Роберт Хайнлайн
Глава 1
«…лучше вступить в брак, нежели разжигаться» – Савл из Тарса
– Он Сумасшедший Ученый, а я его Красавица Дочь.
Так она прямо и сказала. Самый древний из штампов ранней научной фантастики. Откуда бы ей, в ее-то возрасте, знать раннюю фантастику? Когда кто-нибудь говорит глупость, лучше всего сделать вид, что ты ничего не слышал. Я продолжал танцевать и между делом поглядывал вниз, в глубокий вырез ее вечернего платья. Там все было как надо. Все явно натуральное, не резиновое.
Танцевала она хорошо. По нынешним временам девушки, даже специально учившиеся бальным танцам, так и норовят обвиться у тебя вокруг шеи, чтобы ты катал их на себе по залу. Эта передвигалась целиком на собственных ногах, держалась близко, но не прижималась, и понимала, куда я сейчас поведу ее в вальсе, за долю секунды до того, как я начинал движение. Идеальная партнерша – пока не заговорит.
– Ну так что? – не пожелала она молчать.
Мой дед с отцовской стороны, препротивный старый реакционер – феминистки его линчевали бы, – часто повторял: «Зебадия, наша ошибка не в том, что мы их обули и обучили грамоте. Чего ни в коем случае нельзя было делать – так это учить их говорить!»
Легким направляющим движением я дал ей понять, что ей следует сделать сольный поворот; она выполнила требуемую фигуру и вернулась в мои объятия, строго выдержав ритм. Я повнимательнее рассмотрел ее руки и уголки глаз. Да, она действительно была молода – минимум восемнадцать (несовершеннолетних Хильда Корнерс к себе на вечеринки не приглашала), максимум двадцать пять, в первом приближении двадцать два. Но танцевала она так, как умело только поколение ее бабушек.
– Ну так что? – повторила она, теперь уже более настойчиво.
На сей раз я не стал пытаться скрыть направление своего взгляда.
– Скажите, это они от природы держатся так горизонтально? Или у вас там невидимый лифчик? Не трудно быть единственной опорой таких двойняшек?
Она посмотрела вниз, потом вверх, губы ее расплылись в улыбке:
– Да. Торчат. Но вообще-то вы нахал, наглец, грубиян и пытаетесь уйти от темы.
– Кто пытается? Я пытаюсь уйти от темы? По-моему, это вы на мой бесхитростный вопрос ответили двусмысленной литературщиной.
– Ничего не двусмысленной! Я ответила четко и ясно.
– Весьма двусмысленной, – повторил я. – Вы употребили слова «сумасшедший», «ученый», «красавица» и «дочь». Первое слово имеет несколько разных значений, все остальные – предполагают субъективные суждения. В итоге семантическое содержание сводится к нулю.
Она не разозлилась – скорее задумалась.
– Некоторые варианты к папе неприложимы… хотя я действительно употребила слово «сумасшедший», имея в виду его разные значения. Я, пожалуй, согласна, что «ученый» и «красавица» содержат субъективные характеристики, но при чем тут «дочь»? Вы же не сомневаетесь, какого я пола? А если сомневаетесь, то хватит ли у вас квалификации, чтобы обследовать мою двадцать третью пару хромосом? При нынешних успехах транссексуальной хирургии никакие менее радикальные методы проверки вас, полагаю, не устроят.
– Я предпочел бы контрольный эксперимент в полевых условиях.
– Как, прямо в зале?
– Зачем же? В кустах за бассейном. Квалификации у меня достаточно как для лабораторных условий, так и для полевых. Но когда я говорил о субъективности символа «дочь», я имел в виду отнюдь не пол, это как раз поддается верификации с помощью объективных данных. Хотя, собственно, к чему верификация, если данные столь выдающиеся?
– Не такие уж они и выдающиеся, всего девяносто пять сантиметров в окружности! Совсем немного для моего роста. Сто семьдесят босиком, сто восемьдесят на этих каблуках. Просто у меня совершенно осиная талия: сорок восемь сантиметров, и это при том, что вешу я пятьдесят девять кило.
