— И что это значит?
— А это значит, друг мой, что вслед за эволюционными изменениями человека вновь грядут социальные потрясения.
Глава четырнадцатая
— Доказали? — не глядя на вошедших, сказал Султанов. По круглому и полному лицу его гуляли красные пятна. — Значит, вы спасители, а Султанов — равнодушный к человеческой беде бюрократ, так? А вы, значит, спасители в белых одеждах, да?
Таманцев был готов к любому разносу, поэтому обидные слова не воспринимал — надо было терпеть. Терпеть во что бы то ни стало. Стоявший рядом Глебов обидчиво дернулся, но Андрей успел схватить его за руку.
— И что мне с вами делать? — поинтересовался Султанов. — Выносить ваше поведение на Совет? Не дождетесь, молодые люди. Мне в нынешней ситуации раскол в Совете не нужен. И оставить вас без наказания я не могу, иначе каждый будет считать, что волен поступать так, как ему вздумается. Так?
Он встал, подошел к следопытам, некоторое время задумчиво оглядывал их. Таманцев не сомневался, что решение уже принято, он Только не знал, что с ними решили делать, и надеялся, что наказание не будет излишне суровым. Ну отправят на полгодика в монтажники или строители. Можно и потерпеть.
— Так вот, дорогие мои, — сказал Султанов. — Мы тут посовещались, и я решил. Отправитесь на Материк. Ребята вы неглупые, пора приобретать специальности, которые требуются Району. Спорить не о чем, я своих решений не меняю. В институты вас примут без вступительных экзаменов, все уже решено, стипендию предприятие вам будет платить, а то вы, наверное, уже забыли, что такое деньги и на кой черт они существуют. Хоп?
Он посмотрел на вытянувшиеся лица парней и едва сдержал улыбку. Ему было жалко наказывать их, но отправка на Материк, по сути дела, наказанием и не была — надо было воспитывать специалистов для Района, и воспитывать их надо было из людей преданных, верных, а эта тройка как раз и доказала верность и преданность делу едва ли не кровью.
Таманцев закрыл глаза. «Четыре года, — с тихим отчаянием подумал он. — В лучшем случае три, и то если тебе разрешать сдавать предметы экстерном».
— Что, Миркин? — неожиданно улыбнулся Султанов. — Страшно?
— Обидно, — сказал Володя Миркин.
— Все. — Султанов вернулся за стол. — И благодарите Бояславцева, он за вас заступился. Иные вообще хотели отправить вас во внешнюю разведку к Суркову. Он отстоял, да. Давайте, ребята, идите, у меня сегодня еще много дел. Сегодня и отправляйтесь, чего зря по Поселку болтаться?
В коридоре Глебов обиженно сказал:
— А я не согласен. И вообще — победителей не судят. Мы их нашли? Нашли. И бывший дом Думачева нашли, и вообще…
— Саша, не пыли, — сказал Таманцев. За последнюю неделю он вдруг почувствовал себя окончательно взрослым. Нет, даже не взрослым, это было совсем не то чувство, зрелым он себя почувствовал, что ли. Понимать все стал и к происходящему относиться иначе. Пусть будет так, как решили в Совете. Надо учиться — значит, будем учиться. Если Району требуются специалисты, мы такими специалистами станем. Таманцев уже не мыслил себя без этого удивительного мира, в который попал волею случая, без его людей, без его безграничной свободы, как это ни странно думать о небольшом кусочке земли, совсем крошечном по общеземным меркам. Но кто сказал, что свобода зависит от пространства? Это еще одно дополнение к свободе, не более. Можно никогда не покидать своего села, своего города, да, черт побери, своей квартиры, наконец, как это случается с инвалидами и больными людьми, и при этом оставаться абсолютно свободным человеком, а можно порхать с континента на континент, менять города и страны и при этом быть рабом. Но если уж и быть рабом, то увлекательного, захватывающего все твое существо дела — на меньшее Андрей Таманцев был просто не согласен.
— Может, это и правильно, — сказал Миркин. — Давно хотел посмотреть, как живут на Материке. Действительно ли там так плохо, как мне расписывали? Еще неизвестно, вернусь ли я сюда. Мне кажется, что нормальному человеку и там работы хватит. Надо готовить людей к будущей встрече.
