Вода удивительно прозрачна. В ней видны стаи рыб и силуэты каких-то незнакомых животных. В этих чистых глубоких водах протекает жизнь своеобразная и неповторимая. Многие из живых организмов, обитающих в Байкале, встречаются только здесь и больше нигде на земном шаре.
Хотя Байкал существует весьма длительный геологический период, образование впадины, в которой лежит это замечательное озеро, еще не закончилось. Поэтому здесь нередко бывают землетрясения.
Мы проплываем как раз мимо огромной скалы, рухнувшей в воду. Каменная поверхность хребта покрыта трещинами. Из одной расщелины поднимается облачко пара. Это выбивается из недр земли горячий источник.
Но вот наша «лодка» с разгону отрывается от воды. Байкал суживается, вытягивается в длину и вдруг начинает вращаться. Нет, это мы делаем разворот и берем курс далее на восток.
Не буду описывать всех подробностей нашего путешествия. Мы действительно дошли до берегов Тихого океана и здесь повернули на север.
На море мы застали штиль. Необъятная водная гладь в районах Сахалина, Курильских островов и Камчатки была усеяна силуэтами больших и малых рыболовных судов. А на берегу материка в легкой дымке тумана время от времени возникали молы и причальные линии больших морских портов. Как оживился этот край за последнее годы!
Еще поворот, на этот раз на запад. Мы возвращались в Москву. Но мы, как я заметил, шли новыми путями.
Убедившись в безопасности нашей «прогулки», я наслаждался чудесными видами, которые открывались в окнах машины каждую минуту, внимательно слушал объяснения радиогида. Передо мной проходили преображенные поля и заводы, села и города. Я всегда знал, что моя родина богата и велика, но впервые ощутил это так непосредственно и наглядно.
Уральский хребет мы пересекли севернее, чем в начале путешествия. Горы здесь были ниже и выглядели более пологими.
Внезапно впереди раскрылась панорама, которую, как мне показалось, я уже видел раньше на фотографиях. Высокая и крутая стена перегораживала широкую реку. Вереницы автомашин сновали по берегам. Виднелись большие здания, одни в лесах, другие уже законченные.
Днепрогэс? Но ведь это совсем другой район! И к тому же Днепрогэс давно уже восстановлен после войны, а здесь стройка в самом разгаре.
— Камская гидростанция, — сообщил радиогид. — Первая очередь недавно вступила в строй.
…В окошечке спидометра выскочила цифра «30 000 км», когда в зелени пригородов снова показалась Москва. 30 000 километров — это длиннее пути вокруг Земли, если бы мы совершили его вдоль той параллели, на которой стоит наша древняя и вечно юная столица.
Огромный путь проделан — я взглянул на часы — за полтора часа! Это было самым загадочным.
Мы прошли над Москвой-рекой. Над широкими, полными движения мостами и взяли чуть в сторону, к Ленинским горам. Я увидел впереди тень от нашей машины, бежавшую по шоссе. В следующее мгновение мы сели на эту тень и плавно скользили по шоссе.
Вот показались знакомые сооружения киностудии. Мы свернули на асфальтовую дорожку, на которой лежало серебристое яйцо.
Как занавес, раскрылись его створки, мы въехали внутрь и остановились…
Замолкла музыка, доносившаяся из репродуктора в последние минуты. Прекратилось слабое стрекотание таинственных моторов. Все стихло.
Я вскочил на ноги, готовый засыпать своего друга вопросами.
Анатолий медленно повернул голову.
— Ну как? — спросил он довольно флегматично.
— Потрясающе! — воскликнул я. — Но скажи, пожалуйста, каким образом?
— Сейчас, — сказал он, — отвечу тебе на все. Дай сначала вылезти, а то у меня ноги затекли. Кресло водителя надо будет переделать.
Он поднялся со своего низкого сиденья и распахнул дверцу. Я вышел.
Мы стояли около замечательной машины, окрашенной в голубовато-серебристый цвет. Крылья снова были втянуты внутрь, и сейчас она напоминала обтекаемые сани или лодку.
Анатолий удовлетворенно курил и искоса посматривал на меня.
