— Когда я вырасту, я буду солдатом, — неожиданно и твердо произнес он. — И всех убью!
— Посмотрим еще! — разозлившись, ответил Пирошников, которому мальчик не слишком понравился, что, впрочем, совершенно понятно. Владимир мало имел общения с детьми, хотя полагал в душе, что относится к ним с любовью, причем последняя подразумевала в детях необыкновенно смешные и милые существа, от которых сплошной восторг и удовольствие.
— Убью! Убью! — повторил мальчик, совсем уж набычившись и без тени шутки.
— Ладно, — примирительно сказал Пирошников и вдруг ощутил проснувшееся в душе благородство и нечто вроде отцовского чувства. — Вот посмотри… — И он извлек из пачки открыток другую репродукцию Ван-Гога, а именно известный автопортрет с отрезанным ухом. — Этот… Этот дядя был художником. Он рисовал картины, а ты их рвешь. Посмотри, каким он был. Ему очень плохо жилось, он был совсем один и отрезал себе ухо.
Толик недоверчиво посмотрел на репродукцию и пощупал свое ухо.
— А где оно? — спросил он.
— Он его отрезал, — скорбно произнес Пирошников. — Его нет.
— И выбросил?
— Откуда я знаю? Дело совсем не в этом.
— Он плакал? — спросил Толик.
— Не думаю, — ответил молодой человек. — Но ему было больно. Главным образом, морально. Ты понимаешь, что такое морально?
— Понимаю, — неожиданно кивнул Толик.
— Вот… У него был брат, с которым они дружили. У тебя есть брат?
Толик отрицательно покачал головой, и Пирошников заметил, что сосредоточенное и неприязненное выражение исчезло с лица мальчика, который, судя по всему, заинтересовался разговором.
— У меня тоже нет брата, — сказал Пирошников. — С братом было бы лучше, правда?
— Нет, — ответил Толик. — Он бы дрался.
Так они и разговаривали, молодые люди, о голландском живописце, а заодно о некоторых других вещах, в частности о родственниках, которыми оба собеседника довольны не были. Пирошников заметил, что Толик назвал Наденьку просто по имени, когда речь зашла о ней. О матери Толика Владимир не спрашивал, потому что опасался навеять на мальчика дурное настроение.
— Давай ты будешь моим братом, а я твоим, — предложил Пирошников.
Произнеся эти слова, он почувствовал душевную легкость, какой давно уже не испытывал, ибо не помнил, когда он предлагал кому-нибудь дружбу. Но мальчик неожиданно замкнулся и лишь замотал головой.
— Я жду папу и маму, — наконец объяснил он. — Они приедут с Северного полюса, а потом народят мне братьев. Много-много…
— Постой, — не понял Пирошников. — Мама же у тебя здесь. Тебя тетя Надя откуда вчера привела?
— От бабушки.
— А мама твоя где?
— На Северном полюсе, — печально проговорил мальчик и даже рукой махнул куда-то в сторону.
Пирошников ничего не понял из объяснений Толика. Выходило, что Наденька вчера вечером придумала всю эту историю с женщиной, ее новым мужем и прочим, — но для чего? Владимир как-то сразу поверил именно мальчику, потому что не видел причины, зачем Толику врать. Но Наденьке, Наденьке-то зачем?.. Он осторожно принялся расспрашивать Толика о его жизни, и тут выяснились некоторые подробности. Во-первых, мальчик считал себя племянником Наденьки и внуком какой-то бабушки Лены, у которой он до вчерашнего дня проживал. Во-вторых, родителей своих Толик не помнил, знал лишь, что они обитают постоянно на Северном полюсе, о каком имел представление очень смутное.
— Полярники они, что ли? — спросил совсем сбитый с толку Пирошников.
— Они там живут в ледяном дворце, — спокойно отвечал мальчик. — У них был самолет, но он сломался. Они его починят и прилетят.
Тут Пирошников удостоверился, что все это не более чем пересказ бабушкиной версии об отсутствующих родителях. Но Толик продолжал говорить, увлекшись, и рассказал много. Вкратце его рассказ выглядел следующим образом.