— Культуртрегер из лауна, — хмыкнул Глебов. — Володя, не делай хорошей мины при плохой игре. Чижу понятно, что нас отсюда выставили. По причине грубого нарушения правил общежития в лауне и служебной дисциплины. Мы усомнились в правильности решения, принятого Советом. А это, братцы мои, чревато, этого не прощают. Если каждый будет сомневаться в правильности решения, принятого старшими, более того — поступать наперекор этим решениям, начнется бардак. А они этого не допустят.
— Ну, положим, мы знали, на что идем, — проворчал Таманцев. — Какого черта! Будем учиться.
Собираться особенно не приходилось, из лауна брать нечего, да и невозможно, кратник пропускал в обе стороны лишь живые организмы. Потому и приходилось делать уменьшенные копии всего или организовывать свое производство. Но Таманцев все-таки зашел в свою комнату и некоторое время сидел на тахте. Впереди была новая жизнь, и какой она будет, Андрей даже не представлял. Наверное, в Большом мире многое изменилось. Это ему предстояло узнать в самое ближайшее время. «Четыре года, — с тоской подумал Таманцев и тут же поправил себя: — Три». В конце концов, все зависит от человека, и если ты хочешь вернуться домой раньше кем-то установленного срока, надо просто делать работу быстрее и лучше. И все равно — возвращение его не особенно радовало. Не может нормального человека это радовать. Но в конце концов, не все же там сирые и убогие. В любом мире обязательно найдутся хорошие и умные люди, особенно если Внимательно оглядеться и Поискать их вокруг себя. Володя Миркин на это уж точно надеялся, поэтому и думал о том, что будет делать в новом для него мире, даже возвращаться не собирался. А что, характер у него жесткий, этот сумеет сказать свое так, чтобы это услышали другие.
Он поднялся и вышел в коридор.
— Лева, Лева, — услышал он звонкий и обидчивый голос. — Оно в духовку не лезет! Что делать? Не понимаю, ну зачем перепелка такие большие яйца несет!
Из столовой выпорхнула девушка в нарядном халатике. Таманцев сразу узнал Зою Федорцеву, она ему всегда нравилась, и ему иногда думалось, что и девушка к нему неравнодушна.
Из комнаты привился будущий историк Района — солидный, бородатый, внушительный. При первой встрече он показался Таманцеву каким-то растерянным и суетливым, но лаун есть лаун — человек на глазах обретал достоинство. А быть может, оно всегда у историка было, а сейчас Таманцев был просто несправедлив к нему по вполне естественной причине. Зоя узнала Таманцева, смущенно порозовела и инстинктивно бросилась под защиту Крикунова. Тот обнял девушку за плечи и с вызовом глянул на следопыта. Таманцев ответил ему всепрощающей улыбкой и пожал плечами. «Ну вот», — печально подумал он.
Грусть не покидала его до самого кратника. Они ехали в открытой машине, и вдруг Таманцев услышал, как лаун поет. Он никогда этого не слышал, при высадках вслушиваешься в совсем иное — в то, что таит угрозу. Сейчас он угадывал в звуках трущихся стволов странную завораживающую мелодию, в которой победная дробь пшеницы и ржи сливалась с нежными вздохами ромашек и одуванчиков, певучая трель полевых гвоздик и часиков оживлялась с ритмическими шорохами клевера, а стоны борющихся с ветром васильков — с вздохами мать-и-мачехи. Лаун прощался с ними.
В здании у кратника все трое неторопливо разделись и встали на площадку, берясь за поручни. Площадка медленно поползла в темноту туннеля, с каждым метром приближая их к новому миру, который страшил неизвестностью. Будущее было темным, как жерло туннеля.
И уже через полчаса, стоя у ворот колючего периметра, отгораживающего лаун от остального мира, Таманцев долго вглядывался в зеленое бушующее море трав, пытаясь отгадать, где Поселок. Но разве можно что-нибудь найти в густой и сплетенной траве? А трава достигала следопытам до пояса. Южнее, где поблескивал небольшой ветряк, обозначило себя серебристо-голубоватой полоской Большое озеро, которое Сейчас совершенно не казалось большим, все вдруг съежилось в размерах, и невозможно уже было представить, что еще вчера они бродили по лауну, схватываясь в смертельных поединках с существами, которых сейчас любой из них мог одолеть легким щелчком, взмахом руки.
