И моряки направили на огонь несколько шипящих струй.
— Маты!
В огонь полетели большие веревочные маты, смоченные водой.
— Брандспойт!23
Но насос не работал. Пока Торба выяснял причину этого, огонь вспыхнул с прежней силой. Теперь занялась уже палуба. Это было очень опасно, потому что под палубой, в глубине кормового трюма, лежал динамит. Было его немного, но вполне достаточно, чтобы уничтожить «Лахтак».
Кар и его товарищи понимали всю серьезность положения. Они могли оставить «Лахтак» и искать спасения на льду, а потом на острове Лунной Ночи. Но очутиться на незнакомом суровом острове, среди полярной ночи, с минимумом запасов продовольствия и без радио — непривлекательная перспектива.
Они решили любой ценой спасти пароход.
Оставив Торбу и Котовая возле брандспойта, Кар схватил топор и вместе с другими моряками бросился к пылающим бочкам. Их разрубали и выбрасывали за борт. Вокруг сыпались искры. Люди обжигали брови и бороды. Кое у кого была обожжена и кожа. Отступившее от кают пламя охватывало маленькую надстройку под кочегарским кубриком. Победить пожар без воды казалось невозможным. Моряки с беспокойством оглядывались на Торбу и Котовая. Но брандспойт по-прежнему отказывался подавать воду.
Уже опустели огнетушители. Уже были брошены на огонь все мокрые маты.
И вот внезапно Степе пришла в голову блестящая идея.
— Товарищ капитан! — обратился он к Кару. — Снегом потушим!
— Снегом? — вскрикнул Кар. Он сразу понял юнгу.
Ведь только потому, что палубу и надстройки парохода покрывал снег, огонь и распространялся так медленно: снег таял от жара, и вода заливала огонь.
— Лопаты! Ведра! Брезенты! Давайте снег! — скомандовал Кар.
Моряки быстро поняли, в чем дело. Нужно было сгребать снег откуда только можно и бросать его в огонь. Вершомет выскочил на лед с лопатой и большим брезентом в руках. За ним прыгнули Степа и другие товарищи. Кто лопатой, а кто ведрами сгребали снег на брезент. Потом подавали брезент на палубу. Там стояли Кар и Павлюк. Они поднимали брезент и ссыпали снег на огонь. Обгорелые, с ободранными до крови руками, вспотевшие моряки работали, сдерживая огонь. Но обуздать его они не могли.
Торба не бросал помпы. Он знал, что, если ее удастся исправить, у них будет радикальнейший способ борьбы с пожаром.
И вот он почувствовал, как что-то чавкнуло: это клапан набрал воды.
— Котовай, давай брандспойт! — приказал механик.
Котовай подтянул шланг и направил на огонь медную трубку. Как раз в это время Кар и Павлюк, приблизившись к огню, высыпали из брезента кучу снега. Воздух над палубой прорезала струя морской воды, вырванная помпой из-подо льда. Поднявшись высоко вверх, струя упала на огонь, одновременно обливая с ног до головы Кара и Павлюка.
Над огнем поднялся густой пар.
Моряки побежали на пароход, чтобы с топорами в руках помочь наступлению воды на огонь.
Пожар быстро уменьшался. Через полчаса залили и вырубили последние тлеющие доски.
Под палубу, в глубь парохода, огонь не дошел.
«Лахтак» был спасен.
Глава X
Совершенно измученные, моряки спустились с обгорелой палубы в свой трюмный кубрик.
На палубе остались Кар, Лейте и Павлюк. Они определяли ущерб, причиненный огнем.
Штурмана интересовали причины пожара. Горело на значительном расстоянии от дымовой трубы. На месте пожара не было электрических проводов, которые давали бы основание предположить, что загорелось из-за замыкания.
— Кто первый увидел огонь? — спросил Лейте штурман.
— Нужно спросить Павлюка, — ответил тот. — О пожаре я услышал от него. Ведь он все время был на палубе. Кроме того, кто-то прозвонил пожарную тревогу.
— Павлюк! — позвал кочегара Кар.
Кочегар подошел.
— Кто первый заметил пожар?
— Или я, или Котовай. Он стоял на вахте, — ответил кочегар. — А может быть, одновременно, — добавил он, подумав.
Павлюк рассказал, как он, проснувшись, увидел в окне свет, как выскочил на палубу, услышал пожарную тревогу и удивился, что вахтенный звонит, а люк закрыт.
