объявлен территорией, свободной от мужчин.
Есть мнение, что на решение короля повлияла его собственная жена. Что она не стала открыто присоединяться к движению феминисток только после того, как король дал обещание подарить им целый город.
Есть мнение, что тот король был просто сумасшедшим.
Сначала город был дико популярным местом, как и все экзотическое. Многие благородные и не очень благородные дамы приезжали туда, чтобы временно отдохнуть от мужчин или поселиться там навсегда. Горожанкам даже пришлось ввести ограничение на въезд и собирать пошлины с туристок.
Потом мода пошла на убыль, и население города стабилизировалось. Однако его идеология уже не имела ничего общего со старым добрым феминизмом.
Речь шла уже не о равноправии, и даже не о доминировании одного пола над другим.
Бывшие феминистки объявили себя единственным разумным видом, записав всех мужчин в животные.
Поскольку какое-то количество мужчин им все-таки было необходимо, чтобы поддерживать численность популяции, они начали их разводить, низведя до положения домашнего скота.
Я никогда не поверил бы в такое, если бы не увидел собственными глазами.
Когда мы узрели возвышающиеся вдали городские стены, Карин достала из сумки веревку, привязав один конец к ошейнику, который я сам на себя нацепил, а второй закрепив у себя на поясе. Судя по выражению ее лица, ей это было так же неприятно, как и мне.
Движение на дороге оживилось. Среди путников были только женщины, и все они одаривали нас с Карин удивленными, а порой и подозрительными взглядами. Мы шли в город с той стороны, с которой в него никто не входил. Полагаю, дорога, которую мы нашли, использовалась только по время строительства города для доставки камня.
Сельскохозяйственные угодья, снабжавшие Город Людей пропитанием, были расположены с другой стороны. И гости из остальной части Вестланда тоже приходили именно оттуда.
Ворота в город были закрыты. Мы воспользовались небольшой калиткой в крепостной стене рядом с воротами, и тут же оказались в окружении трех стражниц.
Скажу откровенно, в мужской одежде, при оружии и доспехах, да еще и с короткими стрижками, они были не особенно похожи на женщин.
– Приветствуем вас в Городе Людей, госпожа, – сказала одна из них, начисто игнорируя мое присутствие. – Уплатите пошлину и назовите цель и примерный срок визита.
– Сколько платить? – спросила Карин. Перед тем, как двинуться в путь, я отдал ей все наше золото. Похоже, у меня его здесь не примут.
Животные не платят, так сказать.
Стражница ткнула пальцем в висящий на стене плакат. Двадцать золотых с человека, тридцать золотых с животного.
Так там и было написано, клянусь.
Пятьдесят золотых только за то, чтобы войти в город! Крестьянская семья может существовать на такие деньги целый год, и не испытывать голода. Что они тут делают с золотом? Улицы мостят?
– Дорого, – заметила Карин, отсчитывая требуемую сумму.
– Независимость всегда стоит дорого. Цель визита?
– Туризм.
– Сколько вы намерены пробыть у нас?
– Не больше недели.
Стражница вручила Карин какой-то свиток. Квитанция? Пропуск? Ну и порядки…
Карин спросила, где она может остановиться, стражница рассказала, как найти приличную и не очень дорогую гостиницу, и мы двинулись дальше.
Что я могу сказать о Городе Людей? Если не принимать во внимание его обитательниц и царящие среди них нравы, это был вполне обычный город. Каменные дома, мощенные булыжником чисто выметенные улицы, лавки, магазины, торговые ряды, прохожие… Все прохожие – женщины. Пока мы добирались до гостиницы, я видел только одного мужчину. Бесформенная одежда, ошейник, поводок, затравленный взгляд, какого не должно быть у человека. Не мужчина. Самец.
Я попал в ад.
Это впечатление усилилось, когда портье рекомендованной Карин гостиницы поинтересовалась, намерена ли госпожа оставить животное у себя или поместить в специальный загон для временного содержания. Карин сказала, что оставит у себя, добавив, что я ее забавляю. Портье понимающе улыбнулась и подмигнула.
Ужас.
Карин ненавидит работорговлю, но, по-моему, в этой ситуации она просто наслаждалась. Ей вообще нравилось надо мной издеваться.
Номер стоил пять золотых в день. За такие деньги я могу поселиться в королевской резиденции Хайгардена, черт побери.
Но здесь мы получили просторный двухкомнатный номер с одной кроватью. Во второй комнате, у самой стены, стояла железная клетка, дверца которой была открыта, а разомкнутый замок со вставленным ключом лежал рядом.
– Это для тебя, красавчик, – сказала Карин, убедившись, что дверь номера плотно закрыта, и никто не сможет нас подслушать. – Где содержат животных? В клетках.
– Я туда не полезу, – заявил я.
– Полезешь, если придет горничная, – сказала Карин. – Я не знаю, какое тут наказание за несоблюдение правил содержания животных в номерах. И не горю желанием выяснять.
Карин отвязала от меня веревку, и сказала, что ошейник мне лучше не снимать. Пусть местные думают, что я ручной.