Позади оставался его мир, он не мог существовать без Таманцева, а Таманцев не смог бы жить без него. Он еще не представлял, кем станет, в каком обличье вернется сюда, чем будет заниматься дальше, но все это было несущественным. Главным было то, что он вернется и сделает все, чтобы возвращение оказалось как можно более скорым.
— Ну что, ечи микрики? — сказал за спиной Володя Миркин. — Будем учиться?
Нетерпеливо засигналил микроавтобус у дороги.
Водитель торопился в город и приглашал всех занять свои места.
Время подгоняло, время торопило, время устанавливало сроки, и все это было в порядке вещей — ход часов всегда приближает Будущее, но он же, к сожалению, делает прожитое тобой время окончательно недостижимым, оставляя тебе только печальные и нежные воспоминания о том, что когда-то случилось.
Глава пятнадцатая
Компьютерный зал впечатлял.
Помещение для мониторов было отдельным, кинескопы были от маленьких автомобильных телевизоров, которые на Материке считались едва ли не игрушками, но здесь они производили весьма и весьма солидное впечатление — ряды голубовато сияющих экранов, занимающие всю стену. Процессоры и все остальное электронное хозяйство, которое невозможно было уменьшить до приемлемых размеров, были смонтированы в отдельном помещений, где находились специальные лифты для подачи CD-носителей. Отсюда же по земле был проложен кабель, который подключался к станции кратника, имеющей телефонную и спутниковую связь. Это позволяло вычислительному комплексу работать в интернете.
— А вот периферию мы пока минимизировать тоже не смогли, — признался Султанов. — Но будем работать с «МСП», там хорошие специалисты, они помогут. Нравится, Лев Николаевич?
— Впечатляет, — признался журналист, примериваясь к клавиатуре. Выходило удобно.
— Переезжайте, — радушно сказал Султанов. — Кабинет вам здесь выделен и помещение для хранения документации. Помощь нужна?
— Дед поможет, — сказал Лев, — все равно постоянно жалуется, что без дела сидит. Не понимаю, чего он здесь делает? Отправили бы его на Материк, пусть отдыхает в свое удовольствие, заслужил ведь!
— Говорит, что ему там делать нечего, — пожал плечами Султанов. — Думаете, мы с ним не разговаривали? Нравится ему здесь. Это, говорит, мой дом.
— А по-моему, он просто боится Материка.
— И это вполне вероятно, — согласился председатель Совета. — Все-таки вся его жизнь прошла здесь, у Александра
Николаевича все воспоминания — и приятные, и неприятные — с ним связаны. И на кладбище он здесь может сходить, там ведь в братской могиле такие люди лежат!.. Ну работай. — Султанов поднялся.
Лев остался один, впрочем, это продолжалось недолго, аппаратная постепенно начала заполняться людьми, некоторых журналист уже знал. Прошел физик Зельдич, на входе в аппаратную о чем-то спорили два геолога — братья Белые, по-хозяйски присел за один из столиков микробиолог Хашьян. Люди занимались делом. А у Крикунова не было никакого желания изучать сегодня пыльные бумаги, от которых на сто шагов несло казенщиной и канцелярщиной. Ну не хотелось ему этим сегодня заниматься. Прекрасно все, конечно, и компьютерный зал великолепен, и рабочее место устроено очень удобно и рационально, только работать не хотелось. Бывают у каждого такие дни, когда все валится из рук, голова отказывается думать по причине того, что забита она совершенно иным, и вообще хочется плюнуть на все и отправиться на природу; предаться философским размышлениям на совершенно отвлеченные темы.
Лев посидел немного, подумал и отправился на природу.
После вчерашнего дождя земля еще не просохла, и в узлах толстых стволов растений, окружавших Поселок, блестели капли росы. Иногда в них отражалось солнце, и тогда капли вспыхивали чистейшими бриллиантами, сверкая и слепя глаза. Над лауном стоял звонкий гул, словно в джунглях вразнобой звонили сотни далеких колоколов. Небо было чистым, а над верхушками растений медленно плыл вытянутый геодезический шар, сделанный из подручных средств, вспомнив о которых Лев едва не захохотал от восторга. Подумав, любой скажет, из чего микрики могли сделать вытянутый длинный и молочно-белый воздушный шар, к которому крепилась корзина с необходимым оборудованием. Это было смешно, но дело обстояло именно таким образом — для изготовления шара использовались… Ну, вы догадались. Просто и экономично.
