– Первый раздел каталога, исторический, – прокомментировал Алекс. – Тут в основном клоны-реконструкции, и достоверность около девяноста пяти процентов. Ну, вы понимаете: чем дальше в прошлое, тем тяжелее раздобыть генетический материал. Чьи-то кости сгнили, кого-то вообще кремировали, а прах развеяли над океаном… С современными гуриями проще.
– С гуриями? – Я приподнял бровь.
– Да, мы так их называем. Взрослые – гурии, а если поменьше – лолитки. – Хихикнув, Алекс сообщил: —
Есть, конечно, и гурионы… даже совсем гуриончики для любителей… Ну, посмотрим современные разделы?
Вытерев пот со лба, я покачал головой. Веселье на лице Алекса сменилось гримасой разочарования.
– Так я и думал… Большинство наших клиентов предпочитают дам из прошлого.
– Почему?
Он пожал плечами.
– Я полагаю, Арсен Даниилович, магия имени и известности. Тех, современных, можно купить и пользовать от пяток до макушки. А кто держал в объятиях ее? – Алекс покосился на экран, где раздевалась очередная кинодива. – Ну, так что вы выбрали?
– Верните к началу. Теперь дальше… еще дальше… назад… Пожалуй… да, определенно, вот эту, кареглазую!
– Неплохой экземпляр, и с любопытным историческим прошлым. Возьмете только одну?
– Мне хватит. Что я могу с ней делать?
– Все, что угодно. Есть лишь одно условие – не шуметь и не мешать другим клиентам. Ну, понимаете, крики, вопли… если вам захочется чего-нибудь такого… – Он пошевелил пальцами. – Для этого и предназначен КДОР, камера для особых развлечений. Напоминаю, в гроте. А в остальном… – Теперь Алекс скрючил пальцы, будто сдавливая чью-то шею. – В остальном можете не беспокоиться. Их раны, ссадины и синяки заживают быстро.
Я повернулся к экрану.
– Она может кричать?
– Конечно. Кричать, визжать, стонать… Без этого какое удовольствие?
– А разговаривать?
– Ну-у… в определенных пределах. Речевые и интеллектуальные центры при клонировании заторможены. Сами увидите. – Он поднялся. – Так я вас провожу?
– Еще один вопрос: сколько это стоит?
– За вас заплатили, Арсен Даниилович. Четыре дня, четыре ночи. Утром я принял перевод.
– Вы по совместительству бухгалтер?
– Менеджер и консультант, как и другие мои коллеги. Еще эксперт. – Щечки его порозовели. – Так сказать, эксперт-дегустатор широкого профиля.
– Отлично. Я доверяю экспертам.
Голос мой звучал спокойно, испарина высохла, хоть в этот момент я был готов испепелить дегустатора Алекса, а плазму размазать по Млечному Пути. Но грех торопливости мне чужд; я понимал, что должен добраться до хозяев. До них и до их мастеров-искусников, до производственной базы, источников сырья и рынков сбыта. Рынки, видимо, существовали; этот рай за пятью кордонами был не единственным на Земле.
И потому я проследовал в свое бунгало и встретился в нем с кареглазой гурией. Не буду упоминать ее имени – собственно, имя принадлежит не ей, а женщине, что чаровала миллионы, любила, мучилась, жила и умерла лет пятьдесят назад от страшного, неизлечимого в те дни недуга. Ее репликант был теплой и покорной куклой, не слишком разговорчивой, но понимавшей сказанное, если не вдаваться в сложности – сколько будет семь на пять и почему летают птицы. Но она знала, что вода мокрая, что огонь жжет, что бич делает больно, что яблоки вкусны… Яблоки она любила. Еще ей нравилось плавать в бассейне, сидеть на моих коленях и слушать, как я напеваю или шепчу ей в ушко – не понимая смысла слов, она купалась в тихих мелодичных звуках. Я рассказал ей о себе и Уре-нире; она и Ольга – два существа, две женщины, которые слышали эту историю, но – ирония судьбы! – одна не поняла ни слова, другая не поверила… Будет ли третья? Тогда я считал, что это из области надежд и желаний, рождающих сны.
