Я – инопланетянин - Станислав Лем 15 стр.


Поэтому я выбрал третий способ и, кроме запасных вариантов, вроде Ники Купера и Жака Дени, озаботился собственным продолжением. Мой сын считался, разумеется, внебрачным, родившимся от связи с женщиной, чье имя не упоминалось; думаю, что все мои коллеги и друзья подозревали Ольгу. Я выправил Арсену метрику (что стоило не так уж дорого), а после случившейся с Ольгой трагедии переместил ребенка-призрак в пансион, затем – в некую школу в Британии или во Франции, где за хорошие деньги выпекают юных джентльменов. Это случилось уже в середине девяностых, когда я читал лекции в Сорбонне и Стенфорде, а потому не вызвало ни удивления, ни вопросов – во всяком случае, финансовых.

Я навещал свое дитя с похвальным постоянством и информировал знакомых о его успехах. В две тысячи третьем мой Арсен отправился в Беркли, где пребывал ближайшие десять лет, достигнув звания магистра, а после – доктора; затем он работал там и тут, приобрел недвижимость в Калифорнии и даже – ходили слухи! – намеревался жениться, однако был отвергнут Линдой Калуш, своей избранницей, не поощрявшей увлечений экстремальным спортом. А этому занятию он предавался с искренней страстью, бесспорно унаследованной от меня: лазал по горам, спускался на плоту по Амазонке, прыгал с трамплина без лыж и, вооружившись кинжалом, сражался с акулами у побережья Квисленда. В России он не появлялся, зато в других местах, особенно вблизи секвой, дубов и эвкалиптов, с ним можно было познакомиться и убедиться в полной его реальности.

Эта моя двойная жизнь закончилась в пятнадцатом году, когда профессор Даниил Измайлов отправился в Судан. Там, за пятым нильским порогом, находилась когда-то цветущая страна; звалась она Мероэ, имела тесные связи с Египтом и была во всех отношениях прелюбопытным и экзотическим объектом исследования. Сын профессора Арсен тоже клюнул на экзотику или на что-то другое: то ли хотел повидаться с отцом, то ли переплыть Нил на спине крокодила. Так ли, иначе Измайловы встретились и, наняв рабочих, принялись копать; проложили штольню в какое-то забытое святилище, затем профессор спустился вниз, и кровля рухнула ему на голову. Может, плохо укрепили, а может, его настигло проклятие фараонов Мероэ… Кто знает? Власти Северной провинции этим вопросом не задавались, но за приличную мзду выправили все необходимые бумаги.

Хорошая страна Судан. Вполне подходящая, чтобы затеряться в ней навсегда…

Тело, разумеется, не нашли – видимо, в святилище имелись тайные колодцы, сглотнувшие труп вместе с камнями и землей. Ну, не нашли так не нашли… Арсен Измайлов пролил слезу, поставил памятник над руинами, съездил в Калифорнию, в свою усадьбу, день-другой раздумывал: продать?., не продавать?.. – решил, что продавать не стоит, нанял сторожа и перебрался в Петербург. Принял наследство, заказал по отцу панихиду, перезнакомился с его друзьями, поплакал, выслушал соболезнующие речи, справил поминки…

Все нашли, что он хороший парень и чрезвычайно похож на отца. На Даниила Измайлова, каким тот был лет в тридцать. Глаза как будто потемнее, а волосы – посветлее… Ну, это, наверное, от матери. От Ольги…

ГЛАВА 7

БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ

Дни пятый, шестой и седьмой

Два дня мы шли по серому каменистому плоскогорью, удаляясь от останков китайской экспедиции. Бассейн, в который мы попали, был не просто обширен, а огромен; Фэй не могла дотянуться до его рубежей, а я ощущал их как смутные зыбкие стены, что, постепенно отступая, колыхались где-то вдалеке, по обе стороны от нас. Еще мне чудилось, что вуаль на плоскогорье будто бы другая, менее плотная, чем у точки нашего старта, но поручиться за это я не мог – возможно, то была лишь игра воображения. Во всяком случае флер, висевший над нами грязноватой желтой пеленой, казался по-прежнему непроницаемым; ночью мы не видели звезд, а днем солнце катилось в вышине тусклой, побитой молью и выцветшей от времени орифламмой. Иногда дул слабый ветер, кружил пыль, взлетавшую из-под подошв, или по вечерам слегка пошевеливал пламя спиртовки. На большее силы его не хватало; даже у ветра в этой пустыне были подрезаны крылья.