Без особых и никому не нужных затрат. В конце концов, все великие открытия чаще всего делались с использованием подручных и невероятно простых средств. О воздушных потоках верхних слоев атмосферы ученые знали хорошо, но поведение атмосферы рядом с поверхностью земли оставалось неизученным, и эти запуски должны были восполнить пробел и метеорологии и геофизике.
Крикунов проводил глазами шар и вновь обратился к своим мыслям. Заряд неожиданной игривости не позволял сосредоточиться, хотя последние изыскания привели его к неожиданному открытию. Об этом он думал последние дни. Надо было ехать в Канаду. Он не знал, как к этому отнесется руководство ООО «МСП», и волокиты с оформлением документов предстояло немало, да и сложности определенные могли при этом возникнуть, но точно знал, что ехать придется. Пусть даже не ему. Хотя, если говорить по справедливости, больше всего на это прав имеет первооткрыватель.
День был солнечный. Видно было, как высоко в небо то и дело взмывали большие и малые прыгуны, то ли спасаясь бегством от своих естественных врагов, то ли радуясь прекрасному дню и своему существованию на Земле.
Здесь, в лауне, Крикунов наконец-то не то чтобы осознал, нет, он принял всей своей душой слова кандидата в президенты США Эдлая Стивенсона, сказанные им однажды: «Мы странствуем вместе, мы обитатели маленького космического корабля и зависим от его столь уязвимых запасов воздуха и почвы; мы ответственны за нашу и его безопасность, ответственны за мир; от полного уничтожения нас спасает наш труд, наше бережное отношение и, я бы сказал, любовь к этому хрупкому суденышку». Крикунов это когда-то записал. А только сейчас понял и принял. Нет, лучше не скажешь! Одному надо увидеть нашу планету из космоса, чтобы понять, какая она крошечная и беззащитная, другому надо обязательно побывать в лауне, чтобы однажды понять то же самое, третьего спасает только трезвый взгляд на происходящее на планете. Но такие люди всегда большая редкость.
Искусственная эволюция уже дала свои всходы. Теперь надо было ждать, когда эти всходы прорастут и дадут плоды на радость всему человечеству. Быть может, мысли Льва Крикунова были несколько выспренни, но они были искренними, он не притворялся — что за радость притворяться перед самим собой?
Мир раскрывался ему во всем своем страшном и ослепительном великолепии, ведь только глядя снизу можно увидеть, как безмерно велик и безгранично ничтожен человек. Только здесь он сумел осознать, как надо жить, чтобы не мельчить и не жалеть о прожитой жизни. Есть два жизненных пути. Один из них заключается в том, чтобы жить, не думая, жить, жить, лишь констатируя, хорошо или плохо прожит очередной день. Так живет большинство, и не ему было осуждать людей за это. Но был и второй путь — жить в вечных попытках сделать что-то, чтобы хоть немного, хоть на малую йоту изменить мир и попытаться приблизить его к совершенству. Так жили единицы, и не ему, Крикунову, было воздавать им за это. Каждый живет, как подсказываем ему его душа. Крикунову хотелось пойти вторым путем, и он очень боялся, что не выдержит, что однажды все-таки сдастся, ведь подвижником быть всегда нелегко, куда легче плыть по течению.
Он сел под огромным широким листом. Здесь было прохладно и влажно; сильно пахло травой, запах стоял такой, словно он лежал в копне свежего сена.
— Лева! Лева! — откуда-то издалека позвали его.
Лев повернулся на бок, подпел рукой щеку и, склонив голову, стал смотреть, как от здания общежития, спотыкаясь и забавно взмахивая руками, бежит Зоя — еще одна, может быть, самая важная причина того, что ему захотелось вдруг зачеркнуть свое прошлое и отправиться дорогой, которая под силу лишь тем, кто, однажды ступив на нее, никогда не оглядывается назад.