Последний сон, что он запомнил, начинался там же, среди зеркал, а вот лицо, запомнившееся капитану «Астарты» навсегда, не могло там появиться по определению — полковник Марк Александрович Романов ушёл из мира куда-то далеко, повинуясь воле Светлых, вскоре после победы над Строителем. Вряд ли он оказался так близко, что заглянул в сны капитана Моргана… Хотя, судя по тому, в какой проходной двор для личностей, походящих на Джека Кацмана, Анну, Логана и Гая, и незнакомых, но вполне реальных, превратились капитанские сновидения за последние дни и недели, полковник тоже мог сподобиться заглянуть «на огонёк».
Морган прикрыл глаза, и сосредоточился, припоминая последний эпизод.
Романов, кряхтя и обжигаясь об остатки зеркал, подхватил упавшего навзничь Рика, из спины которого торчал, покачиваясь и впитывая вытекающую толчками кровь, бритвенно-острый многогранный осколок.
— Капитан, твою мать… — полковник быстро сориентировался, и с натугой вытащил режущий пальцы кусок зеркала, стремящийся погрузиться в податливую плоть. — Мерзость какая!
Отброшенный осколок, обагрённый кровью, медленно шипел и растекался бурой лужицей, словно был не из стекла, а из обычного льда. Вокруг него волной расходились незаметные взгляду изменения, и разрушенные рамы зеркал распадались тонкой серебристой пылью, пластины, отражавшие водовороты цвета, сворачивались, как диковинные нежные цветы с заходом солнца, а свет, всполохами лившийся отовсюду, мигал, и бледнел.
Марк не видел этих перемен, стараясь остановить кровь, не желавшую никак сворачиваться. Ни одно из незатейливых ухищрений не помогало, слишком глубоко вошло лезвие-зеркало, и слишком много крупных сосудов находилось на его пути. Белый плащ под руками полковника дёргался и ёрзал, тоже пытаясь перекрыть поток льющейся крови. Романов на миг замер, и, отхватив кусок полы одеяния подвернувшейся под руку катаной, затолкал его в рану.
«Хрен с ней, со стерильностью — здесь бактерий нет, зуб даю. Даже два. Мне не жалко… Дотащить бы этого хрена моржового до „Ромашки“, у них регенераторы и медики… Вон, Либерти, мать его, Линденхост там до сих пор валялся, нервные волокна и костную структуру восстанавливает… Только где она, Мантикора?»
Он взял на руки обвисшего Судью, и поблагодарил богов, что импровизированная повязка помогла — ткань плотно заткнула рану, и могла помочь дотянуть до регенератора… По бледному лицу Рика сложно было сказать, серьёзна ли кровопотеря, но Марк надеялся, по древнему русскому обычаю, что кривая вывезет.
Безумный мир вокруг стал чуть менее безумным — в хаосе отражений наметилась упорядоченность. Чуть левее и позади места, где стоял Марк, пошатываясь от тяжести Судьи, свет померк окончательно, сформировав странно изгибавшийся сам в себя проход, из которого веяло холодом и свежим ночным ветром Мантикоры.
«Сквозь тьму и… тьму» — промелькнуло в голове Романова, когда тот, хрустя осколками, ринулся в переход, на другом конце которого, сквозь призрачное сияние, мерцал огонёк лампады на прикроватном столике маленькой комнаты в таверне «Ржавый Гвоздь»… И сейчас это тёплое и беззащитное мерцание, представлявшееся таким родным и желанным, стало для Марка путеводным маяком и святым Граалем в одном лице. Там, за пеленой тьмы, была жизнь, ждала Ханна, и…
Спустя несколько минут верхний этаж «Ржавого Гвоздя» напоминал сюрреалистический вариант пожара в борделе, совмещённого с учениями мобильной пехоты. Капитан Реверс, которого разъярённый рёв Романова оторвал от… нескольких дам нетяжелого поведения и одной из официанток таверны, наскоро прикрыв срам какой-то тряпкой, в которой безошибочно опознавалась нижняя юбка, судорожно сжимал в одной руке комм, вызывая базовый корабль группы «Ромашка», а во второй — пулевой пистолет зловещего вида. Дамы, схватив одежду, с визгом убежали вниз, в комнаты обслуги, переполошив всех, кого только могли — над таверной, гулко хлопая крыльями, висело уже три местных дракона, время от времени со шлепком сбрасывавших порции навоза на крышу.