По пути обнаружилась пара десятков вешек, у двух – контейнеры с пищевыми капсулами, консервами и водой. Все маяки казались новыми, будто их выкрасили час назад, подвесив затем к шестам яркие цветные вымпелы. Последнюю вешку, за восьмидесятым номером, Мак-брайт обнаружил под утесами, что замыкали плоскогорье с юга; там мы заночевали, а утром забрались на скальный гребень. Эта стена оказалась значительно ниже, чем первая, – сто—сто двадцать метров в высоту и к тому же иссеченная трещинами, с множеством узких карнизов, выступов, впадин, и, чтобы преодолеть ее, нам не понадобилось ни крючков, ни канатов.

Я поднимался в первой связке вместе с Цинь Фэй и повредил запястье о камень. Неглубокий разрез, почти царапина; крови вылилась капля, и вся – на этот базальтовый зуб, острый, как ножик самурая. Пятно небольшое, но Фэй, взбиравшаяся следом, его заметила. Не знаю как; возможно, не глазами, а по запаху? Или слышала, как я чертыхнулся? В общем, мы поднялись, и она, сдернув с моей руки перчатку, полезла в карман за пластырем. Потом поискала, куда же его прилепить, и ничего не нашла – такие ранки я заживляю машинально, хотя на этот раз, пожалуй, торопиться не стоило. Глаза у Фэй округлились, рот приоткрылся в изумлении, и с минуту она растерянно глядела то на меня, то на полоску пластыря в собственных пальцах. Затем фыркнула и бросила ее на землю. Фыркает она очень выразительно, и в данном случае звук означал, что требуются объяснения.

Но я лишь усмехнулся, подмигнул ей и натянул перчатку. Какие еще объяснения? Слепому ясно, что у каждого из нас – быть может, за исключением Цинь Фэй – есть тайны, не отраженные в досье Монро. Сиад обходится без сна и отличается феноменальной силой, Макбрайт, наш денежный мешок, вынослив и резв не по возрасту, а я, представьте, порезав руку, не нуждаюсь в пластыре…

Вторая пара поднялась, и некоторое время мы постояли на гребне, осматриваясь и обмениваясь впечатлениями. За два минувших дня нам удалось пересечь полоску земли, принадлежавшей некогда Афганистану, – она тянулась с запада, смыкаясь на востоке с китайской территорией. Если верить показаниям моего механического шагомера, мы углубились в Анклав уже километров на двести, достигнув северо-восточных предгорий Гиндуку-ша и границы с Пакистаном. Конечно, эти географические понятия являлись чисто умозрительными, никак не привязанными к реальности; нас окружали не живописные ущелья, не горные вершины в сверкающих уборах из снега и льда, не реки и водопады, а серая унылая пустыня. Правда, за второй стеной утесов она отличалась более сложным рельефом: тут были овраги и трещины, завалы из огромных глыб и невысокие скалистые образования, перекрывавшие видимость.

Изучая местность, я подумал, что здесь мы не сможем двигаться с прежней скоростью и, вероятно, не отыщем маяков, попавших в расселины или упрятанных за камнями. Ну, ничего! Воды и пищи мы запасли с избытком, а до Тиричмира, если двигаться по прямой, оставалось километров сто семьдесят или немного больше. Неделя пути, даже с учетом сложностей рельефа…

Я по-прежнему надеялся, что найду там какое-то послание от Аме Пала, хотя окружавший нас пейзаж противоречил этой мысли. Что – а главное, каким образом – он мог мне сообщить? Написать на бумаге, вырезать в бронзе, высечь на каменной плите? Но Тихая Катастрофа стерла не только металл и бумагу, но сами горы! Что здесь могло сохраниться? Ровным счетом ничего, кроме скелетов и обломков техники, рухнувшей с небес и появившейся в пустыне после, а не до катаклизма.

