— Нет, — удивился Кэйр. — А зачем?
— Там стоит побывать. Особенно — заключенным.
— Па-аслушай, твоя честь, а ведь хорошая мысль, — сказал быстро соображавший Ждан.
— Очень даже, — кивнул Бурхан.
Кэйр объявил перерыв. И они отправились.
* * *
Место упокоения грешников находилось на южном склоне горы Святаго Вознесения, поскольку здесь за короткое полярное лето грунт протаивал глубже, чем в других местах. Примерно на полметра На такую же глубину копали могилы, да и то — по теплому времени, которое на Абораварах не превышало месяца. Очередную жертву просто сбрасывали в яму без гроба и даже савана, наскоро заваливали мерзлыми комьями, а сверху водружали необработанный камень с номером.
Кладбище начиналось за воротами лагеря и тянулось по склону вплоть до подножия ледника. Первые ряды примитивных могил имели камни, датированные серединой прошлого века. Они располагались правильными полукружьями. Здесь зеленел мох и еще наблюдались признаки минимальной благопристойности. А вот выше по склону хоронили уже как попало — вкривь, вкось, да впритык, без малейшего почтения к человеческим останкам. Несмотря на холод и свежий морской ветерок в нос бил запах тлена Ужасало, что во многих местах обнажились части скелетов.
— Песцы раскапывают, — пояснил Петроу.
— Я слышал, что этих песцов ловили голодные заключенные, — сказал Бурхан.
— Да, так говорят.
Франца передернуло.
— Боже мой, боже мой!
— Это сколько ж здесь людей-то лежит? — спросил Ждан.
— На камнях — пятизначные номера, — сказал Кэйр. — Но здесь кое-кого еще не хватает.
— Что ты такое говоришь? — побледнел Франц, оглядывая скорбное поле. — Кого тут еще может не хватать?
— Того, кто всех этих людей сюда отправил.
— Сострадариев?
— Сострадариев. Точнее, их верхушки. Она-то, верхушка, прекрасно сознает, что творит.
— Не могу представить. Вероятно, они тоже ослеплены фанатизмом.
— Преданность идее не может служить оправданием убийства даже одного человека. А их тут столько… Герр мичман, благодарю вас за прекрасную идею. Нужно чтобы завтра же эти несчастные отказники предметно ознакомились со своим будущим.
— Если у нас оно будет, это завтра, — сказал Бурхан. — Ты ничего не видишь?
— Где?
— Левее горы. Зюйд-зюйд-вест, как говорят моряки.
Кэйр приложил ко лбу ладонь.
— Ого, — сказал он. — Нужно предупредить адмирала.
* * *
Первым к портовому домику, где остановился Мак-Магон, прибежал Ждан. Как ни странно, известие адмирала нисколько не огорчило. Напротив, он вроде бы даже обрадовался. Но когда Ждан ушел, Мак-Магон выразил неудовольствие тем, что сообщение поступило не от морского наблюдательного поста, а от случайного человека.
— Виноват, герр адмирал, — сказал Мориц. — Это не так. Сообщение от постов поступило раньше. Не хотели вас будить, экселенц.
— Так уверены, что это фон Бистриц?
— Совершенно, герр адмирал. Бригантина. Под флагом Альбаниса.
— Мало ли…
— Ни один корабль добровольно к Абораварам не сунется.
— А по приказу? Не грех проверить, Мориц.
— Так точно. Корвет «Сифарис» уже снялся с якоря.
— А! Вот это правильно. Ветер?
— Устойчивый вест-норд-вест. В бухте — слабый, в проливе — умеренный. Через полчаса все выяснится, экселенц. Быть может, вздремнете еще?
— Уже не смогу. На меня плохо действуют белые ночи. Прикажите заварить кофе. И запросите информацию о состоянии кораблей. Думаю, что времени для ремонта осталось совсем мало. Да, и как себя чувствуют наши раненые? Многие ли из них уже способны вернуться в строй?
* * *
…Стены незнакомой комнаты покачивались.
В ней был очень низкий потолок и лишь одно маленькое оконце необычной формы — в ширину больше, чем в высоту. Сквозь него проникал мягкий сумеречный свет. Оттуда, из-за окна, доносились крики чаек.
Пахло лекарствами. Над головой кто-то разгуливал тяжелыми шагами. Будто чугунные гири переставлял. От буханья этих гирь-шагов егер-сержант Неедлы и очнулся.
Он попробовал повернуться на бок, но тут же невольно застонал — болело левое плечо.