Ханна, погладив Марка по спутанным и покрытым коркой спёкшейся крови волосам, помогла уложить Судью, так и не пришедшего в сознание, на подходящий стол, и занялась ранами Романова. Телом Судьи занялся Док, вяло матерящийся спросонья.
— Не беспокойся, там царапины… — попробовал было воспротивиться Марк, но получил мягкую затрещину по затылку, и короткий поцелуй в губы, и умолк, предоставив мудрой женщине делать своё дело.
Ханна, орудуя стандартным полевым медкомплектом, промывала и зашивала раны и порезы, забыв об анестезии, но полковник только стоически шипел сквозь зубы, переговариваясь с Реверсом.
Бравый капитан уже достучался до «Ромашки», о чём с радостью и сообщил, скаля зубы:
— Полковник, эти раздолбаи сейчас высылают медицинский катер с орбиты. Пять-семь минут, и будут здесь
— Почему не нуль-переходом? — удивился Марк, скривившись от болезненного укола в предплечье. — Так же быстрее.
— Я ж и говорю — раздолбаи они там все, — Реверс поправил сползающую юбку. — Разобрали генератор для профилактики, а собрать обратно поленились… Я б за такое выпорол, чесслово.
Свистящий посадочными двигателями катер завис над землёй на заднем дворе таверны, выбросив пандус, по которому сбежали одетые в белые балахоны медики. Гравиносилки скользнули за ними, повинуясь командам контроллера, и протестующе взвыли, когда на них взгромоздили Судью, над которым продолжал трудиться Док, давным-давно проснувшийся, и матерящийся по этому поводу через слово. Кровь ему удалось остановить, и зашить большую часть порванных в клочья сосудов — тоже. Но стандартные аптечки исчерпали запас лекарств, и без помощи извне пациент всё равно грозил склеить ласты… Медсканнер показывал почти нулевую активность мозга, и сильнейшее энергетическое истощение на фоне обширного заражения крови неорганической формой жизни.
Пока медики грузили тело в саркофаг-регенератор катера, экипаж «Александрийской Рулетки» и Марк с Ханной на скорую руку оделся, привёл себя в относительный порядок, и собрался возле катера, где их уже поджидал один из учёных «Ромашки». Долговязый всклокоченный тип в мятом комбинезоне, украшенном пятнами и потёками неизвестных жидкостей, долго мялся возле пандуса, о чём-то переговариваясь по комму. Потом, с недовольным видом спрятав коммуникатор, он подошёл поближе к собравшимся, и, морщась, проговорил:
— Э-э, меня зовут Пол, я должен вывезти вас на орбитальную базу нашей группы…
Реверс кашлянул и спросил:
— Пол, а можно ли остаться тут ещё ненадолго, пока у вас нуль-переход не наладят? У меня осталось в городе ещё несколько незаконченных дел…
«Ромашковец» отрицательно мотнул головой.
— Об этом не может быть и речи. Сейчас прибудет силовая группа за артефактом, а мы пока полетим на базу, где вашего… гостя починят, и все мы поразмыслим, как быть дальше, — Пол неожиданно сверкнул глазами, и сорвался на крик. — А я, надеюсь, смогу продолжить работу над своим экспериментом, с самой ответственной фазы которого меня выдернули сюда, в грязь и заставили участвовать в каком-то маскараде!
Романов подошёл к испуганно отстранившемуся учёному, и положил руку ему на плечо.
— Мы все здесь перенервничали, уважаемый мистер Пол, и на взводе, — от Марка пахло кровью, потом и полевыми лекарственными средствами, и он прекрасно понимал, какой эффект такой букет запахов оказывает на обоняние гражданских специалистов. — Успокойтесь… Мы на вашей стороне.
Пол кивнул, испуганно глядя Романову в глаза, и вяло махнул рукой в сторону катера.
Полковник улыбнулся, чувствуя, как при этом на его лице трескается засохшая кровь Судьи, и тихо скомандовал:
— Все в бот, занять места, приготовиться к старту. Следующая остановка — орбитальная клумба… Тьфу ты, база группы «Ромашка»!