И все же я надеялся. Надеялся, хотя не ощущал влияния эоита, которое чувствуется задолго до приближения к его центральной части. В ментальном плане эоит подобен зеркалу с тусклыми краями и блестящей серединой; его периферия слабо отражает земные ноосферные потоки, но прежде это излучение мне удавалось уловить. Даже в Кабуле, в трехстах километрах от Тиричмира… Сейчас мы были гораздо ближе, но чувства мои безмолвствовали, словно я попал в необитаемый мир, где нет ни разумных созданий, ни ноосферы, рожденной их совокупными мыслями.

Сосредоточившись, я начал зондировать лежавшее перед нами пространство, затем искоса бросил взгляд на Цинь Фэй. Кажется, она отошла от изумления и тоже занималась делом: головка склонена к плечу, глаза полуприкрыты, фигура – будто натянутая струна.

– Граница бассейна? – поинтересовался я.

– Да, командир. Десять-пятнадцать километров. Наверное, за теми скалами. – Она показала рукой. – Но…

«Но» тут, пожалуй, имелось. Я ощущал стену вуали, пересекавшую наш путь, как нечто зыбкое и очень тонкое; сейчас, когда мы приблизились к ней, прежнее чувство, шептавшее о ее размытости, эфемерности, стало вполне определенным. Это была не та вуаль, что на границе Анклава, – она как будто медленно растворялась в воздухе или уходила вверх, в скрывающий небо туман.

Странное явление! Непонятное! Но неожиданности на этом не кончались: что-то еще поджидало нас у скал, маячивших впереди. Еще одна вуаль? Паутина узких проходов в запретной зоне? «Пожалуй, нет, – подумал я. – Какие-то новые, еще не встречавшиеся формации, подобные колоннам, соединяющим флер с землей…» Казалось, наша юная проводница их не замечает. Макбрайт нетерпеливо пошевелился.

– Леди сказала «но». Что дальше?

– Вуаль меняется, – произнесла Цинь Фэй с неуверенным видом. – Да, меняется… Прежде была как ливень в Гуанси[26], теперь – как дождик… мелкий слабый дождик.

– Больше ничего не замечаешь? – спросил я.

Она покачала головой, поправила выбившийся из-под шлема завиток темно-каштановых волос.

– Нет, командир. Дорога до той скалистой гряды безопасна.

«Все-таки не видит, – мелькнуло у меня в голове. – Ну, подойдем ближе, посмотрим…» Я махнул рукой.

– Вперед! Порядок следования прежний: Цинь, ад-Дагаб, Макбрайт. Я – замыкающий. Двинулись!

Идти на начальном этапе было несложно – путь к этим скалам пролегал между расселиной слева и тянувшейся справа россыпью базальтовых глыб. Я двигался почти автоматически, глядя в обтянутую зеленым широкую спину Макбрайта и ощущая струившуюся от него тревогу. Пора бы уже привыкнуть, что он – как сжатая невидимым усилием пружина или натянутая тетива… По временам пружина щелкала, тетива распрямлялась, и в этот момент он нуждался в поддержке, в том, чтобы с ним поговорили или хотя бы выслушали. Странный характер для экстремалыцика, нетипичный; такие при наших занятиях долго не живут. Райкер и Милош, мои постоянные партнеры, больше походили на Сиада: никаких метаний на дистанции, спокойствие, надежность и уверенность в себе.

Зачем Макбрайт отправился с нами? К тому же, как говорил Монро, еще и профинансировал экспедицию… Загадка! Возможно, он пытался перебороть свой страх, справиться таким путем со всеми фобиями и ужасом перед таинственными пришельцами? Возможно, считал, что обнаружит некий повод существования Анклава, вполне земную причину вроде пи-бамб и это избавит его от комплексов? Если так, он даже достоин похвалы… Но, быть может, все прозаичней, проще и никак не связано с душевными терзаниями? Скажем, медицинские файлы врут, и Макбрайт все-таки подвергся операции или какой-то процедуре с эффектом омоложения… что-то дорогое, уникальное, суперсовременное вроде клон-заместительной терапии… И теперь он отправился в поход, чтоб апробировать результаты и убедиться, что медики его не надули…

Причина для его решения могла быть той или иной, однако я не понимал другого – зачем Макбрайту пускаться со мной в откровенности. Тот разговор об андроидах, органопланте и клонированных мозгах… Зачем он мне это рассказывал? Минутная слабость, желание выговориться? Нет, непохоже; в этом мире миллиардеры и спецслужбы тайн своих не выдают. Тем более журналистам или, к примеру, шефу информбюро, личности с абсолютной памятью… Выходит, намек? Но с какой целью? Смысл его был мне непонятен, но вариант дезинформации, по-видимому, исключался. Ложь я распознаю не всегда, но с правдой нет проблем – ее ментальный отзвук не подделаешь.

