Сколько же ошибок я совершила за последнее время! Я не успела остановить Сантино, и он убил Дорин, и если бы Джафримель не наделил меня демонской силой, то Сантино убил бы и меня, и тогда справиться с ним не смог бы даже Люцифер. А теперь я не смогла спасти Джейса, который бросился вперед, чтобы закрыть меня собой, и погиб от руки Мировича, разделив печальную участь тех, кто пережил «Риггер-холл».
На конце меча вспыхнул глиф – маленький ярко-красный шарик. Этот знак называется «кайхен» или «факел», один из Великих Глифов Разрушения, которые используются крайне редко.
«Я не люблю тебя, – сказала я Джейсу, когда мы вернулись из Рио. – И никогда не полюблю».
И что же он ответил?
«Если бы меня это волновало, я остался бы в Рио с новой семьей Моб и какой-нибудь смазливой толстозадой бабалавао. Это мой выбор, Дэнни».
А потом упрямо, день за днем, он доказывал мне свою любовь, пробуя сотни разных способов.
Только сейчас я поняла, что значил для меня Джейс.
У меня же остался один путь, один способ вернуть ему неоплаченный долг и исправить все, что я сделала с моей и его жизнью. Если бы Джафримеля и можно было воскресить, то теперь уже поздно; он пал. Слова Люцифера ничего не значат – разве его не называют отцом лжи? Если бы падшего демона можно было воскресить, и Люцифер желал бы этого, он прислал бы ко мне другого демона, чтобы тот забрал меня и урну или только урну. Я, конечно, полудемон, но все же еще не настоящий демон.
Впрочем, это больше не имеет значения. Значение имеет другое – я мучила себя надеждой, заранее зная, что надежды у меня нет. Джафримель больше не вернется; не вернется и Джейс, и если бы я выжила после нападения ка пожирателя, то всю оставшуюся жизнь провела бы с мыслью о том, что упустила последний шанс воскресить Джафримеля.
Вот моя дань мертвым: моя надежда. Мой единственный способ покаяться.
Некоторое время я занималась светящимся шариком, не используя ни заклинания, ни волны энергии. Шарик начал искриться, затем громко зашипел и начал дымиться. Клубы дыма приобретали четкие, острые очертания, которые вспарывали воздух, разрывая его на части. Стиснув зубы, закусив нижнюю губу, я, не обращая внимания на боль, стояла посреди прихожей, держа под мышкой урну с прахом Джафримеля; защитные линии дома дрожали, но я успокаивала их тихим прикосновением. Внутри шарика вспыхнул глиф и попытался выбраться наружу. Я стряхнула шарик с кончика меча, и он, вращаясь, повис в воздухе; я вставила меч в ножны.
Затем крепко сжала урну в руках, одновременно удерживая скользкий, как угорь, огненный шарик. Сплюнув кровь, снова закусила губу и стала ждать, пока рот не наполнится черной демонской кровью. После этого осторожно сплюнула ее на ладонь и размазала по урне с прахом Джафримеля. Шарик к этому времени поднялся к потолку, где сразу образовалось выжженное пятно. Меня обдало жаром. На стенах начала коробиться краска; дымом запахло сильнее.
Я подбросила урну высоко в воздух. Меч со звоном вылетел из ножен, великолепный удар – и скрежещущий звук, словно столкнулись два мира. В воздух взлетело облако пепла, на пол с грохотом упали две половинки урны, но я уже успела отскочить в сторону, на всякий случай прикрываясь мечом, затем со всех ног бросилась вон из комнаты, успев выскочить за дверь в тот момент, когда шарик с глифом… взорвался.
Сначала наступила жуткая тишина, которую я скорее чувствовала, чем слышала. Я уже хотела вернуться в комнату, как вдруг меня накрыло огромной горячей волной, которая швырнула меня на пол. Едва приземлившись, я мгновенно откатилась в сторону, затем вскочила на ноги. Я тяжело дышала, голова горела, словно в огне, прокушенная губа болела до тех пор, пока черная демонская кровь не исчезла, и тогда боль прекратилась.
Левое плечо нещадно ломило. Я громко вскрикнула, и мой крик слился с грохотом взрыва, от которого содрогнулась земля. Взметнулось пламя, вверх полетели куски земли и растений. Меня опалило жаром, который обвил мое тело, словно живое существо; только энергия не дала моей одежде вспыхнуть и загореться.