– И зубы у вас не вставные, и перхоти у вас нет. Успокойтесь, Ди-Ди, я вовсе не хотел поколебать вашу уверенность в себе.
Что я не отказался бы поколебать, так это ее выпуклости, действительно выдающиеся во всех отношениях. К этим предметам у меня пристрастие с младенчества, мне еще шести не было, а я уже это осознал – шести месяцев, разумеется.
– Но символ «дочь», – продолжал я, – предполагает не одно, а два утверждения. Одно, насчет пола, объективно верифицируемое, а другое субъективное, даже если его высказывает судебно-медицинский генетогематолог.
– Бог ты мой, ну и словечки же вы знаете, мистер. То есть, простите, доктор.
– Именно мистер. В этом университете нет никакого смысла титуловать человека доктором, тут у каждого докторская степень. Даже у меня: Д.Ф. Знаете, что это значит?
– Кто же этого не знает. Я тоже доктор философии.
– Доработался, фанатик.
Я быстренько переоценил ее возраст, приняв в качестве второго приближения двадцать шесть.
– В какой же области вы заработали степень? Физвоспитание, что ли?[1]
– Мистер доктор, вы мне все подпускаете шпильки. Так вот, уймитесь. Студенткой я специализировалась по двум предметам: один был действительно физвоспитание, и я получила право его преподавать – на тот случай, если понадобится работа. Но по-настоящему я занималась математикой, что и продолжала делать в аспирантуре.
– А я-то думал, что Ди-Ди означает Doctor of divinity.
– Доктор богословия?
– Или божественный доктор, если хотите.
– Да ну вас к черту! Мое прозвище – это попросту мои инициалы: Д.Т., Ди-Ти. Или Дити. Официально я именуюсь доктор Д.Т.Берроуз – доктор, потому что мистером я быть не могу, а миз[2] или мисс – не желаю. Вот что, мистер: считается, что я должна поразить вас своей ослепительной красотой, а затем околдовать обаянием женственности, но, я смотрю, это не очень получается. Попробуем с другого конца. Расскажите-ка мне, до чего вы там «доработались, фанатик».
– Дайте припомнить. Чем же я занимался-то? Отливкой блесен? Или плетением корзинок? Знаете, это была одна из тех междисциплинарных тем, в которых ни один ученый совет ничего не понимает, так что в конце концов диссертацию просто взвешивают на весах, и все. Кажется, у меня где-то завалялся экземпляр, надо будет посмотреть, что там написано на титульном листе.
– Не трудитесь. Ваша диссертация называется «Некоторые импликации шестимерного неньютонова континуума». Папа хочет ее с вами обсудить.
Я остановился, перестав вальсировать.
– Вот это да! Может, ему все-таки лучше поговорить не со мной, а с тем, кто действительно это написал?
– Не врите. Я видела, вы моргнули. Все, попались ко мне на крючок. Папа хочет побеседовать с вами о нашей диссертации, а потом предложить вам работу.
– Работу? Ну уж нет! Считайте, что я сорвался с крючка.
– Ах ты, боже мой! Папа действительно обезумеет от досады. Ну пожалуйста, а? Умоляю вас, сэр!
– Вы сказали, что имели в виду различные смыслы слова «сумасшедший». Я что-то не совсем понял…
– А… Папа у меня слегка обезумевший, в смысле сердитый, потому что коллеги не принимают его всерьез. А также обезумевший в смысле полоумный – то есть это коллеги так считают. Они говорят, что его работы – сплошная бессмыслица.
– А они не бессмыслица?
– Я не настолько сильный математик, сэр. Я по большей части вожусь с программами. Куда мне до n-мерных пространств!
Высказывать свое мнение на этот счет мне, к счастью, не пришлось: зазвучало «Голубое танго». Если вы умеете танцевать танго, то вам не до разговоров. Дити умела. Прошла целая вечность чувственного блаженства, пока, строго с последним аккордом, я наконец не вернул ее в исходную позицию. На мой неловкий поклон она ответила глубоким реверансом.
– Благодарю вас, сэр.
– Уф! После такого танго партнерам полагается пожениться.
