— Нет никаких сомнений, они его распечатывали. Похоже, ты все сделала правильно. Сожалею, я не успел предупредить тебя, что вся почта, поступающая в дом Торми, должна пересылаться мне. Не уверен, правда, что пересылается все. Фрайди, я не знаю, где Торми. У меня есть единственный способ контакта, но им я могу воспользоваться только один раз. Применить его я хочу тогда, когда полиция откажется от всех обвинений в их адрес. Я ожидал, что это произойдет еще несколько недель назад. Но этого не произошло. Из этого я делаю вывод, что виннипегская полиция честно и откровенно пытается повесить обвинение в исчезновении лейтенанта Дики на супругов Торми, сформулировав все это как преднамеренное убийство. Извини, но я еще раз спрошу тебя: тело может быть найдено?
Я крепко задумалась, пытаясь-представить самое худшее.
— Босс, полицейские были в доме?
— Конечно. Они обшарили дом на следующий же день после отъезда хозяев.
— Значит, утром того дня, как я попала сюда, они еще не нашли труп. Если бы они нашли его с тех пор, вы бы знали об этом?
— Возможно. Мое проникновение в штат полицейского управления далеко от совершенства, но я хорошо плачу за самую свежую информацию.
— Может быть, вы знаете, что случилось с животными? Там было четыре лошади, кошка и пятеро котят, свинья и, может быть, еще какие-то звери.
— Фрайди, что тебе подсказывает твоя интуиция?
— Понимаете, Босс, я не знаю наверняка, как спрятано тело. Но дело в том, что Жанет — миссис Торми — опытный архитектор, специалист в области аварийной защиты зданий. То, как она поступила с животными, могло бы подсказать мне, есть ли хоть маленькая вероятность обнаружения трупа.
Босс недовольно пожал плечами:
— Это мы обсудим позднее. Каковы признаки упадка цивилизации?
— Босс, ради бога! — взмолилась я. — Я еще с «Шипстоуном» не закончила!
— Тебе никогда не изучить его досконально. Я же специально дал тебе сразу два задания, чтобы ты время от времени могла переключаться, менять тему поиска. И не вздумай говорить, что ты вообще не притрагивалась ко второй теме. Ты думала об этом?
— Да вот разве что только думала. Немного почитала Гиббона, копнула из истории Французской революции. Ну еще Смита пролистала — «От Йелу до Прециписа».
— Весьма поверхностный подход. Почитай еще Пенна «Последние дни сладкой Страны свободы».
— Хорошо, сэр. Мне стали приходить в голову кое-какие мысли. Мне кажется, я уловила один признак: очень плохо, когда люди перестают отождествлять себя со своей страной и начинают отождествлять с разными группировками. Расовыми. Религиозными. Языковыми. Какими угодно, если это — не все население страны.
— Да. Партикуляризм. Очень плохой признак. Когда-то считался исключительно принадлежностью Испании, но заболеть этим может любая страна.
— Насчет Испании ничего определенного сказать не могу. Еще одним из симптомов болезни мне кажется преимущество мужчин перед женщинами. Наверное, не исключен и обратный вариант, но я пока в истории такого не встретила. Почему бы это, Босс?
— Отвечаешь сегодня ты.
— Ну еще, насколько я слышала, прежде чем начинаются революции, люди утрачивают веру в полицию и суды.
— Элементарно. Дальше.
— Ну… имеют значение также высокие цены, инфляция и отношение объема производства к платежеспособности населения. Но это старо как мир: всякому понятно, что страна в кризисе, если приход и расход выходят из равновесия, а неравновесие удерживается, хотя предпринимаются бесконечные попытки добиться его с помощью всяческих мер законодательного характера. Но я решила попробовать поискать не самые заметные, маленькие признаки, вроде «сезонных» симптомов. Ну, например, вы знаете, что здесь считается противозаконным ходить голым по улице? И даже дома, если вас увидит кто-то посторонний?
— Странное наблюдение. Что в этом ты усматриваешь значительного?
— Ну понимаете, это настолько же трудно осуществить, как и отменить закон. Вообще Конфедерация просто-таки наводнена подобными законами. А из-за того, что у них полно плохо контролируемых законов, и остальные законы начинают выглядеть неубедительно. Ну вот, известно вам, Босс, к примеру, что в Калифорнийской Конфедерации спонсируют проституток?