«Вот и все. В моей жизни было двое мужчин, теперь их нет».
Когда-то давно я читала, что викинги укладывали умерших на специальные ладьи, которые затем поджигали и пускали плыть по воде, чтобы потом, в загробной жизни, у покойника была своя лодка. Вот так и я отправила свой дом в царство смерти, а с ним Джафримеля и Джейса. Может быть – если мне повезет, – они будут меня ждать, и мы встретимся.
Теперь у меня не осталось ничего, кроме моего гнева. Ярости. Злости. Эти чувства захватили меня целиком, не оставив места размышлениям. Лучше сражаться, чем плакать. Лучше убивать, чем страдать от боли.
О, как сладостен гнев! Ярость – лучшее топливо. Такое чистое, восхитительное, безжалостное. Око за око, зуб за зуб, ярость – лучшее оружие против зла, ярость, а не горе. Горе не сможет уравновесить чаши весов.
Это сможет сделать месть. И она это сделает.
Покачиваясь, я медленно пошла прочь. Я уже подошла к калитке, когда взорвались энергетические линии дома, и пламя пожара вспыхнуло с новой силой. Скоро от дома не останется ничего, кроме глубокой ямы и кучи золы. Голова разламывалась от боли; болело и плечо. Я судорожно вздохнула и зашаталась.
Раньше я часто спрашивала себя, где может быть предел моей силы. Стена вокруг дома покрывалась копотью, снаружи бетон медленно чернел и начинал крошиться. Мой сад заживо сгорел в пламени; дело завершил плотный слой пепла. Где-то вдалеке слышались крики; наверное, взрывной волной выбило окна в соседних домах. Калитка начинала плавиться. Случайно задев ее, я быстро отдернула руку – пластик дымился и покрывался пузырями.
Я вышла на улицу.
Несколько репортеров попытались меня сфотографировать. Мне было на них наплевать. Я пробиралась через их толпу, как сытый лев проходит через стадо зебр. Кое-кто спрятался за сверкающими ховерами. С неба сыпались хлопья пепла. Услышав вой сирен, я подумала, что дом уже не спасти. Конечно, жаль соседей, а впрочем… черт с ними.
Только пройдя три дома, я вспомнила, что так и несу меч в руке. Знак на плече тихо саднило, что было даже приятно; только один, последний, раз плечо обожгла такая боль, что я застыла на месте на целых тридцать секунд, опустив голову и тяжело дыша; ребра ходили ходуном. Затем я откинула со лба волосы, которые уже высохли от жара и покрылись тонким слоем пепла, и продолжила свой путь. Солнце скрылось за кромкой воды на западе. Над моим домом поднимался огромный оранжевый столб дыма и огня.
Наступила ночь.
Ей предстояло быть долгой.
Глава 29
Четыре часа спустя я вошла в кофейню, расположенную недалеко от центра города, и, заказав чашку лучшего «эспрессо», уселась за столик. В кофейне работал телевизор; бросив взгляд на экран, я с удивлением увидела, что репортаж о моем доме попал в выпуск вечерних новостей.
На экране мелькали кадры: столб дыма и огня, взметнувшийся вверх на пару тысяч футов, огромный «гриб», образовавшийся после взрыва, суматошные крики обывателей, решивших, что на Сент-Сити совершено ядерное нападение. Мой дом стоял в стороне от воздушных трасс городского транспорта, к тому же вся сила взрыва ушла вверх, а не в стороны, поэтому, если не считать нескольких выбитых окон и легко раненных репортеров, взрыв практически не произвел никаких разрушений – не считая моего дома, разумеется.
Чего я и добивалась. Наконец-то хоть что-то у меня получилось.
Я залпом выпила кофе. Знак на плече успокоился и теперь лишь согревал кожу, словно теплое масло. Я взглянула на свой датчик. Информация, которую мне прислала Гейб, оказалась весьма любопытной: список жертв с указанием даты смерти, а также цифровые снимки мест преступления. Гейб также сделала анализ глифов, который я тут же принялась внимательно изучать. Следующие два часа я провела, не отрывая глаз от экрана датчика, силясь понять, как глифы пожирателя были созданы из видоизмененных обычных букв Девяти Канонов и как перевернутые особым образом руны смогли умножить силу психического вампира. Все-таки хорошо, что я умею гадать на рунах.