Я молчал, подавленный всем виденным и пережитым за этот короткий срок.
— Ну, — сказал, наконец, Анатолий, — что же тебя интересует?
Я очнулся.
— Прежде всего, — воскликнул я, — что это за новый способ передвижения? Эти немыслимые скорости! Эта невиданная поездка!
— А мы никуда и не выезжали, — спокойно возразил Анатолий. Он поднял голову, крикнул: — Иван Петрович!
В яйце, висящем под потолком ангара, открылось окошко, из него высунулась голова.
— Ну как? — спросила голова. — Все в порядке?
— Нет полной синхронности, — ответил Анатолий. — На заднем экране было временами отставание на полфазы.
— Ну, это пустяки, — возразил Иван Петрович. — Сейчас подрегулируем.
И он скрылся в окошечке.
Должно быть, у меня был очень растерянный вид, потому что Анатолий, скупой на слова, счел нужным пояснить:
— Мы были с тобой все время в этом ангаре, и вообще эта штука, — он кивнул на экипаж, в котором мы проделали путешествие, — не может двигаться.
— Так что же это было?
— Кино.
Послышался тихий скрип блоков, и я увидел, что яйцо с Иваном Петровичем опускается. Яйцо остановилось близко у земли, распахнулись дверцы, откинулся трап, и, наконец, показался сам Иван Петрович.
Он был в брюках «гольф», в рубашке с короткими рукавами, — все признаки заядлого кинематографиста. Если к этому добавить его восемнадцатилетний возраст и профессию киномеханика, то станет понятным чувство превосходства над простыми смертными, которое проглядывало на его чуть-чуть курносом лице.
— Здорово? — спросил он, снисходительно протягивая мне загорелую руку. — То-то!
И он подмигнул мне, впрочем, тут же спохватился, напустил на себя значительный вид и принялся говорить что-то о «кадрах», «светосиле» и прочих непонятных для меня вещах.
В общем он оказался славным малым, и я главным образом от него все и узнал. Анатолий же считал все объяснения законченными и разговаривал в углу ангара со своими помощниками, появившимися, как черти из-под земли, из трапа, который раскрылся в полу ангара. Там, под землей, как объяснил мне Иван Петрович, помещалось «энергохозяйство». В самом ангаре не должно было находиться ничего лишнего: только сама «машина» и это яйцо под потолком. Так следовало для полноты ощущения.
Но что же это было за изобретение? Объемное кино. Экипаж, в котором мы совершили мнимое путешествие, служил зрительным залом, а весь ангар — своего рода экраном.
Картина, которую я видел, снималась исключительно с натуры. Специальная экспедиция в конце первой послевоенной пятилетки выехала для съемок на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток. Съемки производились четырьмя аппаратами одновременно: один был направлен вперед, два в стороны, а четвертый — обращен назад. Так же проектировались и полученные изображения из кинобудки, которая помещалась в висячем яйце.
В результате, в какое бы окошко «экипажа» ни смотрели его «пассажиры», они видели как бы часть общей движущейся панорамы.
— Важно, конечно, было, — пояснил Иван Петрович, — добиться полного совпадения изображений всех четырех проекционных аппаратов.
Съемка первой кинокартины производилась с автомобиля, самолета, моторной лодки и гидроплана.
Теперь я понял, почему так пристально смотрели люди, мимо которых мы «проезжали» на нашей «машине». Я думал, что они удивлялись необычному виду нашего экипажа, а они просто смотрели на операторов, снимавших сразу четырьмя аппаратами с обыкновенного автомобиля.
Для чего же понадобилось сооружать ангар, асфальтовую дорожку и «кабину-вездеход»? Для того чтобы зритель во время сеанса испытывал полную иллюзию путешествия по земле, воздуху, воде, а если понадобится и под водой. Такая хроникальная картина с подводным путешествием уже снималась.
Все это сообщал мне Иван Петрович, чрезвычайно довольный как моей любознательностью, так и своей способностью ее удовлетворить.
Мы шли по неширокой дорожке, окаймленной маленькими голубыми елями, и я думал о там, как много нового, неожиданного и увлекательного создали советская наука и техника за протекшие годы мирного труда.