Так мы развлекались днем – нежились в бассейне и наслаждались беседой и яблоками. Вечером я погружал ее в сон (она поддавалась гипнозу с необычайной легкостью) и ночью бродил по парку, осматривал виллы, служебные здания или переносился в закрытые темные залы, что прятались под бетонным кольцом, глядел на лица кукол в гипотермических камерах, на саркофаги в инкубаторе, где зрела сотня репликантов, касался клавиш компьютеров, слушал гудение установок, шелест текущей в трубках жидкости да тихие щелчки термореле. Эта скрытая жизнь острова мнилась мрачной и мерзкой, но сад, озаренный лунным сиянием, был прекрасен; рай элоев, куда заглядывают морлоки, чтоб поразвлечься с беззащитной плотью. Я искал. Искал, понимая, что здесь не челябинский объект, что тайные игры садистов не угрожают катастрофой миру и повода вмешаться нет, – но то, что тут творилось, было отвратительно!
Насилие над человеческой природой – создать лишенный разума прекрасный облик и затоптать его в грязи… Пожалуй, в чем-то прав Смолянский, толкуя про ужас, неприязнь, отвращение… Их вызывают не войны и не расправы над побежденными, не институты промышленного и расового угнетения, не феодальная жестокость и даже не геноцид – все это в той или иной степени болезни роста, историческая неизбежность. Более отвратительно другое – насилия и унижения, которые творятся день за днем, в любые времена, цивилизованные и не очень; творятся в каждой крохотной ячейке общества, подпитывают ноосферу эмоциями безнадежности, страдания и страха. В крайних своих проявлениях они порождают садизм, мазохизм и сексуальные патологии, в умеренных – просто бытовое скотство. Чудеса науки лишь потворствуют им, предлагая новые формы и способы издевательств. Таков, к сожалению, закон: у всякого открытия есть оборотная сторона, и чем открытие важней, глобальней, тем эта сторона чернее и мрачнее. А генетическая репликация – из самых великих открытий!
И вот результат. Безмозглые дубли живых и почивших, игрушки для избранных, тела, которые можно терзать, камеры особых развлечений… Приматы испражняются под себя…
Я с ними разобрался. Кто ищет, тот всегда найдет, тем более в компьютерных сетях. И я нашел. Нашел их имена, проник в их планы, одних купил, других взял на испуг, а третьих уничтожил. Нет, не из бластера; есть способы иные, психологический удар, когда виновный, лишившись власти и богатства, теряет статус, а вместе с ним – уверенность и волю к жизни. Был солью, а превратился в грязь… Грязь, как известно, оседает на дно и воду не мутит.
Грязь осела, и все со временем пришло к концу. Институт генетики, хоть в нем кое-кого недосчитались, по-прежнему плодит мясо-молочных тварей; пару фигурантов из президентской администрации отправили на заслуженный отдых, один чиновник застрелился, другого разбил паралич; распался консорциум трех бизнесменов, но все они живы-здоровы – просто перетекли в сферу торговли колбасой и фруктами; кордоны на дорогах сняты, репликантная машинерия демонтирована, Алекс, эксперт-дегустатор, рекламирует курорты Греции и Турции, а его коллеги рассосались кто куда. Торжество справедливости? Возможно, возможно…
Но райский остров существует – закрытый мирок, в котором то ли дремлют, то ли живут шесть сотен обитателей. Куда мне их девать? Они не больны, однако неизлечимы; они похожи на людей, но, в общем-то, не люди – так, промежуточное звено между амебой и homo sapiens; они не способны мыслить, но ощущают боль и страх и даже радость – от ласковых слов и сытного корма. Они беспомощны, но проживут еще долго, и я боюсь покинуть их – так умирающий старик боится за свою собаку или канарейку. Что будет с ними, если я уйду? Что будет с ней, с той кареглазой гурией, моей подругой на четыре дня?
Она живет на острове, в раю элоев – тень среди теней, выпавшая из реальности живого мира. Бе не насилуют, не мучают, а позволяют тихо дремать, есть яблоки, купаться, слушать щебет птиц…
Что еще я могу сделать?