– По-моему, вам это нравится, – сказал я обвиняющим тоном.
– Идти сюда было твоим решением, а не моим, – сказала Карин. – И поскольку мы все равно не можем изменить царящие здесь порядки, нам надо постараться вписаться в них, хотя бы временно. Я притворяюсь, хотя ты, красавчик, и должен понимать, как это мне неприятно. Или ты хочешь, чтобы я впала в истерику?
– Нет, – сказал я. – Этого я определенно не хочу.
Мне хватило и того приступа слез в лесу, когда она закончила рассказывать историю своего детства. Совершенно не знаю, что надо делать, когда женщины плачут. Особенно такие женщины, как Карин. Которые сильнее любого мужчины.
Она знала о том, что такое рабство, не понаслышке. Став абсолютным чемпионом гладиаторских игр Вольных городов, Карин уплатила чертовски высокую цену за собственную свободу.
Боюсь, что когда она плакала в лесу, я повел себя неправильно. Потому что ничего не сделал. Просто сидел, смотрел в сторону, курил и ждал, пока она успокоится.
Да и что я мог поделать с событиями многолетней давности? Единственное решение, которое напрашивалось само собой – отправиться в Вольные Города и устроить там локальный Апокалипсис, было невыполнимо.
А я ведь и раньше знал, что подобное происходит в нашем мире. Знал, что есть Вольные Города, практикующие работорговлю, понимал, насколько подобное положение ужасно и несправедливо для тех, кому уготована роль рабов. Понимал рассудком.
Эмоционально это меня не очень трогало. Нас вообще мало что трогает, пока это не касается нас лично. Нас или знакомых нам людей.
Личный кошмар всегда страшнее абстрактного.
Все знают. Все ужасаются. Никто ничего не делает. Потому что «Кто я такой, чтобы в это лезть, да и что я могу?»
Крестьяне и ремесленники думают, что этим должны заниматься дворяне. Дворяне ждут, пока король отдаст им приказ. А король думает, что это никого не волнует, потому что народ безмолвствует. Порочный круг. Пока кто-то не начнет что-то делать, а не просто думать и сокрушаться, круг не прервется.
С Городом Людей все сложнее. Местные дамочки давно не покупают и не похищают детей мужского пола. Они превращают в животных собственных сыновей. Я не юрист, и не знаю, считается ли это преступлением и что по данном поводу говорит закон. Скорее всего, такого закона в Вестланде просто нет, и с соизволения одного из королей жительницы суверенного города могут творить здесь все, что захотят.
В Вольных городах половин населения является рабами. Здесь, судя по тому, что я видел на улицах, рабов процентов пять, а может и того меньше. Мужчины нужны местным дамам только для продолжения рода. Когда они научатся обходиться в этом вопросе без мужчин, рабства здесь не будет вообще.
Правда, тогда непонятно, что они будут делать с новорожденными мальчиками. Хотя, если уж они смогут делать детей без мужского участия, для них не составит труда сделать так, чтобы рождались одни девочки.
Впрочем, это все вопросы далекого будущего. Сейчас я знаю одно – мне здесь не нравится.
Оставив меня в комнате с клеткой, Карин вызвала горничную и попросила наполнить стоявшую в спальне ванну.
Я набил трубку и погрузился в невеселые размышления. В этом городе я не смогу предпринять активных действий. Я и так привлекаю к своей персоне слишком много внимания. Придется мне посидеть в номере, пока Карин наведет справки о местных чародейках.
– Можешь выходить, красавчик, – позвала Карин минут через десять. – Горизонт очистился.
Я вышел и остолбенел. Карин сбросила одежду, чтобы принять ванну. Но зайти в воду она еще не успела.
Я уже видел ее обнаженной, когда пытался исцелить от раны, нанесенной отравленным копьем гоблина. Сами понимаете, в тот момент мне было не до разглядывания ее прелестей, да и она вряд ли находилась на пике своей женской привлекательности. И даже тогда я не мог избавиться от ощущения, что подглядываю в замочную скважину на то, что мне видеть не положено.
Теперь…
– Закрой рот, красавчик, – сказала Карин, забираясь в воду. Она не видела ничего ненормального в своем поведении. Полагаю, пять лет жизни, проведенные в лагере гладиаторов, избавят от стеснительности кого угодно. – Ты выглядишь так, словно увидел что-то для себя новое. Или ты на самом деле увидел?
– Нет, – буркнул я. Теперь, когда над водой виднелась только ее голова, мне стало гораздо проще.
– Принять горячую ванну – это истинное наслаждение, – сообщила мне Карин. – Я собиралась попросить тебя потереть мне спину, но, похоже, лучше этого не делать.
– Да, – сказал я. Мои ответы стали до предела лаконичными.
– Сколько тебе лет, Рико?
– Двадцать три. А вам?
– А нам такие вопросы не задают, – сказала Карин. – Для двадцатитрехлетнего парня твоей внешности ты ведешь себя достаточно странно. Скажи, ты вообще знаешь, что такое секс?