СЕКРЕТ РЫБОЛОВА
Репутация старика Кулебакина была подорвана в один день, разом и бесповоротно. На протяжении целых одиннадцати лет за ним сохранялось первенство в рыбной ловле в этой тихой загородной местности.
Он знал сто один секрет, относящийся к повадкам рыбы и способам ее ловли. Ему было в точности известно, как нужно варить пшенную кашу, чтобы получилась хорошая насадка на леща; с каким маслом — конопляным или подсолнечным — предпочитает мякиш черного хлеба плотва; в какие дни у щуки линяют зубы, и она перестает брать на живца, а также, множество других вещей, о которых не прочтешь ни в одной книге.
За Кулебакиным подсматривали, садились с удочками вблизи его позиции или на его вчерашнем месте, замечали, как он насаживает червяка, какие употребляет крючки, поводки и т. п. И все же никому не удавалось приносить домой такие полные корзины рыбы, как этому старому рыболову, хотя он и охотно давал советы начинающим, видимо совершенно не опасаясь соперничества.
И все это рухнуло самым неожиданным образом.
Началось с того, что однажды на одной пустовавшей даче появился новый владелец — человек средних лет, в пестрых брюках, перехваченных ниже колена, и ярких чулках, похожих на змеиную кожу. Первую неделю он хлопотал у себя на даче, где заканчивался мелкий ремонт, а затем совершил прогулку по окрестностям.
Его пестрые брюки и цветная рубашка замелькали среди кустов, которыми поросли во многих местах берега Тихвицы. Он останавливался временами и вглядывался в прозрачную воду, в которой можно было различить темные спины разомлевшей от жары, неподвижно стоящей рыбы.
Наконец он принял, по-видимому, какое-то решение, и, посвистывая, удалился к себе на дачу. Три дня он возился на террасе с плоскогубцами, мотками проволоки и какими-то металлическими коробками, а затем вдруг рыболовы увидели его на берегу Тихвицы с длинным бамбуковым удилищем в руках.
Позиция его на реке, — а ее сразу оценили критическими взглядами наши коренные рыболовы — противоречила самым элементарным требованиям, выработанным на этот счет практикой.
Но инженера Боброва — так звали новоявленного рыболова — это, по-видимому, мало беспокоило. Он забрасывал удочку в самую середину реки, которая здесь сужалась, и, ко всеобщему удивлению… вытаскивал рыбу за рыбой. Язи, голавли, окуни, крупная плотва как будто только и дожидались, когда опустится в воду крючок, чтобы немедленно повиснуть на нем.
Их готовность быть пойманными выражалась даже в том, что подсеченные, они не пытались спастись, не бросались в глубину, натягивая лесу и, сгибая удилище, как у других рыболовов, а без всякого сопротивления позволяли подтянуть себя к берегу, где с тем же тупым равнодушием лезли в сачок, которым подхватывал их инженер.
Это было что-то невероятное. Рыба ловилась так, словно это была не река, а закрытый, переполненный рыбой садок прудового хозяйства.
Натаскав за полчаса полное ведро, инженер удалился со своей животрепещущей добычей. Уже очутившись в ведре и словно опомнившись, рыба энергичными всплесками выражала запоздалый протест.
Немедленно же три или четыре рыболова устремились к покинутой инженером позиции и забросили свои удочки. Но безуспешно. Клевало обычно, пожалуй, даже хуже, чем в других местах.
А инженер появлялся еще несколько раз на реке. И каждый раз действовал по своему методу: не сидел часами с ворохом удочек, а приходил на полчасика, натаскивал полное ведро и нес домой свежую рыбу — точно с базара.
Опять пробовали закидывать удочки на его месте. Бесполезно!
— Колдун какой-то, — говорили рыболовы.
Всех страшно интересовало, что за насадку применяет этот непостижимый удачник. Думали, что он изобрел какую-то чудодейственную наживку. Но оказалось, что это — самые обыкновенные червяки, ничем не замечательные.
Секрет был в чем-то другом.
Так прошло недели две.
И вот однажды произошел случай, который пролил некоторый свет на тайну инженера.