— Эге! Кажется очухался, — сказали сбоку.
Иржи скосил глаза и увидел в соседней койке человека с забинтованным животом. Он был очень бледен, худ, под его запавшими глазами темнели круги, но сами глаза посмеивались.
— Ну и как себя чувствуешь, приятель? — спросил обладатель забинтованного живота.
Иржи прокашлялся.
— Пожалуй, сегодня не лучший день моей жизни.
Сосед усмехнулся.
— Совсем наоборот, не самый худший. Ты очнулся все еще на этом свете, дорогой мой.
— Простите… А вы кто? — спросил Иржи.
Сосед удивился.
— Привет! Прошка я. Прохор Петрович. Секретарь Обенауса. Неужто не признаешь?
— А, — сказал Иржи. — Извините. Вы порядком изменились.
— Изменишься тут, — проворчал Прошка. — Если брюхо прострелено. Хорошо еще, что навылет. Пуля, знаешь ли, сзади ударила и через живот улетела.
Иржи прикрыл веки. Перед глазами заплясали лошадиные морды, вспышки выстрелов, мелькающие кусты, орущие бубудуски…
— Урс Паттени жив?
— Вахмистр? Ну, к скампавею живой добрался. Он тебя даже с лошади снимал. Ты уже никакой тогда был.
— А барон?
— Тоже уцелел, только ногу ему поцарапали. Собирался назад скакать, в Муром.
— Ускакал?
— Вот этого не знаю. Обеспамятовал я. Только здесь и очнулся.
— А где мы? — спросил Иржи.
— На «Поларштерне».
— На яхте курфюрста?
— Ну да. Она там неподалеку проплывала.
— Как проплывала? Одна?
— Ну, ты и сказал. Одна! Да курфюрст целую армаду отрядил, свои лучшие линкоры. Там же покаянцев было полно, выход в море стерегли. Ваш адмирал с разбегу в них и ударил.
— Прорвались?
Прошка удивился.
— А как же иначе? Башковитый у вас, говорят, адмирал. Бубудусков как котят расшвыривает. Неужто пальбы не слышал? Даже у нас все тряслось, хотя сам «Поларштерн» почти и не стрелял.
— Да нет, вроде слышал. Только ничего не понял. Голова совсем не работала.
— Это с непривычки. Тебя, видно, в первый раз подстрелили?
— В первый.
— Понятно. Есть, конечно, хочешь?
Иржи подумал.
— Да. И даже очень.
— Это хорошо. Это на поправку, значит, идешь. Сейчас.
Прохор взял с тумбочки бронзовый колокольчик и позвонил.
Прошло немного времени. Отворилась дверь. Через высокий порог шагнула полная женщина в чепце и белом халате.
— Андреевна, сестричка, — сказал Прошка. — Сержантик тут вот проголодался.
Женщина всплеснула пухлыми руками.
— Что, ожил? Ну, слава богу, слава богу! Нет, золотые руки у нашего доктора… Вы так ужасно бредили, сударь. Все драконов вспоминали. И еще какого-то проконшесса ругали страшно.
— Это точно, — кивнул Прошка. — Крепко ты его припечатывал, егер. Даже я кой-что впервые слышал. Особенно про чешуйчатую, э… ну, эту самую. Тригонометрию, в общем.
Иржи смутился.
— Простите, сударыня.
— Ничего, голубчик. Вы ведь больше не будете ругаться?
— Нет, нет, что вы! Я вообще не понимаю…
— Вот и ладно. Сейчас я принесу вам обед.
Андреевна вышла.
— Кормят тут, должно быть, хорошо, — мечтательно сказал Прошка. — Прямо завидую. Мне вот полтора метра кишков оттяпали, так что теперь один только бульончик дают. С чайной ложечки! И это — на яхте самого курфюрста, где чего только нет. Досадно, понимаешь.
— А кто нас на яхту доставил? — спросил Иржи.
— Да свои, муромские мужики. Фрегат у базилевса еще отбили. Ну и нам крепко подсобили. Без этого лазарета плавучего мне бы давно каюк пришел. Да и тебе, пожалуй. Крови ты порядком потерял. Спасли нас, в общем.
— А кто? Боярин Стоеросов?
— Он самый, Свиристел Палыч. Должники мы теперь у него. Я так — особенно.
Внезапно по палубе над госпитальной каютой пробежало несколько человек. Прошка насторожился.
— Что-то случилось? — спросил Иржи.
Прошка качнул головой.