В сущности, ничего. Земной пейзаж обширен и по большому счету не подлежит стремительным глобальным изменениям. За время жизни его не перепишешь, только коснешься кистью здесь и там, оставив где мазок, где штрих, где волосинку от потертой кисти. Возможно, я сумею уберечь людей от самых страшных катастроф, но в остальном – бессилен. Ни сотворить их заново, ни сделать лучше я не могу; не смог бы и весь Уренир, явись он сюда во всем своем блеске и мощи.
И потому, если вернуться к проблеме контакта, я с болью в сердце признаю, что мысль Смолянского все же ошибочна. Ужас, неприязнь, отвращение… Это мы как-нибудь стерпим, переживем! А вот бесполезность, бессмысленность – вряд ли. Контакт означает нечто позитивное, нечто такое, чем старший одаривает младшего, имея в виду, что дар не используют во вред. Так чем же мне осчастливить моих земных собратьев? С чего начать раздачу слонов? С проекта космического корабля для звездных войн? Или с таблеток бессмертия, которые вызовут демографическую катастрофу? Или с источника мощной энергии, чтобы они взорвали свое солнце?
Скорее уж с новых идей о смысле жизни и творческой мощи разума, которые можно подкинуть в компьютерную сеть… Но тут начинается самое трагическое и смешное: эти идеи землянам известны, но числятся пока в разряде фантастических. Перестройка планет, сфера Дайсо-на, полеты со сверхсветовыми скоростями, тайны хаоса, телесные метаморфозы, вечная жизнь, телепатия и телекинез, предвидение будущего и так далее и тому подобное… Быть может, все это станет реальностью, но мечты о странствиях среди звезд, бессмертии и могуществе – не из главнейших достижений земной философской мысли. Главное им известно: надо быть хорошими парнями. Они знают, что фанатизм – будь он расовым или религиозным – не доведет до добра, что политические игры мерзки, что бедным надо помогать, что щедрость, благородство, честность – высокие достоинства, а властолюбие и жадность – грех, что пушки – это очень плохо, а масло – хорошо. Знают! Чему еще могу я научить?
Учит только время. Или губит.
ГЛАВА 9
БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ
Дни восьмой и девятый
Покинув руины Лашта, мы двигались тридцать минут, затем остановились на ночлег рядом с маяком, снабдившим нас кое-какими припасами. В ту ночь я долго не мог уснуть; лежал и слушал тихое дыхание Фэй, глубокое и мощное – Макбрайта, ловил скрип камешков под башмаками нашего стража да поглядывал в сумрачные беззвездные небеса. По моим расчетам было полнолуние. Мгла у восточного горизонта казалась чуть-чуть посветлей, и, наблюдая за небом в течение часа, я убедился, что светлое пятно перемещается, всплывая к зениту. «Быть может, флер начинает редеть?.. – мелькнула мысль. – Отчего бы и нет? Вуаль тает, фрагменты ее распадаются, и, вероятно, эти туманные структуры наверху тоже не вечны. Вдруг исчезнут? Проснемся, а над нами – голубое небо…»
Я усмехнулся этой наивной надежде и приказал себе уснуть. Но перед тем активировал крохотный участок памяти, где хранилось нечто приятное, обещавшее отдых и разрядку после блужданий в развалинах Лашта. То был один из детских снов о Рахени; теперь он меня не пугал, воспринимаясь как драгоценный дар минувшего, сказочная реальность, полная алого света, зеленоватых океанских волн, брызг, поднятых ударами плавников, звонкого посвиста ветра и ощущения необъятной, неограниченной свободы. Я снова стал хранителем и воином, стремительным, подвижным, сильным; я мчался в малахитовой воде, высматривая скопища кальмаров или огромных медуз, чтобы пронзить их бивнем, разметать, освободить дорогу для детенышей и самок. По временам волны подбрасывали меня, тело изгибалось, как напряженный лук, взмывало в воздух, насыщенный морскими испарениями, и тогда я видел соплеменников, других хранителей-бойцов, что мчались слева и справа широкой дугой от горизонта до горизонта. Я видел их и слышал их воинственную песню и, раскрывая жаберную щель, тоже кричал и пел, сливая голос с хором других голосов, знакомых и незнакомых, но одинаково родных. Были среди них друзья, были дарившие радостью самки, были детеныши-наследники, но я не могу назвать их имен и не могу произнести названий тех вод, отмелей и глубин, которыми мы плыли. Нет, я не забыл их, но звучат они в памяти, ибо человеку – не важно, с Уренира ли, с Земли – так не сказать, не выкрикнуть, не протрубить. Не хватит ни сил, ни легких…
Утром Фэй, взглянув на меня, промолвила:
– Этой ночью, командир, вы отдыхали в яшмовом дворце Хуанди[40] на девятом небе?