Отец Толика в пушистой шапке и такой же шубе охотился на белых медведей. Он был очень сильный и мог побороть много белых медведей сразу. Местные жители, которые там, на Северном полюсе, обитали, прозвали его за это Снежным человеком, а маму называли Снежинка. Она сидела в ледяном дворце и смотрела в бинокль по сторонам и тоже была очень сильная и красивая. Вдобавок они присылали Толику письма с разноцветными марками, а еще присылали подарки на день рождения и к Новому году. Но к сожалению, приятели Толика во все это верили мало, и если бы не письма с марками, то и вообще бы не верили. О последнем Пирошников догадался по слегка обиженному и настойчивому тону мальчика, излагавшего такую вот легенду.
Поверите, у Владимира сердце сжалось, когда он слушал волшебную сказку Толика. Он, конечно же, сразу догадался, что нет у Толика никаких родителей, что они умерли или с ними еще что произошло. Как же больно будет мальчику узнать правду! Как трудно будет расстаться со сказкой! Чем он ее заменит? Такие примерно мысли взволновали Пирошникова да еще томил вопрос о Наденькиной версии. Молодой человек даже забыл о собственных своих злоключениях и смотрел на мальчика с печалью, а тот приводил все новые факты из жизни родителей и новые доказательства, но слишком уж ожесточенно, по чему Пирошников определил, что и сам Толик в душе почти уж разуверился и устал ждать, но хватается за сказку, как утопающий за соломинку.
Молодой человек машинально перебирал в руках открытки, причем среди них попалась ему и репродукция Рафаэля, на обратной стороне которой с решительностью было начертано: «Прощайте и простите за причиненное беспокойство». Это были его собственные слова, написанные вчера, перед головоломным спуском из окна. Пирошников усмехнулся, припомнив вчерашние приключения, и не без удовлетворения ощутил, что он будто бы узнал что-то новое за прошедшие сутки, хотя, что именно, сказать бы сразу затруднился.
Он не стал далее расспрашивать мальчика, а предложил тому поиграть в какую-нибудь игру, и последующие полчаса они провели весьма увлекательно. Затеяли так называемую игру в «Чапаева», которая состоит в сбивании с доски своими шашками шашек противника, — игру, которой Пирошников увлекался еще в детстве и которая оказалась знакомой и Толику. Партнеры вошли в азарт и с возгласами щелкали по шашкам. Пирошников, конечно, слегка поддавался, ибо мальчик не овладел еще искусством точного удара, но тем не менее и он получал от игры удовольствие.
Спохватившись, Владимир прочитал Наденькину записку, из которой уяснил, что пропущено время, когда Толику надо было дать лекарство. Пирошников захлопотал, сбегал на кухню за водой, а потом проявил выдержку и красноречие, уговаривая мальчика проглотить таблетку. Покончив с этим делом, он с воодушевлением принялся разогревать обед, действуя точно по инструкции, для чего перенес с подоконника на газовую плиту кастрюли, в одной из которых оказался бульон, а в другой каша, и, стоя у плиты, начал сосредоточенно и даже несколько важно помешивать ложкой вышеназванную кашу, дабы она не пригорела. Он нацепил Наденькин фартук и выглядел как образцовый и заботливый родитель. Появившаяся на месте действия Лариса Павловна тонко и понимающе улыбнулась, из чего следовало, что она вроде бы одобряет его действия. Наш молодой человек твердо решил играть роль до конца, сохраняя полное достоинство. Тут же вспомнил он о совете Наденьки и, пользуясь случаем, заговорил с соседкой.
— Лариса Павловна, — произнес он, стараясь придать голосу обаяние, но без подобострастия, — я хотел извиниться за вторжение на вашу территорию, так сказать. Дело в том…
— Ах, пустяки! — вскинув брови, прервала его Лариса Павловна, смотря на Пирошникова каким-то заинтересованным взглядом. — Эта комната не моя, так что можете пока пользоваться…
— Спасибо, — наклонил голову Пирошников и летучими шагами официанта поспешил в комнату, неся подогретые блюда.
Он обнаружил Толика стоящим босиком на полу у своего чемоданчика, который был раскрыт. Мальчик, наклонившись, рылся в нем, перебирая рубашки, штанишки и прочую одежду, пока наконец не извлек из-под низу какую-то фотографию.
— Марш на диван! — крикнул Пирошников. — Придумал тоже, босиком!
Толик юркнул под одеяло, прижимая фотографию к животу, а затем, торжествующе глядя на Пирошникова, спросил:
— Хочешь, покажу их? Хочешь?
— Кого? — не понял Пирошников.
— Папу и маму.
— Покажи.