Очень хотелось есть. Впервые за много дней я истратила почти всю свою энергию; я просто умирала с голоду. А впрочем, можно и потерпеть.
Давно ставшие сухими глаза пощипывало. Стиснув зубы, я подавила невольный стон. «Горевать будешь потом, – приказала я себе. – Сначала работа. После можно будет и поплакать».
Дверь кофейни распахнулась; я посмотрела в ту сторону. Ничего особенного, просто мальчишка со сликбордом; сине-зеленые волосы торчат, как перья, три рваные футболки, широкие кожаные штаны с цепью вместо пояса и новенькие и весьма дорогие кроссовки с надписью «Аэрофлот». Мальчишка бросил на меня равнодушный взгляд, характерный для всех юнцов, а у меня вдруг кровь застыла в жилах – на секунду мне показалось, что я где-то его видела. Только на секунду. Нет, он слишком молод, чтобы быть бывшим выпускником «Риггер-холла». Слишком молод, к тому же он нормал. Не псион.
Внезапно почувствовав, что в кофейне очень тихо, я окинула ее взглядом. Три официанта старательно смотрели в другую сторону, делая вид, будто меня не замечают; в воздухе витало беспокойство. Стиснув зубы, я подхватила датчик и быстро вышла на улицу, к великому облегчению посетителей.
Бродить по ночному Сент-Сити всегда интересно, ибо ночью город спит редко. В некоторых районах ночная жизнь вообще не затихает ни на минуту. Я медленно побрела по улице, опустив голову и положив руку на рукоять катаны. Я не размышляла. Скорее, грезила наяву, перебирая в памяти кристально-прозрачные образы.
На углу Тридцатой и Поул-стрит мне встретилась проститутка, стоявшая под ночным фонарем; девица уже открыла рот, чтобы меня окликнуть, но, увидев мою татуировку, тут же испуганно смолкла и поспешила прочь. Я успела заметить лишь ее усталое человеческое лицо.
Потом был какой-то ночной клуб, залитый морем огней. Заплатив за вход, я сразу окунулась в визг и рев, от которого сотрясались стены; пробившись к бару, заказала себе водки, но пить не стала; атмосфера, пахнущая наркотиками и сексом, оглушительный рев и вой музыки действовали угнетающе. Отойдя от стойки бара, я некоторое время бесцельно бродила среди танцующих, чувствуя присутствие призраков, парящих на волнах звуков и ощущений. Наконец я вновь выбралась на темную улицу.
Пустынная улица, мокрые тротуары, разноцветные пятна уличных фонарей. Приближался шторм; в посвежевшем воздухе среди капель дождя мелькали тени, которые я почти узнавала.
В районе Бауэри я долго бродила по лабиринту переулков, потом вышла в район Тэнк. Он привел меня в Рэтхоул, где я немного задержалась на заброшенном пустыре, заглядывая в огромную дыру, которая когда-то была энергетической воронкой. Вдали замелькали крохотные огоньки – это собирались на свои ночные сборища владельцы сликов «Sk8». Каждый юнец, который умел с бешеной скоростью летать на слике, умело лавируя между железобетонными конструкциями, считался героем. Издалека слышалось гудение сликов и восторженные крики мальчишек – я понимала их восторг; когда-то и я исполняла этот дикий танец.
Именно так. Мне всегда лучше думается на ходу; поэтому я и брожу взад-вперед по городу. Где-то я читала, что акулы никогда не останавливаются, иначе они начинают тонуть.
Я их понимаю.
Занималась заря. Небо окрасилось в розовые и золотые тона, шторм ушел на юг, вылив на город весь запас воды.
Я стояла на крыше дома, возвышающегося над районом Университет. Вместе с рассветом уходило тихое очарование земной ночи; тьма медленно уступала место солнечному жару. Внизу виднелись мокрые от дождя деревья Тасмур-парка, над головой нарастал гул пролетающих машин. Начинался день, и мне ужасно хотелось закрыть глаза.
Когда солнце выплыло из-за горизонта, я, устав от лежания на мокрой и холодной крыше, спустилась по пожарной лестнице вниз, на улицу, и отправилась искать ближайшую телефонную будку. На это ушло немало времени – в этом районе во время студенческих беспорядков было разгромлено несколько телефонных будок, поэтому телефонные компании упорно не хотели ставить новые, уверяя, что теперь все горожане пользуются личными датчиками со встроенными телефонами. Наконец мне удалось найти одну будку – в каком-то пустынном закоулке. Войдя внутрь, я набрала знакомый номер; мокрая одежда липла к телу.
