Пожалуй, ясно, что здесь случилось, но остается вопрос: почему? Кто или что? Не планетарная бомба, не злонамеренное вмешательство извне и, разумеется, не божья кара… Так что же? Что послужило причиной необъяснимого времятрясения? Такое даже Старейшим не под силу! Впрочем, кто ведает, какова их мощь? Станешь Старейшим, узнаешь…
Что-то коснулось моего колена, и я открыл глаза. Фэй, моя маленькая Фэй, волшебным образом повзрослевшая и такая прекрасная… Щедрый дар Анклава…
Я наклонился и поцеловал ее.
Ночь. Мы шепчемся, лежа в темноте, мешая два языка, китайский и русский. Русские слова тяжеловесны и напевны, китайский говор легок и высок, как птичий щебет. Как вскрики Фэй, когда она замирала в моих объятьях…
– Ты… Теперь ты все про меня знаешь… Про отца и маму и про Хэйхэ… про школу… даже знаешь, зачем меня послали… Я все рассказала, все!
Просьба поведать о себе, изложенная в деликатной восточной манере, подумал я. А вслух спросил:
– Все, девочка? Неужели не осталось ни одной тайны? Она хихикнула.
– Ну, разве что это… Сказать, откуда мой дар? От Анай-оола, прадедушки-нивха… Мама говорила, что он был колдуном… нет, не колдуном, они злые… как это по-русски?., шаманом, вот! Умел врачевать, предсказывать будущее, вселяться в животных и властвовать над духами…
Протяжный вопль долетел из леса, с другого берега реки. Пальцы Фэй на моем плече затрепетали, и я накрыл их своей ладонью. Потом сказал:
– Спрашивай.
– У тебя есть… женщина? Там, в России?
– Была. Очень давно. Теперь нет. Ни в России, ни в других местах.
Она вздохнула.
– Значит, ты одинокий. Совсем как я.
– Уже не одинокий, родная. Можешь представить, что получится, если сложить два одиночества?
Фэй благодарно потерлась щекой о мое плечо.
– Кажется, могу. – Потом: – Расскажи мне о твоих родителях.
– Это непростая история. Мои земные отец и мать умерли, однако…
– Почему ты так сказал – земные?
Она глядела на меня широко раскрытыми глазами, совсем темными в ночном сумраке. Я знал, что отвечу ей. Пусть все будет ясно – ясно сразу, полностью и навсегда.
– Потому, малышка, что на вашей Земле я пришелец. Фэй кивнула.
– Все мы здесь пришельцы. Приходим, живем, уходим… Я понимаю.
– Нет, не понимаешь.
– Чего же, Арсен? Разве ты не из России? Не из Петербурга?
– Нет.
– Значит, из Белоруссии или с Украины. Но это ведь тоже Россия!
Я усмехнулся. Она прекрасно разбиралась в политике! Страны, может, и разные, зато народ один.
– Слушай меня внимательно, Фэй, я не отсюда. Не с вашей Земли, а из другого обитаемого мира, понимаешь? – Глубокий потрясенный вздох. – Вселенная очень велика, и жизнь существует не только здесь. Разумная жизнь, которой свойственны жажда знаний и тяга к поиску себе подобных… – Молчание. С трепетом в сердце я произнес: – Ты веришь мне?
– Я верю всему, что ты скажешь, Арсен. Я чувствую… нет, знаю, что это правда.
«Все-таки непохожа на Ольгу, – подумал я. – Изумление, любопытство, но не страх. И вера, всепоглощающая вера. Доверчивость юности, которую не выбила, не растоптала даже проклятая школа в Хэйхэ… Нелегкий крест, но разве не в испытаниях и бедах крепнет мужество? То, чего не хватило Ольге…»
Ладошка Фэй коснулась моей груди.
– Ты человек, Арсен… если я в чем-то уверена, так в этом.
– Человек, – подтвердил я. – Чтобы узнать людей, надо быть человеком, как же иначе? Поэтому тот, кто пришел, слился с рожденным на этой планете и превратился в человека. В меня, Арсена Измайлова.