Толик вытянул из-под одеяла фотографию и протянул ему. На фотографии были изображены известные актеры Баталов и Семина в кадре из какого-то кинофильма. Они сидели на скамейке летом и смотрели друг на друга влюбленными и светлыми взглядами.
— Меня здесь нету, — объяснил Толик. — Я был еще сломанный.
— Как это — сломанный?
— Меня еще не было живого, я был сломан. А они меня починили и уехали.
— Да… — протянул Пирошников, не зная, что и сказать.
Толик отобрал артистов и засунул их под подушку. Некоторое время он сидел, как бы что-то вспоминая, сосредоточенный, а потом вздохнул и повторил, что папа и мама должны скоро непременно приехать.
Пирошников тоже вздохнул и попытался отвлечь Толика обедом. Он расстелил на одеяле полотенце, положил сверху медицинский справочник, а уже на него, как на стол, поставил тарелку бульона. Пришлось еще пару раз сбегать на кухню за ложкой, а потом за солью. Там по-прежнему что-то готовила на своем столике Лариса Павловна да прибавилась еще неизвестно откуда бабка Нюра, которая ей помогала.
Обе они провожали Пирошникова взглядами: Лариса Павловна несколько снисходительным, а старушка — сочувствующим, однако молодой человек, поглощенный новыми обязанностями, не слишком их замечал.
Возвратившись второй раз из кухни с солонкой в руках, Пирошников вдруг остро почувствовал запах домашнего бульона — Толик в этот миг, тщательно дуя на ложку, начал его есть; в этом запахе было что-то давно и, казалось, навсегда забытое из детства нашего героя. И он внезапно вспомнил, будто увидев себя со стороны: ему шесть лет, он мечтает о школе и учится читать. У него ангина. Он сидит в кроватке, горло у него обмотано маминым пуховым платком, он читает по складам книжку «Знаменитый утенок Тим», и тут в комнату входит мама с тарелкой, от которой поднимается легкий парок; запах бульона щекочет ему нос, он сглатывает слюну — с трудом, с болью опухших гланд, — а мама уже наклоняется над ним, и несет, как в замедленной съемке, полную ложку к его рту, и что-то шепчет, шепчет… Пирошников вдруг увидел лицо матери до мельчайшей черточки — а ведь ему стало казаться, что он не помнит его совсем, — и, посмотрев внимательно на Толика, он подумал, что мальчик и вправду ему как брат, — брат по сиротству.
Но едва он посолил и размешал бульон, как за его спиною неслышно возникла бабка Нюра с умильным обращением:
— Дайте уж мне, батюшка, с ребеночком заняться. Мне сподручней… А вас Лариса Павловна изволит просить на кухню. Уж не откажите…
Пирошников, естественно, насторожился, но у него имелись кое-какие планы относительно Ларисы Павловны, а именно — хотел он через нее выведать судьбу Георгия Романовича, который, как выяснилось ночью, был с соседкою в весьма близких отношениях. Эта тайна, которой владел Пирошников, должна была дать ему некоторое преимущество в предстоящем разговоре, что он мгновенно оценил. Поэтому он поблагодарил бабку за предложение услуг и уговорил сразу набычившегося Толика на подобную замену.
Он осмотрел себя беглым взглядом, поправил волосы и снял фартук. Рукава рубашки он закатал, обнажив до локтя молодые руки тонкого аристократического строения, и, придав своему лицу выражение, которое счел приличествующим случаю, то есть учтивовыжидающее, покинул комнату, причем не забыл захватить и сигареты, поскольку они совершенно необходимы при беседах с женщинами.
Глава 13
Комната Ларисы Павловны
Пирошников вошел в кухню, ощутив, как внутри него звонко натянулись какие-то пружинки, точно у канатоходца, делающего первый шаг над бездной. Лариса Павловна, облаченная уже в брюки и джемпер, обтягивавший ее без единой морщинки, высматривала что-то в своем холодильнике. Заметив Пирошникова, она выпрямилась и непроизвольным, но элегантным движением положила руку на белую дверцу, чем сразу же напомнила молодому человеку рекламную фотографию из журнала.
— Мы ведь еще официально не знакомы, — сказала она, снимая руку с дверцы и протягивая ее Пирошникову. — Лариса…
— Владимир, — представился он с легким и изящным поклоном.
Он мягко пожал соседке руку, причем в голове его скакнула мысль о том, что, может быть, эту руку следовало бы и поцеловать, чтобы все было честь по чести.