— Позовите Котовая, — сказал Кар.
— Есть! — ответил кочегар и пошел звать вахтенного.
Лейте с фонарем в руке еще раз внимательно осмотрел обгорелую палубу.
Кар стоял неподвижно и смотрел в темную даль. Он думал: «Почему вспыхнул пожар? Откуда мог взяться огонь возле бочек с горючим?» По его подсчетам, пожар начался вскоре после того, как зашла луна, и пароход был окутан густой темнотой; быть может, кто-нибудь, проходя по палубе, светил спичкой или факелом и нечаянно поджег бочки?
— Вы меня звали? — спросил Котовай, подойдя к Кару.
— Да, — повернулся к нему штурман. — Вы сегодня вахтенный?
— Я.
— Когда вы заметили огонь?
— Я сидел в общем кубрике, когда туда влетел Павлюк и закричал, что пожар. Я выбежал на палубу и увидел огонь.
— Вы били в колокол тревогу?
— Нет.
— А кто же бил?
— Не знаю.
— Но вы слышали?
— Вот не знаю… в этой суматохе у меня все перепуталось.
— Когда вы оставили палубу?
— За полчаса, а может быть, за сорок минут до пожара. Перед этим я выходил вместе с Запарой. Он делал наблюдения, а я осматривал лед вокруг парохода. Это было перед заходом луны. Мы вместе вернулись в кубрик.
— Вы не видели, после вас кто-нибудь выходил на палубу?
— Нет, я все время сидел возле дверей. Все спали, а я чистил винтовку.
— Могло быть, чтобы вы не заметили, как кто-нибудь вышел?
— Нет. Этого не могло быть.
— Итак, на палубе не было никого?
— Там мог ходить только Павлюк.
Кар задумался. Разговор с Котоваем не дал ничего, чтобы выяснить причину пожара. Напротив, становилось непонятным, кто бил в колокол тревогу. Штурман позвал Лейте.
— Вы слышали, как били в колокол? — опросил Кар.
— Конечно, — ответил старый моряк.
— Котовай говорит, что он не бил и что в это время на палубе не было никого, кроме Павлюка…
— …или того, кто курил здесь трубку, — прибавил Лейте, протягивая что-то штурману. — Я нашел это возле пожарища.
Это была короткая, с загнутым вниз мундштуком трубка. Кар поднес ее к носу и понюхал. Трубка слегка пахла ароматическим табаком. Штурман знал, что никто на пароходе не курит трубки. Когда-то трубка была у Вершомета, но он потерял ее в море. Такого ароматического табака Кар тоже не видел ни у кого из команды «Лахтака».
— Насколько мы все знаем, — сказал Лейте, словно дополняя мысли Кара, — Павлюк не курит.
Помолчав, старый боцман прибавил:
— Трубка потеряна недавно.
В этот момент к ним снова приблизился Котовай. Штурман показал матросу трубку и спросил:
— Чья это трубка?
Матрос осмотрел трубку, пожал плечами и, возвращая ее, медленно сказал:
— Не знаю… Это норвежская трубка… Я видел такую же у нашего покойного радиста. Он купил ее при мне в Тромсе. — Матрос присветил фонарем и прибавил: — Такая же точно трубка.
Кар и Лейте молчали.
— А где вы ее взяли, Отто Рудольфович? — спросил Котовай.
— Да вот Лейте нашел.
— Это, наверное, осталась от радиста.
— Гм… гм… — пробормотал Кар и повернулся к Лейте: — Установить с сегодняшнего дня морские вахты. Вахтенному матросу не покидать палубы. В случае непогоды или большого мороза пусть сидит в штурманской рубке. Штурманскую вахту стоять вам, Запаре, Торбе и Вершомету. Каждый день один из вас будет отдыхать. Вахтенный штурман должен каждый час наведываться к вахтенному матросу. Кроме того, пересмотрите вместе с механиком противопожарный инструмент и вообще позаботьтесь о противопожарных мероприятиях.
— Есть! — ответил Лейте и пошел.
Кар прошелся по палубе, подошел к борту и оперся на планшир.24
Неясные силуэты торосов исчезали в темноте полярной ночи. Темнота висела вокруг парохода, окутывала мачты, нос и корму, словно пряча от глаз моряка причины пожара.
У Кара из головы не выходила мысль о норвежской трубке.
