Тигхи перевернулся. Что-то в глубине сознания не давало ему покоя. Он опять перевернулся. Не спится ни на том, ни на другом боку. Хорошо бы иметь третий бок.
Обязательно нужно заснуть. Это же глупо. Через несколько часов наступит рассвет, принесет с собой шторм, и потом придется вставать. Все дело в этом дыме из трубки старого Уиттера; он вызвал раздражение мозга, растравил его. Теперь трудно успокоиться.
Интересно, подумал Тигхи, неужели голуби все еще летают? А может быть, они уже нашли себе другое пристанище для ночлега. Утром старый Уиттер будет все еще зол на него, но лучше пусть они летают себе при свете звезд, чем им свернут шеи и птицы будут висеть мертвые в его насквозь прокопченном и провонявшем дымом жилье.
Затем Тигхи лег на спину и стал думать о звездах. В их расположении идеальный порядок. Видны ли они в ночное время из окон тех, кто живет на той, другой колоссальной стене? Может быть, там, среди звезд, живут боги? От них не исходит острый телесный запах, и мускулы у них не ноют; чистые духи, чистые, как безмятежный полет голубей.
Наконец, когда сон все же сморил Тигхи, наступило утро. Свет заполнил комнату, пришла ма и разбудила его, встряхнув за плечи.
Глава 5
Он боялся, что пробуждение окажется ужасным, однако, умывшись и выпив утреннюю порцию козьего молока, Тигхи ощутил прилив сил. Казалось, будто его тело очистилось от какой-то скверны.
– Ты выглядишь усталым, – сказала ма, однако он не чувствовал никакой усталости.
Правда, в горле все еще чуть-чуть першило (Тигхи ненавидел болеть, это было худшее из ощущений) – однако все это пустяки по сравнению с переполнявшим его чувством чистого света. Ведь его посвятили в тайны, доступные немногим. Тигхи лелеял в груди это чувство; он хотел бы поведать о нем своей ма, но она не поймет. В этом отношении Тигхи всегда помнил, что прежде всего она – дочь деда.
В следующий момент в мыслях Тигхи произошел поворот, и он начал думать о деде Джаффи. О том, как сильно тот разозлился бы, если бы узнал, что стало известно Тигхи. О том, какой еретической является истина, правда о космической войне.
А затем – совпадение, вторившее новому чувству Тигхи, чувству проникновения в тайну Вселенной – у двери их дома появился дед Джаффи. Однако дед никогда не посещал их дом! Между ним и ма произошла ссора. Они постоянно ссорились то по одному поводу, то по другому. Тигхи уже понял, что причина ссоры не имеет значения. Все дело в том, какую форму принимало то или иное столкновение. Па иногда строил гримасы Тигхи, словно пытался посмотреть на свои собственные брови, и вся сцена походила на шутку. Однако обратить ее в шутку полностью было невозможно, так как дед обладал большим весом в деревне.
Так вот, Тигхи занялся нужным делом. Он выскребал травой внутреннюю поверхность бурдюка, очищая его от остатков молока (чтобы оно не закисло и не воняло на весь дом), и по мере намокания травы съедал ее и брал другой пучок. Он вздрогнул, когда по ту сторону двери раздался крик деда. Можно подумать, что, думая о деде, Тигхи вызвал его дух. Однако фигура, стоявшая у двери, никак не походила на привидение.
– Дочь! – крикнул дед. – Я пришел в твой дом. Дочь!
Когда к ним приходил дед Джаффи, па всегда немного замыкался в себе, а ма – полная противоположность ему во всем – всегда немного ершилась и вела себя вызывающе. Однако они пригласили деда войти, и он посидел с ними за столом и даже выпил немного молока. Тигхи то и дело украдкой посматривал на старика, потому что не мог удержаться. Лицо деда все время изменялось и выглядело очень причудливо. Вот что случается с человеком, если он доживает до такого возраста: щеки избороздили морщины, нос расплылся и покрылся мелкими точками, волосы стали совсем седыми и начали выпадать в разных местах, из-за чего на макушке и на затылке образовались проплешины. И все же то обстоятельство, что очень немногие люди доживали до такой глубокой старости, делало деда уникальным. Шумно прихлебывая, он выпил молока и положил бурдюк на стол. На темной верхней губе обозначился белый молочный след. Дед посмотрел на Тигхи.