— Заметил. Но каким образом? И для каких целей? Для работы в войсках? В тюрьмах? Честно говоря, я не в курсе.
— О, вовсе не для этого! Правительство платит им за то, чтобы они сидели, извиняюсь за выражение, скрестив ноги. Их пытаются полностью убрать с рынка. Они получают подготовку, лицензию, их обследуют медики, а потом они становятся безработными. Но только не выходит у них ни черта. Эти «свободные художницы» получают свое пособие и спокойно занимаются своим делом — в то время как предполагается, что они не будут этого делать даже для своего собственного удовольствия: это, видите ли, вносит сумятицу в рынок, на поприще которого трудятся несубсидируемые проститутки. Так что теперь те самые юристы, которые с пеной у рта орали и пробивали закон о субсидировании проституток в масштабе всей страны, упорно трудятся над разработкой нового проекта — об избирательном субсидировании. Но это тоже не пройдет.
— И почему же не пройдет, Фрайди?
— Нет такого закона, который позволил бы сдержать прилив. Ну, вы же знаете, это говорил еще Король-Паук.
— Мне хотелось это услышать от тебя.
— Ну, в общем-то, это меня потрясло. Я еще кое-что заметила. В Калифорнийской Конфедерации считается противозаконным отказывать кому-либо в кредите на основании того, что этот «кто-то» обанкротился. Кредит тут — гражданское право.
— Скорее всего, тоже неработающий закон. Что еще?
— Ну… не знаю, стоит ли перечислять такие очевидные вещи, как насилие, шантаж, слежка, подрывы, поджоги, терроризм всех видов и мастей. Восстания, конечно, но мне почему-то кажется, что маленькие случаи насилия и жестокости, которые поджидают людей буквально на каждом углу, наносят цивилизации больше вреда, чем восстания и революции, которые быстро вспыхивают и так же быстро гаснут. Ну вот. Думаю, пока это все, что я могу сказать. Хотя… еще: насильственный призыв в армию, рабство, заключение в тюрьму без предъявления обвинения, без суда и следствия — но это такие очевидные вещи, ими просто пестрит вся история.
— Фрайди, ты, видимо, упустила из виду самый тревожный симптом.
— Да? Какой же? Вы мне скажете? Или мне опять нужно бродить в темноте, отыскивая ответ?
— М-м-м… На этот раз я тебе скажу. Но потом все-таки пойди к себе и поработай над этим. Да, все симптомы, о которых ты мне рассказала, характерны для упадка цивилизации, то есть для течения заболевания, образно говоря. Но вот умирающая культура всегда характеризуется грубостью отдельных людей. Дурными манерами. Отсутствием любви и участия к ближнему в житейских мелочах. Утратой вежливости, джентльменства. И это гораздо более важно, чем революции.
— Правда?
Босс присвистнул и улыбнулся:
— Нет, все-таки нужно было заставить тебя докопаться до этого самой. Понимаешь, Фрайди, этот симптом болезни особенно опасен именно потому, что индивидуум, у которого он проявляется, сам никогда не задумывается об этом как о признаке плохого здоровья — наоборот, для него это проявление здоровья и силы. Подумай об этом. Изучи это. Фрайди, эту культуру спасать слишком поздно — это мировая цивилизация, а не только ее маленький осколочек здесь, в Калифорнии. Именно поэтому нам сейчас предстоит заняться подготовкой монастырей в преддверии наступления Темных веков. Электронные отчеты слишком хрупки и недолговечны. Нам снова нужны книги, написанные от руки хорошими чернилами на прочной бумаге. Но и этого может быть недостаточно. Источник нового Возрождения, может быть, на небесах.
Босс умолк. Он тяжело, прерывисто дышал.
— Фрайди…
— Да, сэр?
— Запомни это имя и этот адрес.
Рука его легла на пульт терминала. На экране появились строчки. Я запомнила все, что там было написано.
— Запомнила?
— Да, сэр.
— Повторить еще раз?
— Нет, сэр.
— Ты хорошо запомнила?