Если поверить Котоваю, что такая трубка была у радиста, то, значит, она могла попасть к Павлюку, который все время жил в каюте радиста рядом с радиорубкой. Когда вспыхнул пожар, на палубе не было никого, кроме кочегара. Но кто же бил в колокол? Кар хорошо помнил тревожные удары, которые он услышал вместе с криком Павлюка. Слышал эти удары и Лейте и Павлюк. Правда, Котовай не был уверен в том, что слышал их.
— Кто же бил в колокол?..
Возникают подозрения. И в сознание глубоко западает мысль: «Почему Павлюк одиноко живет наверху, в нетопленной каюте? Что он там делает? Почему так неохотно принимает тех, кто к нему заходит?»
Внезапно около радиорубки что-то словно бы взвизгнуло. И снова тишина. Кар выпрямился и стал напряженно прислушиваться. Но вокруг царствовала тишина.
Глава XI
В километре от парохода, между ним и островом, поднимались огромные ледяные скалы. Запара сказал Степе, что это, очевидно, застрявшие на прибрежной мели айсберги. Эти скалы поднимались над поверхностью моря на семь-восемь метров. Когда на небе блестело северное сияние или светила луна, они казались развалинами средневекового замка. Вообще гигантские торосы очень украшали суровый ландшафт обледенелого моря.
Степа избрал эти льдины конечным пунктом своих экскурсий на лыжах. Отходить от парохода дальше Кар решительно запретил.
Однажды юнга обратил внимание на то, что на снегу возле ледяных скал есть много таких следов, которые они видели на берегу острова Лунной Ночи, — то есть следов полярной лисицы, или, как ее иначе называют, песца.
Степа видел следы, но этот пушистый длиннохвостый зверь еще ни разу не попадался ему на глаза.
Вершомет предложил поставить на песца капкан. Степа охотно принял это предложение. На следующий день после пожара они захватили два капкана и двинулись к ледяным скалам.
— Интересно, какие здесь песцы? — говорил Вершомет. — Есть ли здесь голубые?
— А вы думаете, что могут быть? — спросил Степа.
— А почему же нет! Мне дважды приходилось встречать их на Новой Земле. Говорят, что на малых островах, которые лежат далеко в море, они встречаются чаще, чем на суше или на больших островах.
— А скажите, — заинтересовался юнга, — их мех действительно голубой?
— Нет. Он скорее пепельный. Если бы они были в самом деле голубыми, им было бы очень трудно спрятаться в тундре или среди льдов. Даже с пепельным мехом они слишком заметны в условиях севера. Другое дело — белые. Те прекрасно маскируются в снегах и во льдах.
Обходя небольшие торосы, охотники быстро бежали на лыжах.
Погода стояла тихая, приятная. В небе светила луна. Она заливала светом запорошенную снегом ледяную пустыню.
— А как охотятся на песцов? — спросил Степа.
— Расскажу, когда будем ставить капкан, — ответил охотник, — а сейчас давай поспешим.
Наконец приблизились к ледяным скалам. Едва свернули в узкий проход между двумя огромными торосами, как «Лахтак» сразу пропал из виду. Вокруг царил хаос ледяных нагромождений. Кое-где они расступались, и между ними появлялись ровные ледяные площадки, на которых можно было кататься на коньках или играть в мяч.
— Меня интересует, — сказал охотник, останавливаясь и показывая след песца на снегу, — почему их здесь так много.
— А что, разве они не заходят на лед?
— Нет, напротив, они часто забегают в море, но здесь, среди этих торосов, их следов особенно много, словно около кормушки.
Но через пять минут охотник разгадал причину этого явления.
Когда они прошли за острый выступ одного из торосов, перед ними заблестело черное пятно большой полыньи. На снегу возле полыньи отпечатались следы лап большого зверя. Эти следы, похожие на следы огромной человеческой ноги, остановили товарищей.
— Ага, — сказал Вершомет, — понял! — И осторожно оглянулся.
— Что такое? — спросил Степа.
— В этой полынье водятся нерпы. На них ходит охотиться белый медведь, а следом за ним бегают песцы. Они кормятся объедками, которые оставляют медведи. Удивляюсь, как ты раньше не заметил этой полыньи и следов беляка.
— Во-первых, потому, что я не заглядывал в этот уголок, а во-вторых, не всегда луна светит так ярко и можно все заметить.
— Ну, теперь, — сказал Вершомет, — смотри внимательно, чтобы случайно не наскочить на этого ворюгу.
