Ларни отвел женщину и посадил на стул, где она и скорчилась, закрыв лицо ладонями.
— Необходимо что-то сделать, Леонид Андреевич, — сказал Вадим. — Марта, конечно, преувеличивает опасность…
— Она эпидемиолог, — догадался Горбовский.
— Да. Нам по штату полагается такой специалист.
— Для такой работы у нее слишком… Она слишком близко принимает все к сердцу.
— Ну, до последнего времени у нее вообще не было никакой работы. Она хороший специалист… — Сартаков замялся. — Но тут еще личное… Ведь, строго говоря, Марта ответственна за биоблокаду, и если действительно прошел прорыв, то здесь во многом ее вина. Однако, ни Поль, ни доктор Мбога не привлекли ее к работе комиссии… Да и о комиссии всякие слухи ходят.
— Какие?
— М-м-м, что дело не в биоблокаде и не в эпидемии, а что… Возникли проблемы с самой фукамизацией, и поэтому доктор Фуками лично здесь… У многих дети, Леонид Андреевич, родители волнуются. Я вряд ли что-то могу посоветовать как специалист, но как человек… Мне кажется, надо все прямо объяснить людям. Неведение гораздо хуже, чем прямая и ясная угроза.
— Вы думаете?
— Конечно! Понятно, что у всех разный уровень ответственности и наша степень информированности ниже, чем у вас или чем у доктора Мбоги. Но сейчас это напрямую касается нас, и о тайнах личности речи нет…
— К сожалению, есть, — прервал Сартакова Леонид Андреевич. — Я согласен с вами — объяснения необходимы. Я поговорю с Полем, как это лучше организовать. И я сам не люблю тайн. Вот только… Вот только я пока не могу решить — как сейчас действовать, и поэтому здесь полагаюсь на мнение доктора Мбоги и доктора Фуками. Давайте, Вадим, доверять друг другу. Тайны между людьми, как правило, противны… Я сделаю все, что смогу.
— Спасибо, Леонид Андреевич.
Вадим вернулся к Ларни и Марте, а Горбовский наконец выбрался из ангара на свежий, прохладный воздух. Щеки горели, и Леонид Андреевич прислонился к ближайшему заиндевевшему контейнеру, ощетинившемуся испарителями.
Ох, как стыдно. А почему? Почему мне стыдно за то, чего я не совершал? Да если рационально разобраться, то и стыдиться здесь нечего. Тайна личности. Самая мрачная и… самая стыдная. Тайна, скрываемая от самого человека. Болезнь. Проступок, совершенный по неведению. Что еще? Теперь вот — Пандора. Не переступаем ли мы здесь грань? Грань, отделяющую свободную личность, полностью ответственную за свои поступки и решения, от личности опекаемой и даже манипулируемой? Не слишком ли мы добры к людям, Леонид Андреевич? А разве бывает чрезмерное добро? Наверное, бывает. Наверное. Разве не ты говорил Тойво Тур-нену: “Я не боюсь задач, которые ставит перед собой человечество, я боюсь задач, которые может поставить перед нами кто-то другой”. Все творится ради добра и именем добра. Аминь. Я не хочу, чтобы все человечество краснело бы и мучилось угрызениями совести… А почему я этого не хочу? Потому что я не люблю муки совести? А кто их любит? На то она и совесть, чтобы стоять на страже… На границе между объяснимым и необъяснимым, между рациональным и… и человеческим. Почему мы так верим в рациональность человека? Или, наоборот, не верим? Наши секреты скорее подтверждают последнее — нам кажется, что человек склонен совершать необдуманные поступки, особенно в условиях опасности. Как там выразился Вадим? Прямой и ясной угрозы? Ах, как это было бы прекрасно! Прямая и ясная угроза, которой можно смотреть прямо в глаза и сжимать стальными руками штурвал звездолета! Вот только таких угроз почти не бывает. Даже в лесу, даже на Пандоре. Что-то таится за поворотом, в глубине лесного лога, и ты не поймешь — что это, пока не напорешься на это, и уже поздно будет размышлять рационально, потому что ты будешь действовать эмоционально, то есть в страхе, в страхе за свою жизнь, за жизнь тех, кто идет следом, а страх подсказывает только одно из двух решений — убежать или уничтожить, уничтожить или убежать. И при любом из них муки совести неизбежны.