– Тот, кто пришел… Может быть, в тебя вселился гуй[51]? – Голос девушки дрогнул. – Я сумела бы его изгнать. Мой прадед…
– Да, я помню, он был шаманом и властвовал над духами… Не тот случай, девочка. Некого изгонять! Того, кто пришел, и того, кто родился, больше нет. Они не существуют, понимаешь? Есть только я.
– Ты… – Ее ладонь порхала над моими волосами, как легкокрылая пичужка. – Ты… ты лун-ван, царь драконов, прилетевший к нам из звездного чертога… Из какого же, милый? Тай-и, Цин-лун, Чжу-цяо? Из Бай-ху или Сю-ань-у?[52]
– Мой дворец далеко, – сказал я, – в одном из галактических звездных скоплений. Здесь, на Земле, вы зовете его звездным кластером номер… Ну, не важно! Наше солнце все равно не увидеть, тем более – планету. Только… – Она улыбнулась, когда я перешел на китайский. – Только, милая, я не лун-ван, а мэнь-шэнь[53]. Всего лишь скромный мэнь-шэнь.
– Тогда уж – Цзао-ван[54]!
Ей непременно хотелось повысить мой статус, и я кивнул:
– Да, малышка. Так будет точнее.
– Цзао-ван, Цзао-ван! – Радостно улыбнувшись, она соединила ладони в бесшумном хлопке. – Я буду звать тебя Цзао-ваном!
– Зови. Какие возражения?
Я снова напомнил себе, что Фэй лишь по облику взрослая женщина и этим обязана Анклаву и вуали. Но двадцать лет – это двадцать лет… Каким бы тяжким испытаниям ее ни подвергали в школе, к каким бы миссиям ни готовили, возраст брал свое; детское прорывалось в ней, будто требуя компенсации за то, что отняли, чего недодали, чего лишили. «Детство долго не расстается с человеком, – подумал я. – В самом счастливом случае, до зрелых лет, если память о нем не сотрут грехи, которые творятся взрослыми: зависть и корысть, ложь и злоба, предательство и убийство».
Цзао-ван, хранитель очага… Для Аме Пала я тоже был Хранителем – не потому ли, что я неравнодушен к бедствиям мира сего? И не по этой ли причине я попал в Анклав?
Не знаю, не могу сказать. Но что бы ни подвигло меня на труды, награда оказалась щедрой.
Я думал об этом, прижимая к себе горячее тело Фэй.
Утром, переправившись через реку, мы углубились в джунгли. Странноватый лес; казалось, что неким волшебством нас превратили в крошечных сантиметровых человечков, отправив затем в луга, поросшие травой, осокой и папоротниками. Обычную траву здесь заменяли мхи, воздух был душным, грунт – влажным, хотя до болота недотягивал, пышная серо-зеленая растительность поднималась на высоту пятнадцати метров, не слишком препятствуя движению, – дистанция между стволами солидная, подлеска вовсе нет. Однако пришлось замедлить темп: мох и сыроватая почва – гораздо худшая опора для ноги, чем камень и та асфальтная поверхность, что встретилась нам у границы Анклава. К тому же незнакомые дебри всегда таят опасности – во всяком случае, их больше, чем на открытом месте: обзор невелик, масса помех для метательного оружия, ну, и, конечно, хищники. По счастью, псевдокактусы и легионы насекомых нам больше не попадались, но лес не был безжизненным: что-то копошилось во мху, тут и там ползали твари, похожие на огромных мокриц или кошмарную помесь омара и паука, а временами мы давили червей – больших, размером с руку, мягких, безглазых и отвратительных. Впрочем, вся эта живность не проявляла агрессивности, тогда как вопль, который мы слышали ночью, не шел у меня из головы. Глотка у той зверюги была здоровая, а где большая глотка, там и большие зубы.
Я велел приготовить дротики, и мы проникли в лес, двигаясь ромбом: Сиад и Джеф – слева и справа от меня и сзади на десять шагов, Фэй – в арьергарде, в самой безопасной позиции. Хотя кто мог сказать, что тут опасно, а что – нет? Оставалось лишь надеяться, что испускавшая вопли тварь не обладает интеллектом тигра и не имеет привычки прыгать на последнего из путников. Так мы двигались пару часов в полном молчании и тишине, нарушаемой лишь шелестом листвы да чавканьем почвы под ногами.