– Ты – мой единственный внук, парень, – сказал он неожиданно звонким голосом.
Тигхи неуверенно кивнул. Дед имел обыкновение вкладывать огромное значение даже в самые простые вещи. Мальчик с опаской покосился на него. Что дед имеет в виду? Просто утверждает или же это начало чего-то более серьезного?
– Мои враги… – начал было дед и остановился.
Вся троица – ма, па и Тигхи – терпеливо ждала. Дед часто начинал свою речь словами «мои враги».
Старец медленно и с потугой на проницательность стал вглядываться поочередно в лица Тигхи и ма.
– Мои враги говорят, что мой внук посещает дом известного еретика, опасного человека. Это наносит ущерб моей репутации.
Сердце Тигхи ушло в пятки. Его мысли возвратились к прошлому вечеру. До того он несколько раз бывал в доме Уиттера, однако лишь вчера вечером там прозвучало нечто, чему можно дать определение ереси. Не может быть, чтобы слухи о том, что случилось несколько часов назад, успели облететь всю деревню.
– Ты, – повторил дед, опять устремляя взгляд на Тигхи, – мой единственный внук.
Тигхи опять кивнул, но теперь почувствовал, что его щеки покрылись румянцем. Сердце учащенно забилось. Однако дед ничего больше не сказал, и в комнате повисла гнетущая тишина. Дед Джаффи взял бурдюк и, причмокивая, допил молоко, вытер тонкую линию с верхней губы тыльной стороной ладони и откашлялся.
– Дочь, – произнес он, не глядя на ма, – ты потеряла козу.
– Да, па, – ответила она тихим голосом.
– Я сожалею о твоей потере.
Опять наступило молчание. Тигхи заметил, что отцу стоит немалого труда не дать выражению изумления полностью овладеть его лицом. Лицо ма пока оставалось непроницаемым.
– Дочь, – сказал па, – часть этой козы принадлежала мне.
– Это правда, па.
– В такое время, – продолжал дед, сделав широкий жест правой рукой, – нет нужды требовать срочного возврата столь больших долгов.
Эти слова удивили даже ма. Невозмутимость исчезла с ее лица. Но она возразила:
– Спасибо, па, но это ни к чему.
Дед фыркнул, и его рука упала вниз. Тигхи опять украдкой посмотрел на деда. Щека деда дернулась, как дергается морда козы, когда ее одолевают мухи. От этого движения часть влаги выползла из его глаза и бусинкой скатилась по морщинистой щеке. Тигхи еще не доводилось видеть деда таким.
– Когда Бог построил стену!… – воскликнул он внезапно и громко, словно начиная очередную проповедь, но тут же осекся.
Наступила непродолжительная пауза.
– Констак умер, – сказал он гораздо тише. – Скончался ночью. Бог взял его к себе ночью.
Некоторое время все сидели в молчании. Затем ма нерешительно произнесла:
– Какая ужасная новость.
– Смерть не минует никого из нас, – внезапно пророкотал дед. – Так установлено Богом. Вот почему он поместил нас на стену, чтобы во все времена мы помнили о шаткости и превратности жизни, о ее бренности, о неминуемости смерти.
Однако по мере того, как дед произносил эти слова, страстность проповедника в его голосе угасала, и к концу предложения священник перешел почти на шепот. На нижней реснице задрожала еще одна слеза и затем скатилась по щеке.
– Он был другом, – тихо произнес дед.
– Я знаю, – отозвалась ма и, протянув руку, дотронулась до отца.
Однако ее прикосновение как бы вернуло деду его прежнюю самоуверенность. Он резко встал и громко проговорил:
– Сегодня мы его кремируем, и было бы неплохо, если бы на этой церемонии присутствовали все жители деревни. Он был великий человек. Хороший человек. Мы должны сжечь его и послать его душу вместе с дымом вверх по стене. Бог ждет его душу. Бог сидит наверху стены и видит все.
Гордо расправив плечи, дед прошествовал к двери и оставил их дом.
Некоторое время Тигхи наблюдал за тем, как его па и ма обменивались взглядами. Затем ма покачала головой и встала из-за стола.
Помогая па производить в доме обычную утреннюю уборку, Тигхи спросил:
– Дед был очень близок с Констаком, верно?
Па быстро взглянул на него и сказал:
– Вообще-то да, они были очень близкими друзьями. Знали друг друга много лет. Гораздо больше, чем ты прожил на свете.