– Давайте. Я сейчас найду хозяйку дома и скажу папе. Встречаемся через пять минут. Где? У главного входа или у бокового?
Сказано все это было с выражением тихого счастья.
– Да вы что, Дити? – сказал я. – Вы действительно решили выйти замуж за меня? Мы же с вами совершенно незнакомы.
Ее лицо, оставаясь невозмутимым, как бы погасло – и еще у нее опустились сосочки. Она спокойно ответила:
– После этого танго уже нельзя сказать, что мы совершенно незнакомы. Я поняла ваши слова так, что вы предлагаете мне… что вы хотите на мне жениться. Я ошиблась?
Мой мозг лихорадочно заработал, перебирая прошедшие годы, как это бывает, говорят, с утопающими, перед глазами которых проходит вся прожитая жизнь (а откуда, собственно, известно, что у них там проходит перед глазами?): тот дождливый денек, когда старшая сестра моего приятеля приобщила меня к тайнам; то странное ощущение, которое я испытал, когда незнакомая девушка впервые принялась строить мне глазки; то двенадцатимесячное сожительство по контракту, когда вначале мы были без памяти, а к концу нам было без разницы; все те бесчисленные события, которые привели меня к твердому решению не жениться ни за что и никогда.
Я ответил немедленно:
– Вы поняли мои слова правильно. Я сделал вам предложение – в том самом, старомодном значении этого слова. Я действительно хотел бы стать вашим мужем. Но вам-то это зачем? Я не подарок.
Она набрала полную грудь воздуху, ткань платья натянулась, и – хвала Аллаху! – сосочки снова вздернулись.
– Сэр, вы именно подарок – тот, который мне велели доставить, и, когда вы сказали, что нам полагалось бы пожениться – ясно было, конечно, что это всего лишь красивое словцо, но я вдруг почувствовала себя такой счастливой: оказывается, этот-то способ доставить вас мне и нужен! – Она запнулась. – Впрочем, не буду ловить человека на слове и злоупотреблять его благородством. Если хотите, пойдемте в эти ваши кусты. И можете не жениться. Только вот что, – решительно заявила она, – в уплату за то, что вы меня трахнете, – вы поговорите с моим отцом и позволите ему кое-что вам показать.
– Дити, вы дура. Вы же там испортите это прелестное платье.
– Ну и подумаешь! В конце концов, я могу его снять. Возьму и сниму. Тем более что под ним ничего нет.
– Под ним ой-ой-ой что есть!
На это она улыбнулась, но тут же снова нахмурилась.
– Благодарю вас. Ну что, пошли в кусты?
– Да погодите вы! Я сейчас, кажется, поступлю как порядочный человек, а потом буду жалеть об этом всю жизнь. Дити, вы ошиблись. Ваш отец хочет говорить вовсе не со мной. Я ничего не понимаю в n-мерной геометрии. (Откуда у меня эти приступы честности? Вроде бы я ничем не заслужил такой напасти.)
– Папа считает, что понимаете, этого достаточно. Ну, пошли, пошли. Я хочу поскорее увезти папу отсюда, пока он не надавал кому-нибудь по морде.
– Не торопитесь. Я не просил вас ерзать со мной на травке, я сказал, что хочу на вас жениться – но при этом мне хотелось бы знать, почему вы хотите за меня замуж. Вы мне сказали, что от меня нужно вашему отцу. Но я не собираюсь жениться на вашем отце, он не в моем вкусе. Вы-то сами что думаете, Дити? Или тогда оставим этот разговор. (Интересно, я мазохист, да? Там за кустами есть пляжный лежак.)
С торжественным видом она оглядела меня снизу доверху, от штанин моего вечернего костюма до косо повязанного галстука и редеющего ежика на голове – всю стодевяносточетырехсантиметровую орясину.
– Мне нравится, как вы ведете даму в танце. Мне правится, как вы выглядите. Мне нравится ваш рокочущий голос. Мне нравится, как вы виртуозно играете словами: прямо какой-то диспут Уорфа[3] с Коржибским[4] под председательством Шеннона[5].