Леонид Андреевич растерянно огляделся, обнаружив себя почти на краю обрыва, где он привык проводить каждое утро, кидая камешки в лицо спящего или притаившегося леса. Вообще-то направлялся он в столовую. Горбовский сел на край и помахал ногами. Тапочки, которые он забыл снять, сорвались с ног и медленно полетели вниз как маленькие, неуклюжие самолетики. Сиреневый туман уже рассеивался, а значит, время подходило к восьми. Ближний домик смотрел на обрыв и сидящего Горбовского пустыми глазами открытых окон и раздвинутых штор, как будто покидали его в спешке срочной эвакуации. Хотя можно и так сказать. Той-во Турнен устроил срочную эвакуацию своей жене. И почему я его так раздражал? Может быть, действительно, он ревновал меня к Рите Сергеевне и подозревал в тайных встречах здесь, на обрыве, прямо у него на виду? Интересно, а что говорит Теория Воспитания о ревности? А о глупости? Неужели и вправду нет бездарных людей? Вот ревнивцы есть, значит, могут быть и бездарности. Любая теория — только теория, сколько ни подтверждай ее практикой, особенно если касается она человека. Не втиснуть, не втиснуть человека в узкие рамки его же самого. Человек — штучный товар, но кто сказал, что он самый лучший товар? Вот сейчас предстоит очень трудное объяснение с сотней людей, которые начали терять доверие к тому, что им говорят уважаемые люди, такие, как Горбовский, Мбога, Фуками. И как тут решить — правы они в своих сомнениях, имеют ли они все основания знать правду в том объеме, в котором ее знают Горбовский и компания? Или здесь все-таки должен соблюдаться неписаный принцип — больше информированности — больше ответственности, больше ответственности — выше информированность? Что, в конечном счете, позволяет избежать некомпетентности при принятии важных решений. Но является замкнутым кругом. А может быть, доверие есть более подходящий критерий? Может быть, нет в природе никаких единственно верных решений, сколько бы специалистов ни ломали над ними головы, и поэтому нужно выбирать самое доброе? А что есть доброта без доверия? Разве можно сделать человеку добро, если из-за каких-то высших принципов от него скрыли часть информации и в его глазах это добро оборачивается самым несправедливым злом? Нет ответа на эти и еще тысячи подобных им вопросов.
Явление Леонида Андреевича в столовую босиком прошло совершенно незамеченным. Почти все столики были заняты, и народ вкушал пищу, тихо и мирно переговариваясь. Мбога помахал Горбовскому, которому уже заказал овсяную кашу и томатный сок. За столиком сидели еще Поль и Хосико. Поль был мрачен. Он ковырял кашу большой ложкой, наблюдая, как сероватая масса надвигается на освобожденные области тарелки, вновь поглощая свою территорию. Хосико пила кефир, искоса наблюдая за манипуляциями Гнедых.
— Как лес? — поинтересовался Мбога. — Я наблюдал твое утреннее сидение, но не решился отвлечь от важных дум ради какой-то банальной каши.
— Я медитировал и размышлял. Ты правильно сделал, Тора, что не оторвал меня от вкушения праны.
— Вы практикуете медитацию? — заинтересовалась Хосико. — Как это любопытно. Сейчас мало кто интересуется духовными практиками.
— Я размышлял о доверии и душе, — сказал Леонид Андреевич. — Нет ничего труднее, чем размышлять о доверии и душе.
— Хм, это, насколько я понимаю, камень в мой огород, — печально констатировал Мбога. — Где мой хлеб? Я хочу немедленно крошить хлеб.
Поль пододвинул ему тарелку.
— Давайте спросим Поля, — предложила Хосико. — В конце концов, мы выполняем те рекомендации, которые получили на Земле — от земных психологов и земных учителей. Вполне возможно, что они ошибаются и преувеличивают вероятность шока и паники. Поль — царь и бог Пандоры и наверняка знает или чувствует больше.
Царь и бог вздохнул.
— Нужно прояснить ситуацию, — сказал Поль, — Всем нам нужно просто поговорить. Никто не заставляет вас открывать мрачные тайны, но никто не может запретить поговорить с людьми напрямую, ответить на их вопросы…
— Я боюсь, — честно признался Мбога, Тора-охотник, обладатель самого большого и меткого карабина во всей Периферии. — Я боюсь, что нас захлестнет волна некомпетентности, я боюсь, что меня окружит толпа матерей и учителей с детьми и будет требовать немедленной отправки на Землю во имя гуманизма. А я не могу никого отправить на Землю. Не имею права. Я не знаю, кто важнее — маленький поселок Периферии или огромная Планета. Поэтому приходится отключать душу и милосердие и основываться на чистой математике, которая во все времена утверждала, что сто — это гораздо меньше, чем сто миллиардов. Несоизмеримо меньше. Мне нет нужды объяснять уважаемому Леониду Андреевичу и уважаемому Полю, что такое — угроза прорыва биоблокады. Но как мне объяснить это пятилетнему мальчику? Как это объяснить его Учителю? Его маме?