Как-то раз Андрейка Чижик, один из самых юных и самых страстных любителей удочки, рано утром закинул нехитрую свою снасть с одной из старых «позиций» инженера.
Немедленно же поплавок «повело», и толстенький подъязик мелькнул в воздухе. За ним последовал второй, третий… Мальчик не успевал поправлять наживку на крючке. Рыба хватала ее прежде, чем крючок успевал дойти до дна. На одного червяка Андрейка вытаскивал по две — три штуки. Можно было подумать, что рыбья стая стоит здесь, под берегом, и хватает насадку наперебой.
Внезапно сзади послышались шаги. Мальчик обернулся. Это был инженер, собиравшийся, видимо, ловить сегодня именно здесь.
Увидев, что место занято, он нахмурился. Затем полез в кусты, росшие на берегу, повозился немного там, причем Андрейка услышал щелчок, словно раздавили майского жука, после чего инженер удалился, отказавшись сегодня от намерения удить.
Напрасно Андрейка забрасывал удочку: клев прекратился. Только мелкие ерши вяло теребили червяка.
Мальчик обследовал кусты, в которых копался инженер, но ничего там не обнаружил. Дело оставалось неясным.
Вскоре после этого произошел другой случай. Пренебрегая строгими правилами, инженер позволял себе выходить на рыбную ловлю с опозданием на час, а то и на два. Так было и на этот раз. Когда он появился со своей удочкой на берегу Тихвицы, она уже была усеяна рыболовами (был воскресный день). Однако намеченная инженером позиция оказалась не занятой.
Размотав леску, инженер с обычным самоуверенным видом закинул удочку. Но тут, на глазах у всех, он впервые потерпел позорную неудачу. Рыба брала у него даже хуже, чем у соседей.
Инженер что-то пробормотал про себя, кого-то выругал и, смотав удочку, ушел домой.
После его опять видели на террасе дачи с проводами в руках.
А через день он, как ни в чем не бывало удил рыбу с прежним успехом.
Наконец был случайно подслушан довольно странный разговор инженера со своим приятелем по междугороднему телефону.
— Приезжай, — кричал инженер в трубку. — Обязательно! Что? Рыбу ловить? Конечно можно! Здесь ее сколько хочешь. Что привезти? Удочка лишняя у меня найдется. Знаешь что, захвати едкого кали! Да, да — едкого кали! Купи, пожалуйста. А то у меня весь запас кончается. Возьми целую банку — побольше. Ну, пока…
При чем здесь было едкое кали, никто понять не мог. Едкое кали — щелочь, легко растворяемая в воде. Применяется она в мыловарении, в медицине и других целей. Но никто еще не пробовал использовать ее для рыбной ловли.
Все загадки разрешились с приездом приятеля инженера. Легко догадаться, что разговор друзей ловила не одна пара ушей.
— Послушай, — сказал гость, — а зачем тебе понадобилось едкое кали?
— Для аккумуляторов. Они последнее время что-то быстро стали «садится». Нужно сменить в них щелочной состав.
— А для чего они тебе? Освещаешь дачу?
— Нет, электричество здесь и так есть. Я даже пользуюсь им для зарядки аккумуляторов.
— Так для чего же они тебе?
— Ведь я же говорил тебе: для рыбной ловли.
— Понимаю: ты ловишь рыбу ночью — при электрическом свете?
— Нет, я ловлю ее днем.
— Тогда ничего не понимаю.
— Видишь ли, в чем тут дело. Как-то я прочел в одном журнале о работах известного советского ученого профессора Сулейкина, специалиста по физике моря. Он установил, что рыба избегает тех слоев воды, через которые проходят электрические токи. И вот мне пришла в голову мысль построить «электрическую вершу».
— Электрическую — что?
— Вершу. Я рассуждал так. Если расположить электроды в реке таким образом, что электрические токи, которые пойдут между ними, образуют в воде две сужающиеся стенки, то рыба, избегая наэлектризованных слоев воды, направится к устью этой невидимой верши. Из устья она попадает в самую вершу, своего рода садок, окруженный со всех сторон электрическими стенками. Я прихожу с удочкой, закидываю ее в этот садок и вытаскиваю столько рыбы, сколько мне нужно сегодня на обед.