— А он на нас не может наскочить?
— Сейчас у него перед нами преимущество. В это время он видит лучше, чем мы. Кроме того, он, видимо, кое-что чувствует нюхом, а вот ты ничего не чуешь. И, наконец, он молчит, а мы разговариваем.
В этот момент поблизости что-то треснуло.
— Эге, заговорил, — тихо сказал охотник.
Над гигантским торосом поднялся большой зверь. Выставив морду, он, казалось, нюхал воздух. Но он ничего не мог почуять, потому что у белых медведей слабо развит нюх. Медведь медленно спустился с тороса, подошел к полынье и лег возле воды.
Охотники не двигались. Вершомет присел и не шевелясь следил за зверем.
Медведь не смотрел на них. Он медленно водил мордой, всматриваясь в полынью. Зверь выжидал, не появится ли нерпа.
— Мы охотимся, и он охотится, — прошептал Вершомет своему юному другу. — Ну-ка, подползем поближе.
Пригнувшись, охотники начали приближаться к медведю. Зверь, по-видимому, заметил их, но остался равнодушным.
Когда до него оставалось шагов тридцать, Вершомет стал на колено и начал целиться. Медведь поднял голову и снова опустил ее, всматриваясь в прорубь.
— Степа, это должен быть твой медведь, — сказал Вершомет.
Обрадованный Степа прыгнул на два шага вперед, поднял ружье и крикнул:
— Эй, беляк, берегись. Ге-ге-ге-е-е-е!
Этот крик испугал медведя, и он, сразу поднявшись на ноги, медленно двинулся на охотников. Степа выстрелил.
Медведь со стоном упал на передние лапы, и в то же мгновение охотники услышали отчаянный человеческий крик.
Глава XII
Луна заканчивала свой путь по небу, когда на палубу вышли Кар, Лейте и Запара. Они ожидали Вершомета и Степу и разговаривали о том, что так беспокоило Кара последние сутки: о причинах пожара и о том, кто бил в колокол тревогу.
Штурман все время избегал поднимать этот вопрос, и Лейте следовал его примеру. Теперь же Кар решил рассказать о своих подозрениях и тревоге Запаре и посоветоваться с ним и с Лейте. Вахту в это время нес Котовай. Он выглянул из окна штурманской рубки, проводил взором моряков и ученого, которые прошли на нос.
Три фигуры в мохнатых кожухах стояли на фоне покрытого снегом полубака и, освещенные лунным светом, напоминали заговорщиков.
Котовай взошел на капитанский мостик и перегнулся через фальшборт.
— Вахтенный! Не замерз? — крикнул ему Лейте.
— Нет. В такую погоду и три вахты можно выстоять! — ответил Котовай.
Матрос прошелся по мостику. Капитан и его помощник тихо разговаривали между собой.
Кар рассказывал Запаре о норвежской трубке, о том, что Котовай видел такую трубку у радиста, о непонятном поведении Павлюка и о том странном звуке, который ему пришлось вчера услышать.
Запара, выслушав все это и помолчав, сказал:
— Если так, то я также должен рассказать вам одну странную вещь. Недели две назад, а может быть и немного больше, в полночь я вышел на палубу, чтобы делать метеорологические наблюдения, и влез на крышу штурманской рубки. Когда я поднял анемометр и начал следить за секундомером, послышались какие-то странные стрекочущие звуки, идущие откуда-то не то с палубы, не то из-за дымовой трубы, а может быть, из какой-нибудь шлюпки. Кстати, мне они показались очень знакомыми. Закончив наблюдения над анемометром, я перегнулся через борт и начал прислушиваться. Но звуки стихли, и ничто не нарушало тишины. Эти звуки, повторяю, показались мне очень знакомыми. Я стал припоминать, где я мог слышать что-нибудь похожее. Но, сколько я ни припоминал, ничего не приходило в голову. Знаете, так бывает во сне: что-нибудь приснится, а потом вспоминаешь и не можешь вспомнить. Сойдя с капитанского мостика и подойдя к дверям, ведущим в наш кубрик, я встретил Павлюка. Я спросил, не слышал ли он что-нибудь. Павлюк ответил, что он абсолютно ничего не слышал, и сказал это таким веселым, даже насмешливым тоном, что у меня пропала охота говорить об этом еще кому-нибудь. Я решил, что мне показалось. Боясь за свои нервы, я решил почаще ходить на лыжах.