— Они поймут, — зло ответил Поль. — Не надо принимать нас за детей, только за детей. У нас нет вашего опыта, но и здесь, на Пандоре, мы многое повидали… Так что мы поймем, уверяю вас.
Мбога внезапно успокоился. Он откинулся на спинку стула, подставил под локоть дуло карабина и упер ладошку в щеку, задумчиво разглядывая бледного Поля.
— Поль прав, — сказал Леонид Андреевич, — он просто чудовищно не прав, но именно поэтому он прав.
— Почему я не прав? И почему я прав?
— Поль, вы еще очень и очень… горячи. У вас еще мало опыта и, ради бога извините, Поль, очень мало воображения, — тихо, чуть ли не шепотом говорил Горбовский. — Для вас сто человек, двести человек — это вполне понятные и воображаемые понятия. Вы их всех знаете в лицо, со всеми знакомы. Сто миллиардов — для вас это слишком абстрактно. Нельзя вообразить сто миллиардов индивидуальностей, сто миллиардов талантов, сто миллиардов людей. Как любой человек, вы осведомлены об их существовании, но пока это только число в справочнике по демографии. А для меня это не число. Уже. И для доктора Мбоги — не число. И для Хосико-сан. Бремя ответственности за них может оправдать любую жертву. И вот в этом мы не правы. Здесь правы вы, Поль. Без ста человек на Пандоре не будет ста миллиардов на Земле. Их будет сто миллиардов минус сто. А это намного меньше. Намного. Может, это уже и не будет человечество? Я не знаю.
— Тогда решено, — сказала Хосико. — Где устроим общий сбор?
Детей было решено не приглашать. Они остались в своем интернате под присмотром учителей. Конференц-зал, помещавшийся на первом ярусе административного комплекса, был велик, но не был приспособлен для одновременного размещения почти всего населения Базы. Поэтому стулья вынесли и расселись прямо на полу. Горбовский, Мбога, Фуками, Робинзон и Гнедых собрались около возвышения с микрофоном и определили порядок выступлений. Первым должен был выступить Мбога. Маленький доктор кивнул и взобрался на сцену. Гул множества голосов стих, и Мбога слегка прокашлялся, прочищая горло и проверяя акустику.
— Я — Тора Мбога, Председатель Комиссии по Контактам, и в настоящее время возглавляю на Пандоре комиссию по расследованию инцидента, возможно, связанного с прорывом биоблокады. Не буду сгущать краски, но имеется потенциальная угроза инфицирования и распространения инфекции по всей обитаемой части космоса. Мировым Советом было принято решение о закрытии Пандоры и объявлении временного карантина на планете. Наша комиссия сейчас проводит всестороннее исследование, но пока не может ни подтвердить, ни опровергнуть имеющиеся опасения.
— О какого рода инфекции идет речь? — спросил Вадим Сартаков. — Мы регулярно проводим вакцинацию — я имею в виду егерей. Поэтому из леса мы вряд ли что могли занести на Базу.
Люди заволновались. Особенно возмущались егеря, которых сразу можно было выделить из пестрой толпы по комбинезонам цвета хаки и испачканным маскировочной краской лицам. Откуда инфекция? Из леса, вестимо… У нас биоблокада выше неба, на заду места не найдешь для инъекции. Ни за что не поверю. А помнишь, Курода, ты видел русалок? Ну и что? У тебя биоблокада тогда истекла. А сколько таких случаев еще было? Вот и подцепил какой-нибудь вирус… У нас Марта на посту. Марта, Марта, ты где? Отзовись! Ты-то почему молчишь? Да не трогай ты женщину! Она не женщина, она эпидемиолог… Ну, ее тоже нельзя обвинять — после УНБЛАФ заниматься эпидемиями — это все равно что составлять астрологический прогноз. Что-то крутит Мбога… А что теперь с нами будет? А какие симптомы болезни? Неудержимый словесный понос. Ну, Ларни, тогда ты ее еще при рождении подцепил…
Мбога подождал, пока страсти немного поулягутся, и поднял руку, прося тишины.