До возвышенности на юго-западе, которая, согласно моим подозрениям, была Тиричмиром или его руинами, оставалось километров пятьдесят-шестьдесят. Минимум два дня пути, а это означало неприятную ночевку в джунглях, под странными деревьями без веток, на коих не соорудишь помост, а древесину не сожжешь в костре.
Я ощущал, что эта растительность переполнена влагой, как трубы водозаборника; ток жидкости пронизывал огромные стволы, питая их жизненной энергией, не столь мощной и чистой, как у секвойи и дуба, зато бушевавшей рядом и вполне доступной.
Впитывая ее на ходу, я предавался размышлениям о Равновесии, главном законе Мироздания, которому следуем и мы, его возлюбленные чада. Мир – это упорядоченный хаос, закономерная игра случайностей, и потому идеал, понимаемый как полное счастье или набор абсолютных истин, недостижим; знание и неведенье, добро и зло, позитивное и негативное – теза и антитеза, две объективные сущности, между которыми, однако, должен поддерживаться паритет. В природе и в человеческом обществе, в масштабах галактики и атома, в большом и в малом… Как, например, сейчас: джунгли, духота, опасности, вязкая почва – плохо, но отсутствие вуали и флер, светлеющий с каждым днем, – это, разумеется, хорошо. Добавим взгляды моей феи, которые я чувствовал спиной, а также наше приближение к эоиту, и можно считать, что принцип Равновесия соблюден. Пожалуй, хорошего даже больше, чем плохого, а это значит: жди какой-то гадости.
К полудню мы сошлись в кружок, отдохнули и перекусили галетами, запив их водой из фляг. Сиад, как обычно, выглядел невозмутимым, Фэй, посматривая на меня, пыталась скрыть счастливую улыбку, Макбрайт был напряжен и хмур. Возможно, потому, что утром мы опять повздорили, когда он начал мучить Фэй вопросами о пережитом на переправе и ее нынешних ощущениях. Ему хотелось знать, иссяк ли процесс, инициированный вуалью, или еще продолжается, но с меньшей скоростью – в общем, стареет ли Фэй или нет. Она вздрогнула, испуганно сжалась, и я, пробормотав «sermo datur cunctis, animi sapientia paucis»[55], велел Макбрайту заткнуться.
Сейчас, дожевав галету, он мрачно огляделся по сторонам и пробурчал:
– Мезозой… как есть мезозой, дьявол меня побери! Вот что случится, приятель, когда нас прихлопнут. Половина мира – каменные пустоши, половина – гнусное болото с червями и мокрицами… Впрочем, гнусное для нас, а им, возможно, рай.
– Кому – им?
– Вы не догадываетесь? – Макбрайт ткнул пальцем в небеса. – Мерзавцам, сыгравшим эту шутку! Сидят себе где-то, посмеиваются и прикидывают, сколько Анклавов придется устроить, чтобы от всех нас остались лишь черепа да кости. По моим расчетам, примерно сто пятьдесят[56].
Глаза Фэй округлились в недоумении.
– О чем это вы?
– Макбрайт считает, что Тихая Катастрофа – дело рук пришельцев, – пояснил я. – Рук, клешней или щупальцев… В общем, парни из космоса санируют Землю, уничтожая двуногих тараканов.
– Но ведь… – Фэй поглядела на меня и осеклась.
– Все это чушь, милая, – сказал я ей на китайском. – Чушь, ерунда и невротические комплексы. Он помешался на своей идее. Все в вашем мире помешались – лидеры ЕАСС, мусульманские шейхи и твои отцы-командиры. Думают, что здесь испытали какое-то новое оружие… Думают так и мечтают до него добраться.
– А что думаешь ты?
– Еще не знаю, и потому я тут. Чтобы разобраться. Макбрайт дернул меня за рукав.
– О чем вы толкуете, сэр? Юная леди вдруг перестала понимать английский?
– Я сообщил ей благие вести, которые понятнее на китайском. В первую очередь пришельцы уничтожат белых, всю индо-европейскую расу, самых задиристых, несговорчивых и хорошо вооруженных. Людей Востока, быть может, пощадят, вернув к занятиям мирным и тихим. Скажем, к созерцанию цветущих вишен и лотосов в пруду.