15.2. Судья в реаниматоре, судья в реаниматоре…
18 августа 2278 года
Судья без движения висел в тревожно сокращающемся багрово-чёрном пространстве, раскинув руки, словно пытаясь обнять мир… которого не было. Волны накатывали, порождая болезненные приливы тошноты, двухцветный водоворот медленно и неравномерно вращался. Было гнусно. Болела душа, от которой, казалось, откусили большой кусок, и, почему-то, спина. Горевшие огнём нервы не давали уснуть, тошнота не давала сосредоточиться, а багровое с чёрным окружение подавляли и без того спутанное сознание.
Перед мысленным взглядом постоянно висела одна и та же картина, раз за разом повторяя закольцованную запись, на которой огромный флот методично уничтожал планету. В составе флота опытный взгляд различил бы несколько мобильных крепостей Пояса Защиты Земли, серебристые крейсера и эсминцы с символами двуглавой змеи, и ощетинившиеся изломанными чёрными плоскостями чудовищные дредноуты, изрыгавшие сгустки холодного огня вниз, в расцвечиваемую вспышками атмосферу. Планета горела, на её поверхности расплывались кольцевые валы плазменного пламени, возникали и пропадали грибообразные облака ядерных взрывов, сверкающие воронки подрывов антиматерии, выжженные области активации миниатюрных чёрных дыр, серебристые сети ЭМИ-бомб и гравитационных фугасов. Там, внизу, бушевал непрекращающийся танец смерти и всеобщего уничтожения, истинный Danse Macabre. Горы стирались в песок невообразимыми ветрами, насыщенными металлом и пылью, равнины вспучивались, словно гниющие шанкры, лопающиеся ярко-алой лавой, океаны вскипали и сразу же обрушивались в себя смертоносным дождём, исполненным ядом и гибелью для всего живого.
Боль гибнущего мира хлестала вовне, сливаясь с уколами от смертей разумных и неразумных живых существ, чьи души утекали вовне, словно горная река, напоённая таянием ледников весной… Судья не знал, прошлое это, будущее, или настоящее — но пытка, которой его подвергало осознание собственной несостоятельности и неспособности помочь тем, кто сейчас страдает там, в пламени и тьме аннигиляции, деструкции и ядерного апокалипсиса, не заканчивалась, и не могла закончиться никогда.
Он пытался соскользнуть в локус судей, погрузиться в спокойное холодное белое сияние… но и в этом Ричарду было отказано. Память, подёргиваясь в такт пульсациям окружающего пространства — «Чёрт возьми, где я? Кто мои вещи?» — тоже раз за разом проваливала запросы, выдавая клочки и кусочки совершенно ненужной информации, дробящейся на составные элементы, рассыпающиеся осколками туманных зеркал…
— Маттершанц… — в отчаянии прошептал Судья потрескавшимися губами. — То, что осталось во мне от тебя… Помоги…
Мир вокруг раскололся пополам, и осколки, приобретая полукруглую форму, расползлись в стороны, открывая застывшему взгляду Ричарда потоки тёплого струящегося света и границы тверди высоко за ним…
— В первый раз вижу, чтобы так реагировали на стандартный регенератор… — тихонько прошептал себе в усы седоватый медтехник за скособоченным пультом, поглядывая на запись ментоскопа, где переливались багрянец и тьма. — Эх, молодёжь-молодёжь, завязывать с наркотой надо…
Из переносного регенерационного бака в углу медотсека одобрительно хмыкнул Либерти, погруженный по грудь в ярко-жёлтый раствор, искрящийся пузырьками. Пилота уже порядочно достали все эти медицинские пытки, замаскированные под реабилитационные мероприятия, а слух у него всегда отличался редкостной остротой. Других развлечений, кроме как пялиться в голоэкран, подключённый к убогой развлекательной базе, да препираться с медтехниками, поблизости не наблюдалось, и Линденхост пользовался любым случаем, чтобы скоротать время до окончания восстановления нервов, структуры костей и костного мозга. Старший врач, он же — начальник отдела биологически и бионических исследований группы «Ромашка» уже давно плюнул на раненого пилота, и в отсек появлялся только удалённо, по сети, а техники выли чуть ли не в голос — хлёсткие и обидные шуточки истребителя попадали точно в цель, и раздражали неимоверно. Вот и сейчас…
— Петрович, старый ты хрен, — Либерти растянул губы в предвкушении, и вспомнил русские анекдоты и истории, которые в казармах травили беспробудно, особенно после самогона или виски-горлодёра, — может, это тебе со спиртом из регенератора завязать стоит? У тебя уже давно не стоит, а сейчас уже и глюки мерещиться начали… Смотри, придёт belochka, а то и sir Kondratii пожалует в гости — что ты им скажешь? «Это не я, он первый начал»?