Однако Тигхи поймал себя на мысли, что его больше интересует, в какой момент ночи умер старый Констак. Когда Тигхи находился в доме Уиттера или после? Шелест голубиных крыльев в звездном свете; рвотная масса изрыгается из горла Тигхи подобно холодному блеску души, оставляющей тело. Все это наполнило его голову странным ощущением.
Когда все неотложные дела по дому были сделаны, а па и ма пошли в хлев посмотреть козу, которая должна вскоре дать приплод, Тигхи отправился в деревню. Внизу, на выступе главной улицы пара младших проповедников деда готовили погребальный костер, кое-как связывая в пучки сухие стебли высокого бамбука. Тигхи постоял около и поглазел на их работу. Люди сновали по улице взад-вперед, и кое-кто присоединился к Тигхи в его пустом времяпрепровождении.
Священники тем временем принялись сгибать тонкие бамбуковые доски, придавая им нужную форму. В получившийся короб поместят тело покойного Констака. По краям священники положили еще травы и бамбука. Поглазев немного, зеваки уходили.
Тигхи поднялся по общественной лестнице и пошел вверх по ряду более коротких выступов, располагавшихся выше и правее деревни. Здесь находились механические мастерские. В одной из них, где ремонтировали и изготавливали часы, работал его друг детства Акате. Он был ровесником Тигхи, однако его семья не относилась к числу обеспеченных, и потому Акате большую часть времени проводил в закутке рядом с мастерской, работая с различными часовыми устройствами при дневном свете.
– Ты слышал? – спросил Тигхи, неторопливо приближаясь к другу. – Этой ночью умер Констак.
– Все уже знают это, – ответил Акате, не поднимая глаз и продолжая копаться в маленьких часах.
Они были сделаны из пластмассы, и потому колесики и шестеренки износились и расшатались. Акате смазывал механизм коробочки.
Тигхи опустился на траву перед Акате.
– Ты пойдешь на похоронную церемонию?
– Если успею покончить с этим. – Акате поднял голову. Один глаз у него был по-прежнему прищурен в типичной манере часовщика. – Вчера один человек продал моей ма запчасти к энергоблоку. Теперь у нас полный набор.
– Набор чего? – спросил Тигхи, хотя он совершенно не разбирался в деталях часовых механизмов.
– Понимаешь, это что-то вроде мембраны, которая, как думает моя ма, служила экраном. У нас есть также зубцы от этой штуки, и каждый зубец промаркирован символом. Я даже смог различить некоторые из них – «Р», «А» и что-то похожее то ли на «Ц», то ли на «С».
– Это хорошо, – сказал Тигхи без энтузиазма. – Так ты идешь?
Акате пошмыгал носом и опять посмотрел на часы:
– Не знаю. Может быть. А может быть, и нет. Какая-то чудная пластмасса. Клей никак не берет ее, а если и берет, то потом она отламывается в этом месте. Видимо, в пластике есть какой-то ингредиент, который сопротивляется клею.
– Похоже, ты не слишком большой любитель религиозных церемоний, – заметил Тигхи.
Он сорвал травинку и стал крутить ее, подставляя солнечному свету. Между стебельками травы у его ног суетился удивительно красивый лилово-красный жук. Иногда он заползал на травинку и полз по ней, пока она не сгибалась под его тяжестью и не сбрасывала жука.
– Знаешь, я думаю о Боге.
– Бог, – повторил Акате скучным голосом.
– Ну да. Ты же знаешь, что нас учат, будто он сидит на верхушке стены, – проговорил Тигхи. – И видит Вселенную.
– Насчет таких дел тебе лучше порасспрашивать своего деда, – посоветовал Акате.
– Но ты же знаешь об этом.
– Конечно.
– И тебе это кажется правдой?
– Я как-то не задумывался.
– Дело в том, что я слышал кое-какие другие истории, и они заставили меня задуматься. А что, если Бог не сидит наверху мира? Что, если Бог живет у подножия стены – что, если он построил стену, чтобы не пускать кого-то? Чтобы отгородиться от чего-то?
Акате отложил в сторону инструмент и поднял голову. В его глазах мелькнула догадка.
– Вот оно что, – проговорил он задумчиво. – Я слышал, что ты ухлестываешь за этой девчонкой, Уиттершей. А всем известно, что ее па – старый чудак, который не дружит с головой.