— А бес его знает. Слушай, глянь-ка в иллюминатор. Если сможешь.
* * *
Придерживая больную руку, Иржи сел.
Голова закружилась, перед глазами поплыли пятна Отдышавшись, он все же встал на покачивающийся пол, но колени подогнулись, плечо резануло.
— Эй, эй, — встревоженно сказал Прошка. — Лучше поворачивай в гавань, парень. Тебе недавно еще кровь переливали.
Иржи стиснул зубы и поднялся с колен. Держась за стену, сделал шаг, второй, третий.
— Упрямый, — заключил Прошка. — Ну, и что там?
Снаружи было весьма прохладно. От дыхания стекло запотело. Протерев иллюминатор рукавом халата, Иржи уперся в него лбом, чтобы не упасть.
Сначала перед глазами плясали все те же разноцветные пятна. Потом под зеленоватым небом он различил скалистые берега, а между ними — широкую бухту.
В бухте медленно покачивались корабли с голыми мачтами. Все они либо стояли на якорях, либо были ошвартованы у свайного пирса. Лишь небольшая, низко сидящая в воде бригантина двигалась. Она огибала крутой, увенчанный ледником мыс. Судно, по-видимому, очень спешило, шло с полным набором парусов.
— Какой-то новый корабль приплыл, — сказал Иржи.
— Померанский?
— Нет.
— А чей?
— Не знаю. На нем флаг с красным крестом.
Прошка тихо присвистнул.
— Во как! Альбанец, значит. Похоже, что нашей стоянке приходит конец.
— А где это мы стоим?
— У островов Абораварских. Слыхал про такие?
— Они же… Где-то на севере?
— На севере, на севере.
— Интересно, зачем это мы здесь, — сказал Иржи.
Прошка усмехнулся.
— Ну, адмирал мне не докладывал. Но я так подозреваю, что прячемся. Вишь ли, Иржи, из устья Теклы в открытый океан две дороги — либо на юго-запад, мимо Магриба, либо на северо-восток, мимо Покаяны. И там и сям эскадру могли подстеречь. Вот Мак-Магон и надул покаянцев. Они-то, небось, вдоль побережья мечутся, в оба направления, а мы вот сидим на севере и спокойно починяем рангоут.
Иржи еще раз взглянул в иллюминатор.
— Да, на соседнем корабле что-то делают с мачтой.
Вошла Андреевна. Она принесла котелок супа, хлеб с сыром и кружку вина.
— Шаутбенахт Свант приказал выделить из своих запасов, герр сержант. Говорят, вы посла Обенауса спасали.
— Я? Просто скакал позади. Поэтому в меня и попали.
— Ты в самом деле скакал позади, — усмехнулся Прошка. — Только при этом еще двух бубудусков завалил.
— Не помню.
— Зато я помню. Где так стрелять научился, тоже не помнишь?
— Нет. Этого не забудешь. В ущелье Алтын-Эмеле. Только там все больше из штуцеров били. Из пистолетов — редко, когда ящеры совсем уж близко подбирались.
— Страшно?
— Ну да. Стреляешь, стреляешь, а их вроде не меньше, а больше становится.
— И что же тогда делали?
— Ручные бомбы здорово помогали. Особенно когда всем эскадроном швыряли. Штук этак по семьдесят-восемьдесят сразу. Одну вообще нельзя бросать, ящеры поймают и назад вернут. А швыряют они подальше нашего, руки очень длинные. Поэтому к ним и с саблей не подлезешь.
— А со штыком?
— Штыком или пикой достать можно. Если ящер, конечно, позволит. А вообще врукопашную с ними лучше не сходиться.
— Здорово дерутся?
— Не то слово. Перед боем листья какие-то жуют и от этого в осатанение впадают. Смерти не боятся, боли не чувствуют. Помню, одному руку сломали, кость торчит, так он скакал, скакал, да этой же костью и дрался.
— Не слабо, — сказал Прошка.
— Не слабо.
— Ох, страсти-то какие! — сказала Андреевна. — Давайте я вас покормлю.
— Спасибо, я сам. Только поднос придержите, если можно. Покачивает.
— Конечно, конечно. Не стесняйтесь.
Стесняться Иржи не собирался. Орудуя одной рукой, он моментально справился с едой и облизал ложку. Аппетит был зверским.
— Во дает, — завистливо сказал Прошка. — Как тебе винцо капитанское?
— Ох, извини. В следующий раз поделюсь.
