— Вы, кажется, невеселы, сударыня; не утренний ли визит расстроил вас? — обратился к моей даме сидевший неподалеку офицер; но сосед его дернул за рукав и что-то шепнул на ухо, а дама на другой стороне стола с выступившим на щеках лихорадочным румянцем и тревожным блеском в глазах начала громко расхваливать прекрасную оперу, которую слушала в Париже.
У моей соседки вдруг навернулись на глаза слезы:
— Ну, не глупое ли я дитя! — сказала она, обращаясь ко мне.
— Обычное следствие головной боли,— отозвался я, поскольку прежде она уже жаловалась на мигрень,— против которой самое лучшее лекарство есть дух, присутствующий в пене этого поэтического напитка.
С этими словами я налил в ее бокал шампанского. Сначала она отказывалась, но потом выпила немного и взглядом поблагодарила меня за мое истолкование ее слез, которых она не в состоянии была долее скрывать. После этого она вроде бы несколько повеселела, и все пошло бы хорошо, ежели бы я не имел несчастья задеть бокал, издавший пронзительный, резкий звук. При этом звуке моя соседка побледнела как полотно, да и мое сердце внезапно затрепетало, ибо звук этот напомнил мне голос сумасшедшей старухи в пустом доме.
Когда пили кофе, я нашел повод приблизиться к графу П., и он тотчас понял, зачем.
— Знаете ли вы,— спросил он,— что вашей соседкой за столом была графиня Эдмонда 3.? Известно ли вам, что в пустом доме уже много лет содержится взаперти сестра ее матери, которая одержима неизлечимым безумием? Сегодня утром обе они, мать и дочь, навестили несчастную. Старый управитель, единственный человек, который умеет справляться с графиней, когда у нее случаются припадки буйства и надзору которого она по этой причине была вверена, смертельно болен. Теперь, говорят, сестра ее решилась доверить эту семейную тайну известному доктору К., который хочет испробовать кое-какие средства, чтобы если и не восстановить полностью ее здоровье, то хотя бы избавить ее от тех буйных припадков, которые у нее иногда случаются. Больше я пока ничего не знаю.
К графу кто-то подошел, и наш разговор прервался. Доктор К. был тот самый врач, к которому я обращался, когда сам был в критическом состоянии. Само собой разумеется, что я не мешкая поспешил к нему, подробно рассказал обо всем, что со мной приключилось за последнее время, и стал просить его сообщить мне все, что он знает о сумасшедшей старухе. Взяв с меня обещание строго хранить тайну, доктор пошел мне навстречу и поведал следующее:
— Ангелика, графиня фон Ц.,— начал доктор,— имела
Ребенок ее, девочка, вдруг непонятным образом исчезает из колыбели, и все попытки отыскать ее остаются напрасными. Неутешное горе графини доводит ее почти до отчаяния, и в это же самое время она получает от графа Ц. письмо с ужасным известием, что зять его вовсе не ездил в Пизу, но жил в доме Ангелики в ***, где и скончался от апоплексического удара; что Ангелика впала в безумие и что сам он, вероятно, не переживет всех этих несчастий.
Как только Габриела несколько оправилась, она уехала в поместье отца. В одну из бессонных ночей, когда она думала об утраченном супруге и утраченной дочери, ей вдруг почудился за дверью спальни тихий плач ребенка; собравшись с духом, она взяла свечу, зажгла ее от ночника и вышла из спальни.
Великий Боже! У дверей на корточках сидит старая цыганка, завернувшись в красную шаль, и смотрит на нее неподвижными, омертвелыми глазами, держа на руках ребенка, жалобный плач которого пронзает сердце графини. Это ее дитя! Это потерянная дочь ее! Она с силой выхватывает ребенка из рук цыганки, и та, подобно бездушной кукле, падает на землю. Графиня, пораженная ужасом, кричит, все в доме просыпается, сбегаются люди и находят женщину мертвой. Никакие усилия не помогают, и граф приказывает похоронить ее. После этого не остается иного пути, как ехать в *** к безумной Ангелике, чтобы, может быть, там прояснить тайну, связанную с ребенком.
Между тем в *** произошли большие перемены. Все слуги, напуганные приступами дикого помешательства у Ангелики, разбежались, остался только один камердинер. Теперь, напротив, Ангелика сделалась тиха и спокойна. Когда граф стал рассказывать историю с ребенком, она всплеснула руками и захохотала:
— Вы говорите правду? Значит, малютка доставлена вам? Вы похоронили ее? А! Похоронили? Никак встрепенулся фазан с золотыми перышками! А о зеленом слоне с голубыми огненными глазами вы ничего не слыхали?
С ужасом видит граф, что к Ангелике вернулось помешательство, с содроганием замечает, что черты ее лица страшно изменились и приобрели большое сходство с цыганкой; он намеревается увезти несчастную дочь в свое поместье, но старый камердинер не советует ему делать это; и действительно, едва начинаются приготовления к отъезду, как Ангелика приходит в неистовство и бешенство.
В минуты просветления она с горькими слезами умоляет отца позволить ей окончить свои дни в этом доме. Граф, глубоко растроганный, соглашается, хотя признание, которое вырывается у нее, принимает за признак возвратившегося безумия, Ангелика открывает ему, что граф 3. вернулся в ее объятия и что дитя, принесенное цыганкой в дом графа Ц., есть плод этой связи.
Все полагали, что граф Ц. увез несчастную в свое поместье, между тем как она скрывается здесь, в опустевшем доме, под присмотром старого камердинера, В скором времени граф Ц. умер, и графиня Габриела 3. приехала сюда вместе с Эдмондой, чтобы уладить некоторые семейные дела. Она не могла удержаться, чтобы не навестить свою бедную сестру. Надо полагать, что во время этого посещения произошло нечто чрезвычайное; однако графиня лишь весьма коротко упомянула о том, что необходимо освободить несчастную из-под надзора старого камердинера. Впоследствии я узнал, что однажды он весьма жестоко обошелся с Ангеликой, пытаясь справиться с приступом безумия, а она, чтобы задобрить его, выдумала, что умеет извлекать золото; старик поддался этому обману, раздобыл все необходимое, и они вместе занялись алхимическими опытами.