— И твою же мать… биологическую, крысюк ты пробирочный, богом в душу трёпаный… — Петрович подскочил, задев сенсор стирания записи. На экране замер единственный кадр обстреливаемой флотом неизвестной планеты. — Истребитель неистреблённый, молчи уже! Мне и так уже начальство платит по двойной ставке, чтобы я тут с тобой лишние вахты просиживал, и ребятам мозги предохранял от твоего влияния…
— Ох, рассмешил… — закашлялся Линденхост, схватившись за поручни бака. — «Предохранял»… Петрович, ты только что сам признался, что ты — гондон. Вот это шутка!
Рику было не привыкать просыпаться или приходить в себя неизвестно где, с головной болью и тошнотой… В прошлой жизни, правда. В шкуре Судьи, точнее, в его белом плаще и с карающим мечом, бывшего капитана участь сия миловала — до поры, до времени. Сейчас, кажется, это время настало.
Внутри поскрипывало и похрипывало, дыхание, сердце и память отказывали — почему-то всё время перед глазами вставали бьющиеся зеркала и разорванная огнём ракет и орудий планета. И два лица — одно в вычурной маске, постоянно меняющей очертания и украшения, с холодными стекляшками глаз и какой-то склизкой по ощущениям прорези для рта, и второе — волевое, исполненное внутренней силы и воли, словно вырубленное из камня…
Рику-Судье хотелось сдохнуть. Именно сдохнуть, в крови и дерьме, так, чтобы было неповадно прочим поступать так, как поступал он, и… упиваться властью, своей силой и высочайшей миссией, доверенной ему теми, кто стоит много выше обычных людей. Он не понимал, откуда взялись такие мысли в его прежде холодном и предельно логичном рассудке, но подозревал, что виновен в нём тот, из сна, что носил маску…
А обладатель второго лица, виденного Судьёй в горячечном бреду, входил в медотсек. Распавшаяся на части многослойная перепонка медленно уползала в щели, попыхивая на визитёров сизоватым дымком многоцелевых медицинских нанитов, и Романов, скривившись, непроизвольно задержал дыхание. Не то, чтобы он боялся лишний раз вдохнуть нанороботов — его организм сейчас справился бы и с их боевыми отравляющими вариациями, но полковнику было почти физически неприятно чувствовать шевеление этих невидимых машин в себе. «Вот такая вот забавная фобия» — сказал однажды штатный психиатр десантного корпуса, незадолго до того, как совершил прогулку без скафандра в открытый космос. Кажется, он хотел поймать нескольких зелёных человечков, явившихся мозговеду после обильных возлияний в штабной кают-компании… Единственный полезный совет, что оставил доктор Марку, гласил: «Всё — тлен, но далеко не всё — член. Мир гораздо приятнее, чем вы думаете». Романов взглянул в поблёскивающий металлом бок раскрытого автохирурга, и его передёрнуло ещё сильнее — раны от зеркал болели и чесались, несмотря на тройную дозу иммунола и регенера…
Пока Марк перемигивался со своим отражением, следом за ним лёгким быстрым шагом в отсек вошла Ханна, улыбавшаяся на ходу чему-то своему в глубине своих мыслей. Петрович привстал, и, криво отмахнув левой рукой слабое подобие салюта, быстро затараторил, обращаясь к полковнику:
— Ваше высокобла… Кхм, сэр! За время вашего отсутствия на вахте происшествий не было, оба больных в сознании, нареканий на условия службы нет, докладывал старший техник биологического сектора Петрович, старший лейтенант десанта… — тут распушённые усы медтехника грустно обвисли, — в отставке.
— Вольно… — Романов с трудом удержался, чтобы не вздёрнуть брови в удивлении — этот человек действительно напоминал одного его бывшего сослуживца… Но это осталось где-то там, в прошлой жизни, да и звали того капитана, кажется, не Петрович, а Иванович… — Что с пострадавшими? Когда встанут в строй?