– Сон, – ответил я. – Просто хороший сон.
– Что же вам снилось?
– Я был огромной рыбой, величиной с касатку, и плавал в бирюзовых водах, в бескрайнем океане, в котором нет ни островов, ни континентов. Плавал, сражался и пел.
Она подняла тонкие брови.
– Разве рыбы поют?
– Случается. Не на Земле и не совсем рыбы.
Весь день мы шли по базальтовому плато и одолели километров сорок. Местность была довольно ровной, без глубоких расселин и каменных россыпей, и до границ этого огромного бассейна ни Фэй, ни я достать не смогли. Я питал надежду, что зона безопасного пространства тянется к самому Тиричмиру и, возможно, еще дальше, к Шахрану[41] и даже к Чарикару[42] и Кабулу, но это был бы слишком щедрый дар, каких Фортуна просто так не преподносит. Действительно, к вечеру Фэй доложила, что впереди вуаль и кое-что еще – вода и будто бы намек на зелень, кусты или деревья.
Я тоже это ощутил – вуаль, и близость водного потока, и что-то похожее на растительность, но необычную: скорее высокие травы, чем лес или заросли кустарника. Но если и так, это было великим открытием! До сих пор нам не встречались озера и реки, тем более что-то живое; мы не нашли ни единой былинки в этой пустыне, ни червяка, ни крохотного насекомого. Да и цветовая гамма, если не считать «катюх», была унылой – серое, бурое, черное… Мысль, что мы увидим зелень, нас приободрила; Фэй ра-зулыбалась, Джеф слегка повеселел, и даже Сиад кивнул с довольным видом.
Возможно, они почувствовали влияние эоита. До его активной области оставалась сотня километров, однако живая энергия уже пронизывала нас – слабые, очень слабые токи, струившиеся сверху вниз и снизу вверх. Это меня успокоило. Каким бы ничтожным ни казался ноо-сферный ветер, главное, он был, и, значит, эоит не поврежден и связь с Вселенной сохранилась. Впрочем, как ее разрушить? Ноосфера материальна, но все же это объект иной природы, чем металлический рельс или скала; ее не развеешь в воздухе взрывом, не уничтожишь лазерным лучом. В то же время она явление тонкое, хрупкое, деликатное, зависящее от совокупной мыслящей массы, и, если число живущих на планете меньше определенного предела, канал вселенской связи не откроется. Открывшись, может закрыться через год или век – при деградации общепланетного разума или же в случае катаклизмов, снизивших численность населения.
Я знал о подобных феноменах, однако знание не уменьшало тревоги – ведь катастрофа, случившаяся здесь, была так необычна! Это с одной стороны, а с другой – что нам известно о ноосфере Вселенной? В общем-то, лишь факт ее существования да кое-какие мелкие детали… Вполне объяснимое неведение; как я говорил, человек не в силах разгадать все тайны природы, а лишь моделирует тот или иной процесс с тем или иным успехом. Наш человеческий мозг и наше тело, наши чувства и органы восприятия ставят познанию границу, но в этом нет трагедии – ведь мы способны изменить свой облик и перейти в иное качество, если желаем познать те истины, что были прежде недоступны. Например, превратиться в Старейших, для коих Мироздание – открытая книга…
На девятый день, в пятом часу пополудни, мы добрались до крутого склона, ведущего к равнине. Его пересекал речной поток, довольно широкий и быстрый; воды текли по плоскогорью с северо-запада, бурно свергались по склону и уходили на юг у подошвы обрыва, повторяя все ее изгибы. Утесы и камни, торчавшие тут и там, делили реку на три рукава, которые сливались внизу в большое, похожее на развернувшегося питона озеро, вытянутое вдоль лабиринта скал. За их грядой трепетало под ветром серо-зеленое море какой-то растительности, а дальше, замыкая горизонт, громоздилась новая скалистая стена.