— Ладно, чего там. Нельзя мне еще.
От еды и вина приятное тепло распространилось по всему телу. Иржи тут же почувствовал, что засыпает. Андреевна собрала посуду и вышла на цыпочках.
* * *
Проснулся он не скоро.
Стены каюты по-прежнему слегка покачивались, но за иллюминатором серели сумерки. В такт качке шевелились тени от масляного фонаря. Прошка мирно посапывал. Под его койкой был виден ночной горшок.
Иржи встал, нащупал ногами тапочки и здоровой рукой набросил на себя халат. Он помнил, что отхожее место, или гальюн, находится где-то наверху. Осторожно, чтоб не скрипнуть, встал, открыл дверь. В голове опять зашумело.
Преодолевая слабость, Иржи вышел в полутемный коридор. С одной стороны он оканчивался тупиком и там у резных дверей стояли два вооруженных матроса. Оба внимательно посмотрели на Иржи, но ничего не сказали.
А с другой стороны коридор упирался в толстенную мачту. По бокам от этого удивительно ровно обтесанного бревна находились узкие двери.
Держась за стену, Иржи вышел на палубу. В нос ударило свежим морским запахом. Послышался шум ветра, плеск волн, крики чаек. Ночь была очень светлой, Эпс так и не смог дотянуться до полярного горизонта. Иржи на мгновение закрыл глаза от всего этого неожиданного света.
А когда открыл, увидел перед собой паутину снастей. Дальше простиралась широкая бухта с лиловыми отблесками зари. На волнующейся поверхности воды покачивалось больше десятка кораблей. Со многих доносились голоса, визг пил, стук молотков; на соседнем корвете матросы поднимали новую мачту.
— А ну, навались! — кричал боцман. — Раз-два, взяли!
Однако на «Поларштерне» все было тихо.
Укрываясь от ветра, за фальшбортом собралось человек шесть матросов. Они увлеченно слушали рассказчика.
— …Ну, значит, хоть и шли мы во втором ряду, но когда «Тарида» пальнула, одно ядро все же долетело. Аккурат в марсовую площадку ударило. Там-то наш братец Гуго и сидел, все врагов его высочества высматривал. Ну, шум, треск, обломки падают. Все, думаю, каюк мореходу. Отплавался наш Гуго! Ан — нет. Смотрю вниз — на палубе никого. Подбегаю к борту — на воде ни всплеска, ни кругов, ни других следов происшествия. А что оказалось? Он ногой в снасть угодил и висит себе вниз головой, словно селедка копченая. Главное, молчком висит, только глазищами хлопает. Глазищи — во, каждый размером с пушечный порт и такие же квадратные. Ну, думаю, ничего. Раз хлопает, значит, живой еще. А он не только глазами хлопает, так представьте, еще и руками себя шшупает. Шшупает, понимаешь, и шшупает. Ну — совсем живой, стало быть.
Матросы захохотали.
— Щупал-то зачем?
— Вот и я поначалу не понял.
— Может, проверял, не отвалилось ли чего?
Матросы опять захохотали.
— Вот и я так подумал. Гляжу — нет, трубку ишшет. Достал он трубку, в рот засунул. Ну и того. Совсем успокоился раб божий. Висит, понимаешь, над палубой, как ни в чем не бывало покачивается, трубка в зубах, иллюминаторами хлопает, и вроде ничего ему от жизни больше не нужно. Вот я, братцы, и говорю: без трубки в нашем деле никак нельзя, даже невозможно. Хотя и для здоровья вредно.
Тут хохот оборвался.
— Эй, пораненный, ходишь уже? — спросил рассказчик, пожилой усатый матрос.
— Хожу.
— И куда путь держишь?
— На бак, — сказал Иржи.
— На бак? Вот чудо! У вас же в каюте свой гальюн имеется. Прямо у входа, за переборкой. Не знал?
— Буду знать. А на баке что, нельзя?
— Да почему? Раз вышел, то ходи, здоровее будешь. Дыши воздухом! Сам-то одной рукой справишься?
— Справлюсь, — сказал Иржи, краснея.
— Ну, смотри, герр-егер. Медаль не потеряй!
Матросы опять захохотали. Иржи сердито запахнул халат и не ответил.
Прошло довольно много времени, когда он отправился в обратный путь. Насмешливые матросы сидели на старом месте и пели песню. На него внимания не обратили. То ли увлеклись своим занятием, то ли смущать не хотели. Иржи тихо проскользнул мимо и остановился у противоположного борта.