— Я догадываюсь об этой кошмарной истории, можете не рассказывать. Несчастный Георгий Романович в свое время ужасно страдал… Георгий Романович — муж Нади, вы этого, вероятно, не знаете? — произнесла соседка участливым голосом.
— Нет, почему же? Я говорил с ним.
— Вот как! — удивилась Лариса Павловна. — Не правда ли, очень интеллигентный человек? Почему-то таким людям часто не везет. Вот и вам тоже… Но ничего, все устроится.
Пирошников вздохнул и слегка развел руками, соглашаясь с мнением Ларисы Павловны по всем пунктам.
— Да… Скажите, а что за гости появились у Нади? Я никого не знаю, так неожиданно, вдруг…
Пирошников в двух словах объяснил появление дядюшки и Толика, причем, что касается последнего, изложил Наденькину версию. Здесь он заметил, что глаза Ларисы Павловны на мгновенье сузились, точно у рыси, и она удовлетворенно кивнула.
— У меня есть к вам разговор, — сказала Лариса Павловна. — Вы простите, но мне известно больше, чем вам. Я хочу вам помочь.
«Все хотят!» — злорадно подумал Пирошников.
— Может быть, желаете выпить? — спросила соседка и, не дожидаясь ответа, выудила двумя пальцами из холодильника наполовину опустошенную бутылку шотландского, как удалось разглядеть Пирошникову, виски. В мгновение ока появились и рюмки, и закуска в небольшом количестве, но изысканная.
Пирошников уселся на беленькую табуреточку, взяв в руки рюмку, и, приподняв в знак благодарности и приветствия, осушил ее. Лариса Павловна выпила по-женски, почти не разжимая губ. Держа вилку, как и положено, в левой руке, Владимир ткнул ею в бок сардины, отчего та развалилась на части, тогда он подцепил одну из частей и благополучно донес до рта, слава Богу не уронив. Лариса Павловна закусила незаметно и тут же налила еще. «Эге!» — подумал Пирошников, умещая в этом междометии целую гамму мыслей.
— Здесь не совсем удобно говорить, — начала соседка. — Может быть, перейдем в мою комнату?
Пирошников пожал плечами, показывая, что он нисколько не возражает. Его собеседница извлекла из столика поднос, в центре которого во весь рост была изображена обнаженная красавица, державшая в свою очередь тоже поднос с бутылкой и рюмками, — вещица явно зарубежного производства. Закуска и виски были установлены на этой красавице, закрыв почти всю ее, и Лариса Павловна двинулась с подносом из кухни, сделав знак Пирошникову следовать за нею.
Сердце молодого человека забилось где-то в ушах от волнения, поскольку у него в уме мгновенно промелькнули самые различные варианты дальнейшей беседы, и он, послушный, как цыпленок, поплелся за Ларисой Павловной. Владимир ожидал чего угодно, но только не того, что случилось далее.
А случилось вот что. Лариса Павловна отворила дверь в свою комнату и вошла, и молодой человек вошел тоже, то есть, вернее, ступил ногою внутрь комнаты — и тут же, не успев ничего сообразить, поскользнулся, упал и куда-то поехал, цепляясь руками и ногами за мебель. Он попытался судорожно ухватиться за косяк двери, но она, в этот момент как раз медленно закрывающаяся, заставила его разжать пальцы, ибо угрожала отдавить их, и Владимир снова начал сползать вниз, внутрь комнаты, по гладкому, покрытому лаком паркету. Именно вниз, потому как пол в комнате Ларисы Павловны был устроен не совсем правильным образом. Прямо от двери он имел сильный наклон и напоминал скорее детскую ледяную горку для катания, нежели нормальный горизонтальный пол. Вот по этой горке и покатился Пирошников, пока не ухватился за ножку шкафа, что позволило ему остановить движение. Сгорая от неловкости, он скоренько уперся руками в пол и встал, но встал слишком поспешно, а посему опять потерял равновесие, ноги ушли из-под него, и наш герой с шумом опустился на паркет и поехал дальше. Он чуть не сбил с ног хозяйку комнаты, когда подъехал ей под коленки, отчего она встрепенулась и вскрикнула несколько раздраженно: «Ну что же с вами? Вставайте!» Пирошников поймал рукою край тахты и, соблюдая максимальную осторожность, поднялся.