— Постараюсь ответить на стихийно возникшие вопросы. Источник заражения — лес. Биоблокада здесь не помогает. Симптомы… Пока мы не знаем симптомов. Знаем только последствия, но я уклонюсь от их описания.
— Летальные? — выкрикнул кто-то.
— Нет, не летальные, — успокоил Мбога.
— Почему не действует УНБЛАФ? — спросил Ларни.
— Потому что именно в УНБЛАФ вся проблема.
Зал замер.
— Источником возможного заражения является новый штамм так называемой “бактерии жизни”, входящей в прививочный комплекс УНБЛАФ, — сказал Мбога. — То, что нас защищает, и стало потенциальным очагом опасности. Мы еще не знаем в точности — что именно произошло и что именно происходит. Но в одном уверены — причина в бактерии жизни.
— Сколько заболевших? — спросила Марта.
— Один, — ответила Хосико, — пока один.
— Но кто? Ко мне ни с чем серьезнее простуды никогда не обращались!
— По определенным причинам я не хотел бы называть его имя, — сказал Мбога. — Но он не турист, а сотрудник Базы. Вернее, был им. Некоторое время тому назад. Сошлюсь в своем нежелании раскрывать тайну личности… Тайна личности.
— Что теперь будет с нами? — и это был вопрос вопросов, ответ на который не знал даже доктор Мбога. Да разве бывают ответы на подобные вопросы?!
Леонид Андреевич вздохнул и поднялся с пола. Неразрешимые вопросы были его специализацией на этой встрече. Да и не только на этой.
— Плохой вопрос, — честно признался он этим людям, смотрящим на него… по-разному. Кто смотрел с надеждой, кто с доверием, кто скептично, кто зло, кто разочарованно. Горбовский внезапно понял, что они смотрят на него, как дети, попавшие против своей воли в страшную беду, испуганные, потрясенные, но все еще сохраняющие толику веры во всемогущество взрослых. Именно их он хотел оберечь, предупредить, предостеречь. От чего? От того, чтобы не ходили в лес без взрослых? — У меня нет на него ответа. Даже дети не должны его задавать. Спросить нужно по-другому — что нам теперь всем делать? Я плохой оратор и совсем никудышный проповедник. Может быть, сюда надо было прислать проповедника или психолога, но сюда прилетели доктор Мбога и доктор Фуками, наверное, самые лучшие специалисты по той проблеме, которая встала перед нами. Давайте не будем торопиться, главное — не торопиться. Будем ждать и… работать. У каждого из нас по-своему замечательная работа, у многих из нас здесь есть друзья или близкие. Что еще можно предложить для счастья? Внешние обстоятельства сложились пока не в нашу пользу, но нужно потерпеть. Не стоит совершать необдуманных и необратимых поступков, за которые потом будет очень стыдно. Я верю, что все обернется не самым худшим образом.
В зале поднялась маленькая худенькая женщина.
— Все это звучит прекрасно, Леонид Андреевич, — печально сказала она. — Но кроме нас, взрослых, здесь оказались дети. Многие родители волнуются в основном за них. Сейчас нам очень необходимы психологи, так как учительский состав не справляется — обстановка нервирует, родители нервируют. Я понимаю, что эвакуация с Пандоры пока невозможна, но и оставаться на Базе сейчас не имеет смысла. Я бы предложила, если это возможно, переместить всех желающих на Алмазный пляж. Там море, санаториумы. Получилось бы что-то вроде каникул.
— Я думаю, что это легко устроить, — согласился Горбовский. — Поль? Мбога?
— Возражений нет, — покачал головой Мбога. — Нас это устроило бы наилучшим образом.
— Я свяжусь с Алмазным пляжем, — сказал Поль. — После собрания прошу тогда тебя, Лиза, тебя, Вадим, и… Где Робинзон?.. Ага, и тебя, Джек, подойти ко мне, и мы все обговорим окончательно.
Хосико подошла к Горбовскому. Собрание, как таковое, закончилось. Люди разбились на небольшие группки, обсуждая сказанное и предстоящий переезд. Истеричных или просто нервных ноток в разговорах не проскальзывало, и Леонид Андреевич мог быть доволен — невнятность угрозы отступила перед актуальностью предстоящих технических и организационных задач. Первое правило кризисной ситуации — займи людей.
— Вы хорошо сказали, Леонид Андреевич, мне понравилась ваша речь.
— Может быть, стоило выступить и вам, Хосико-сан?
— Нет, — улыбнулась Хосико. — Здесь должны были действовать мужчины. Это Пандора, а не Земля, и разделение по половому признаку тут еще имеет смысл.