— Ну если хотите, можно повторить, сэр.
— М-м-м… Фрайди, будь так добра, пока ты еще не ушла, налей-ка мне чашечку чаю. Что-то у меня руки сегодня плоховато слушаются.
— С удовольствием, сэр.
ГЛАВА 24
Завтракала я в гордом одиночестве (Анна и Голди почему-то не появились) и, как следствие, быстро. Когда у меня нет компании, я не сижу за едой подолгу. Только я успела дожевать последний кусочек и встать из-за стола, как из системы внутреннего радиовещания донесся голос Анны:
«Внимание! Пожалуйста, внимание! Мне выпала печальная обязанность с прискорбием сообщить вам, что ночью скончался наш директор. Согласно его завещанию, гражданской панихиды не будет. Тело было кремировано. В девять ноль-ноль в конференц-зале состоится собрание, посвященное решению дел компании. Присутствие всех обязательно. Просьба не опаздывать».
Все оставшееся до начала собрания время я проревела у себя в номере. Почему? Наверное, мне было жалко себя. Босс бы это определил именно так. Он себя никогда не жалел, и меня никогда не жалел, и много раз ругал меня за жалость к себе. «Жалость к себе, — говорил он, — самый деморализующий из пороков».
И все равно мне было так жалко себя, так жалко! И его было жалко… А я все время грубила ему — с тех самых пор, когда он взял меня к себе на работу, сделал свободной гражданкой, а я от него убежала… Теперь мне было так стыдно, что я все время дерзила ему, грубила, обзывала по-всякому: вслух и про себя…
Я плакала и вспоминала разное. Например, Боссу всегда не нравилось, когда я расслаблялась, не могла выразить собственного мнения. Он должен был быть таким, каким был, и я должна была быть такой, какой была, и мы прожили годы бок о бок и никогда даже рукой не коснулись друг друга. Для Фрайди это рекорд.
Я думала, знал ли он, как мне хотелось много лет назад, когда я только начала у него работать, порой подойти к нему, обнять, приласкать. Наверное, он не знал. Наверное, хотя я его и за руку никогда не держала, все эти годы он был моим единственным отцом.
Большой конференц-зал был наполнен до отказа. Даже половины этих людей я не встречала в столовой — некоторые лица были мне совсем незнакомы. По-видимому, некоторые сотрудники были срочно вызваны из самых разных мест, с заданий, а может быть, даже не все успели прибыть. За столом на возвышении сидела Анна, а рядом с ней — совершенно незнакомая женщина. На столе перед Анной были сложены папки с бумагами, стоял небольшой переносной терминал, лежали прочие секретарские принадлежности. Незнакомка была примерно одного возраста с Анной, но рядом с ней, такой родной и теплой, выглядела как противная, строгая классная дама.
В две секунды десятого дама постучала ладонью по столу.
— Тише, пожалуйста! Меня зовут Рода Вейнрайт, я исполнительный вице-директор этой компании и главный советник покойного доктора Болдуина. Следовательно, теперь на меня возложены обязанности директора, и я ответственна за решение вопросов, связанных с роспуском компании. Все вы знаете, что каждый из вас работал в компании по личному контракту, заключенному с покойным доктором Болдуином…
Разве я когда-нибудь подписывала какой-нибудь контракт? Но еще больше меня поразило «покойный доктор Болдуин». Неужели так звали Босса на самом деле? Как могло случиться, что именно его фамилия вошла в мой самый частый псевдоним? Он выбрал ее для меня? Это было так давно…
— …следовательно, теперь все вы — свободные агенты. Наша организация — элитарная, и доктор Болдуин не без оснований считал, что любая свободная компания в Северной Америке будет рада принять на работу каждого из вас после его смерти. Агенты по найму будут работать в каждом из малых залов и в вестибюле. Сейчас мы будем вызывать вас по одному — вы должны получить свои конверты и расписаться. Потом вам следует немедленно открыть их и ознакомиться с содержанием, но не стойте — повторяю — не стойте у этого стола и не отвлекайте меня никакими разговорами. Если возникнут какие-то вопросы, вам следует подождать, пока все получат свои конверты. Пожалуйста, не забывайте, я не спала всю ночь.