Она еще раз набрала полную грудь воздуху и закончила почти печально:
– А больше всего мне нравится, как от вас пахнет.
Ну, тут требовалось незаурядное обоняние: полтора часа назад я был чистехонек, просто скрипел весь, а чтобы вспотеть, мне одного вальса и одного танго мало. Но этот комплимент располагал к Дити необычайно – впрочем, в ней все располагало. Большинство девушек не находит ничего лучше, как пощупать ваш бицепс и воскликнуть: «Боже мой, какой вы сильный!»
Я ответил ей улыбкой:
– От вас тоже чудесно пахнет. От ваших духов мертвый и тот восстанет.
– Я не душилась.
– А, ну так, значит, от ваших природных феромонов. Они восхитительны. Идите возьмите свою накидку. У бокового входа. Через пять минут.
– Слушаюсь, сэр.
– Скажите вашему отцу, что выходите за меня замуж. На интересующую его тему я поговорю с ним бесплатно. Я принял это решение еще до того, как вы стали меня уговаривать. Он быстро поймет, что я не Лобачевский.
– Это уже его забота, – ответила она на ходу. – Вы позволите ему показать вам ту штуку, которую он соорудил у нас в подвале?
– Ну конечно. А что это за штука?
– Машина времени.
Глава 2
«Эта вселенная всегда была чокнутая…»
Зеб:
«…И семь громов проговорили голосами своими. И произошли молнии, и землетрясение, и великий град…»
Да, эта Вселенная всегда была чокнутая. Подозреваю, что ее строили по правительственному заказу.
– И большой у вас подвал?
– Средний. Девять на двенадцать. Но он весь забит. Станки, верстаки всякие.
Сто восемь квадратных метров… Потолок, должно быть, два с половиной… Что это папа – корабль собрался строить у себя в подвале, как тот фольклорный чудак?
Мои размышления были прерваны громким возгласом:
– Вы безграмотный начетчик, бестолочь и бездарь! Вся ваша математическая интуиция скисла еще до защиты диплома!
Кричавшего я не знал, но зато прекрасно знал того надутого типа, на которого кричали. Это был профессор Альберт Синус, декан математического факультета – и горе тому студенту, кто по неосторожности подаст заявление на имя декана, написав это самое имя в сокращенном виде: профессор А.Синус. Не всем же известно, что по-латыни это читается «азинус» и означает «осел». Старина Азинус провел всю жизнь в поисках Истины – собираясь по обнаружении засадить ее под домашний арест.
Профессор надулся, как зобастый голубь, – его жреческая напыщенность была задета. Вид у него был такой, будто он рожает дикобраза.
Дити ахнула:
– Ну вот, началось! – и рванула туда, где разгорался скандал.
Что касается меня, то я от скандалов стараюсь держаться подальше. Я жуткий трус и хожу в фальшивых очках без диоптрий в качестве буфера – когда какой-нибудь обормот заорет на меня: «Ишь какой умный! А ну, снимай очки!» – я как раз и выгадываю на этом время, чтобы слинять.
Я двинулся к месту скандала.
Дити стояла между его участниками, лицом к кричавшему, и говорила тихо, но твердо:
– Папа, не смей. Опять мне вытаскивать тебя из истории, да?
Она пыталась завладеть его очками – явно для того, чтобы заставить его их надеть. Судя по всему, он снял очки, изготовившись к бою. Он держал их так, чтобы она не могла до них добраться.
При моем росте мне не составило труда дотянуться до очков, отобрать их и вручить Дити. Она ответила мне улыбкой благодарности и надела их на отца. Тот сдался и не стал сопротивляться. Она решительно взяла его под руку.
– Тетя Хильда! – к месту происшествия подоспела хозяйка дома.
– Что такое, Дити? Зачем ты их остановила, детка? Мы даже не успели поспорить, кто кого побьет.
Драки на званых ужинах у Шельмы Корнерс – в порядке вещей. Еду и питье она обеспечивает в изобилии, музыку – непременно в живом исполнении; эксцентричные гости у нее бывают, скучные – никогда. Так что присутствие Азинуса меня удивило.