– Спокарелли, парапсихологическая полиция Сент-Сити. Я вас слушаю.
В голосе Гейб слышалась усталость. Я слышала, как в участке один за другим звонят телефоны, что-то говорят друг другу сотрудники, шуршат бумаги. Все были заняты своим делом.
– Гейб, – тихо и хрипло сказала я. – Это я. Новости есть?
Ответом мне было молчание. И вдруг:
– Ах ты, мать твою! – чуть не крикнула Гейб. – Где ты шляешься, зараза чертова, Дэнни? Мы с Эдди тебя повсюду ищем! Чем ты там занималась? Мы думали, что Лурдес и до тебя добрался! Чем ты занималась, ты можешь сказать?
Хороший вопрос. А и в самом деле, чем я занималась?
– Думала. Все это время я думала. Слушай, тут в списке есть четверо…
– Трое, – угрюмо поправила меня Гейб. – У нас была та еще ночка. Он убил шаманку по имени Эдисон Брэди, а чтобы до нее добраться, уложил четырех копов. Такое впечатление, будто у него с псионами какая-то связь, он их выслеживает, как гончая. Мы же всех их спрятали. Пришлось изменить тактику – теперь каждые два часа их перевозят в новое место. Репортеры носятся как угорелые. Уже окрестили его «психопотрошитель». Я только что от шефа – вставил мне хороший фитиль. И вот что я тебе скажу, милочка Дэнни: можешь ты, наконец, понять своим железным ящиком, который у тебя вместо головы, что я за тебя беспокоюсь? Можешь ты это понять, засранка, или нет? Почему ты мне не позвонила? Черт бы побрал твои выкрутасы, Валентайн!
Я закрыла глаза. Четверо полицейских из отдела Спук да еще Брэди. Я ее знала, когда-то мы вместе работали. Вполне возможно, что и она носила серебряное ожерелье с амулетом. Мы с ней никогда не вспоминали «Риггер-холл», даже тогда, когда сидели за кучей мусора, прячась от трех разъяренных бандитов, которые палили в нас из трех стволов; у меня была ранена голова, а Брэди вообще была вся в крови. В тот день мы загнали в угол Гибровица, матерого бандита, обвиняемого в изнасиловании и убийстве дочери одного сенатора Гегемонии. Гибровица мы взяли, но доставить его живым не удалось. Дело в том, что Брэди очень не любила насильников.
«Ожерелья».
Я встрепенулась. Я даже задохнулась от волнения, прервав страстную тираду Гейб.
Если бы я так не выложилась, физически и эмоционально, я бы не догадалась.
– Гейб, – быстро сказала я, – послушай. У оставшихся псионов есть серебряные ожерелья с амулетом?
– Я не… у Брэди было. – Внезапно Гейб оживилась. – Дэнни, ты думаешь, дело в ожерельях?
– Скажи им, пусть немедленно снимут ожерелья. Ты их собери и отвези в участок, только, ради богов, больше их не трогай! Пусть лежат на столе, ты к ним даже не подходи. Я думаю он выслеживает псионов по ожерельям. Пусть они лежат все вместе, я приеду примерно через час и заберу их. Все, теперь ему не уйти.
– Дэнни, мы же до сих пор не знаем, с кем имеем дело! – В голосе Гейб слышалась паника. – Если это ка…
– Мне кажется, я знаю, что происходит. Он убил Джейса потому, что не смог убить меня. Я единственная, кто сможет с ним справиться, и, черт возьми, если это и в самом деле ка, я этим воспользуюсь. – Странно, откуда у меня эта решимость? – А почему ты решила, будто Лурдес добрался и до меня?
– Твой дом, идиотка! Ты что, не смотришь новости?
Из трубки вновь доносятся телефонные звонки; кто-то крикнул, что в деле виден след церемониала; шуршание бумаги. Щелчок зажигалки и долгий вздох – Гейб опять закурила.
«Ты впервые назвала меня идиоткой, Гейб».
– А что там?
– О Гадес, Дэнни! Да это во всех новостях. Твой дом разрушен, а репортеры засняли, как ты, шатаясь, бредешь по улице, словно тебя ударили по голове. Я места себе не находила, черт бы тебя взял! Я думала, на тебя напал Лурдес и ты уже мертва!