Что, вот так сразу взять и пойти на работу в какую-то другую компанию? Нужно ли это было мне? Как у меня с деньгами? Я совсем без денег? Наверное. У меня было только то, что осталось от суммы, выигранной в идиотской лотерее, но большую часть этих денег я, скорее всего, задолжала Жанет. Я погрузилась в подсчеты.
Кто-то позвал меня по имени.
Это была Рода Вейнрайт, усталая и раздраженная.
— Поторопитесь, мисс Фрайди. Вот ваш конверт, и распишитесь вот здесь в получении. Потом отойдите в сторонку и ознакомьтесь с содержимым.
Я заглянула в ведомость.
— Вот проверю — и распишусь.
— Мисс Фрайди! Вы задерживаете всех остальных!
— Я отойду в сторонку. Но расписываться не стану, пока не удостоверюсь, что содержимое конверта соответствует тому, что указано в ведомости.
— Все в порядке, Фрайди, — устало и укоризненно проговорила Анна. — Я сама проверяла.
— Спасибо, — ответила я. — Только я предпочитаю к подобным вещам относиться так, как ты относишься к секретной документации: люблю все видеть своими глазами.
Эта сучка Вейнрайт была, похоже, готова сжечь меня заживо в кипящем масле, но я все-таки сделала, как решила: отошла на пару метров в сторону и просмотрела содержимое конверта: три паспорта на три разные фамилии, набор удостоверений личности, прочие бумаги, каждая из которых соответствовала каждому из удостоверений, и чек на имя Марджори Фрайди Болдуин, зарегистрированный в Церерско-Южноафриканском акцептном банке на сумму, приравненную к 297,3 грамма золота 999-й пробы. Еще больше, чем чек, меня удивил еще один документ, лежавший в конверте. Это было свидетельство об удочерении ребенка женского пола Фрайди Джонс, получившей при удочерении имя Марджори Фрайди Болдуин. Удочерение произвели Харли М. Болдуин и Эмма Болдуин. Свидетельство было выдано в г. Балтиморе, штат Мэриленд Атлантического Союза. Ни слова о приюте Ландштайнера или институте Джона Хопкинса, но дата была та самая — день, когда я покинула приют.
Еще там было два свидетельства о рождении. Первое — дубликат на имя Марджори Болдуин, уроженки Сиэтла, а второе — на имя Фрайди Болдуин, рожденной от матери Эммы Болдуин в Бостоне Атлантического Союза.
Оба документа были фальшивые, но вместе с тем совершенно надежные: Босс никогда и ничего не делал наполовину. Я подошла к столу и сказала:
— Все правильно, Анна, — и расписалась в ведомости.
Анна приняла у меня ведомость и прошептала:
— Увидимся позже.
— Договорились. Где?
— Найди Голди.
— Мисс Фрайди! Будьте добры, отдайте вашу кредитную карточку.
Это, конечно, Вейнрайт уняться никак не могла.
— ???
Хотя, конечно, все было правильно: после смерти Босса я больше не имела права пользоваться своей сент-луисской кредитной карточкой.
— Вот, возьмите.
Она протянула руку за карточкой. Но я отдернула руку.
— Нет, вы уж, будьте добры, проштампуйте ее, или чем вы там пользуетесь.
— Да прекратите вы, наконец! Я уничтожу вашу кредитную карточку вместе со всеми остальными, как только сверю номера.
— Госпожа Вейнрайт, если уж я должна сдать кредитную карточку, выданную на мое имя, то я требую, чтобы она была уничтожена у меня на глазах.
— Как вы упрямы! Вы что, никому не доверяете?
— Никому.
— Тогда вам придется подождать здесь, пока я закончу с остальными.
— О, вы ошибаетесь!
Полагаю, сент-луисский «Мастер Чардж» пользуется для изготовления карточек фенолово-стеклянным ламинатом. Карточки, во всяком случае, прочные, как и полагается кредиткам. Здесь, в штаб-квартире, я старалась не демонстрировать своих возможностей, но не потому, что это могло быть как-то не так воспринято, а чисто из вежливости. Но тут были особые обстоятельства. Я порвала карточку на четыре части и вручила ей кусочки.