Собственно, Макбрайт сообщил мне две вещи, и первая их них, касавшаяся роботов и пресловутого органо-планта, могла, при всей своей сенсационности, лишь возбудить любопытство. Но вот вторая! Второе признание тянуло в странах ЕАСС лет на двадцать пять без права переписки. В иных местах кара была пожестче: китайцы за это расстреливали, бразильцы вешали, а темпераментные мусульмане забрасывали камнями или, связавши преступника колючей проволокой, закапывали в песок.

Как там сказал Макбрайт? Тело слепим, а мозг не осилить – но можно взять готовый, у погибшего либо от клона…

Насчет погибших явный перебор – земной науке процесс мозговой трансплантации, или попросту пересадки, еще не по плечу. Мозг ребенка или взрослого не приживается в теле клона, поскольку регенерация нервной ткани естественным образом невозможна, а для мастерства хирургов есть предел: никто из них не свяжет мириады окончаний, соединяющих мозг с нервной системой. Мозг, однако, поддается клонированию, как и любые другие органы и ткани; можно вырастить его в неповрежденном организме природного или искусственного происхождения либо воспроизвести вместе с этим организмом – так сказать, in toto[27]. Это «чистый» мозг, в который могла бы внедриться моя психоматрица, если бы в прошлом веке сумели создать подобную «tabula rasa»[28]. Но, к счастью, я появился здесь с опережением и удостоился обычной, то есть естественной плоти.

Что же касается полностью клонированных субъектов, то они, без сомнения, люди, если воспитаны должным образом – как воспитывают детей, подростков и молодежь. Но тут имеется большой соблазн: задержать их умственное развитие и получить раба, то есть взрослый организм с интеллектом младенца или животного, что-то вроде Маугли, однако взращенного не волками, а стадом овец. В качестве доноров эти ущербные личности не нужны, поскольку любой орган можно клонировать отдельно; их не используют как слуг, телохранителей или рабочую силу – для этого есть модификанты. Обычно клон – всего лишь живая игрушка, что тешит низменные человеческие инстинкты: жажду власти над безответным существом, садистскую жестокость и, разумеется, похоть. По этой причине и многим другим религиозного и юридического свойства полное клонирование запрещено под страхом тяжкой кары. Однако есть умельцы-храбрецы…

Само собой, не в мусульманских странах, не в Китае, а в краях далеких и диких либо в цивилизованном ЕАСС, где смертная казнь отменена.

Выходит, есть у Макбрайта такие умельцы? Ну, предположим, есть… К чему же это афишировать?

Я мог бы задать пару-другую вопросов, но интерес к подобным щекотливым темам не поощряется, тем более – сильными мира сего. А Макбрайт, вне всякого сомнения, был из их когорты, и мне не хотелось бы иметь его своим противником. Хороший дипломат не увеличивает числа врагов… Отсюда вывод: если чего-то не понимаешь, молчи и наблюдай.

Мое внимание переключилось на дорогу: мы приближались к гряде невысоких утесов и тем непонятным формациям, которые я заметил с час назад. Они, как уже говорилось, были похожи на лес подпирающих небо колонн или цилиндрических образований разного диаметра – от двух до пятнадцати метров; каждое обрамляла тонкая стена вуали, и за этой незримой преградой кружились, вздымая невесомую пыль, воздушные вихри. Я видел их не с помощью глаз (пожалуй, слово «видеть» тут совсем не подходило), но ощущал тем редким для человека чувством, что позволяет следить за перепадами энергии, движением подземных вод, а также молнией, еще не блеснувшей, но готовой через миг обрушиться на землю. Вихри вращались, закапсулированные в пленке из вуали, словно миниатюрные Красные Пятна на поверхности Юпитера[29], и по тому, что Фэй направлялась прямо к ним, я понял, что наша проводница их не замечает.

– Стоп!

Все трое замерли, мгновенно выполнив мою команду. Затем Фэй обернулась, спросила:

Назад Дальше