Фыркнув, Макбрайт раздраженно уставился на меня.
– Шутки, шуточки… Делаете вид, будто вам неясна подоплека событий… Ну-ну!
– А вам уже ясна?
– Тут и кретин поймет, в чем дело! Мы не умеем ускорять распад, деструкцию, разложение… то есть, конечно, умеем, но не в таких масштабах и другими способами, более зримыми и грубыми. Взрыв, радиация, тепловое воздействие, активные химические реагенты… Тут – ничего подобного! – Он покачал головой. – Нет, это не мы порезвились. Не мы, приятель! Нам мезозой не устроить – в лучшем случае пепелище.
– Здесь не мезозой, – заметил я. – Мезозой – эра гигантских ящеров, но ими тут не пахнет. Здесь фауна другая, а флора представлена хвощами, плаунами и древовидными папоротниками. Это, Джеф, карбон, палеозойская эра, и от нее до мезозоя добрая сотня миллионо-летий.
– Карбон? – Густые брови Джефа сошлись у переносицы.
– Каменноугольный период. Такие леса, – я повел рукой, – за триста миллионов лет превратились в уголь.
– Эти залежи достанутся не нам, – буркнул Макбрайт, и мы отправились в дорогу.
Джунгли действительно напоминали лес неимоверной древности, но это впечатление было расплывчатым и смутным. Часть растений казалась мне похожей на каламиты, лепидодендроны и огромные папоротники с резными листьями[57], другие были совсем незнакомыми, да и за сходство я поручиться не мог. Возможно, природа не повторяла прежних форм или причиной являлся недостаток информации – ведь ни один человек из ныне живущих не посещал такого леса и не гулял под сенью хвощей и плаунов. Какими были эти джунгли? Какие монстры населяли их? Ответ неполный и туманный. Во всяком случае, нам не встречались стегоцефалы, первые земноводные, и меганевры, гигантские стрекозы, которые, если верить палеонтологам, кишели в лесах девона и карбона.
Солнце перевалило за полдень, когда мы услышали крик – протяжный стонущий вопль, уже знакомый нам, но прозвучавший с гораздо большей силой. Крик доносился с юго-востока, с дальнего конца прогалины, ведущей к небольшому озерцу; его окружали мхи и папоротники в два человеческих роста. Я передвинул кольцо на дротике на три деления, кивнул Макбрайту и Сиаду и повернулся к Фэй.
– Что скажешь?
– Крупное существо. Голодное, быстрое, но глупое. Мои впечатления были такими же. Здесь, на Земле, я могу договориться с большинством животных, если только ими не владеет ярость или панический страх, но тварь, которая приближалась к нам, не проявляла склонности к контакту. Слишком крохотный мозг и слишком неразвитый… Зато сил и злости побольше, чем у суукского кат-раба.
Мы сняли рюкзаки, сложили их у толстого ствола и двинулись к прогалине.
– Я с ним справлюсь, – произнес Сиад, раскачивая дротик. – Аллах укрепит мою руку.
Я кивнул. В конце концов, Сиад – наш страж и защитник, почему бы и ему не отличиться? На всякий случай есть еще три дротика, гранаты, ледорубы и мачете… Впрочем, гранаты хотелось бы поберечь.
– Учти, что яд подействует не сразу, – заметил я. – Эти древние чудища были на редкость живучими.
– Почему?
– Медленное кровообращение. Пока отрава парализует мозг, пройдут секунды.
– Сколько? – спросил Макбрайт, всматриваясь в чащу.
– Пять… десять… Не знаю, но, думаю, хватит, чтоб разорвать нас на куски.
– Я справлюсь, – повторил Сиад. Папоротники в конце прогалины зашевелились, тварь выбралась на открытое место. Массивный корпус с длинным хвостом, мощные лапы, тупая широкая морда с жабьей пастью, бронированная голова и гребень вдоль спины… Глаз почти не видно под нависающими кожными складками, но зубы различимы – солидные зубы и, кажется, в три шеренги. Стегоцефал? Пеликозавр[58]? Потом я заметил солидный бивень или шип на кончике хвоста и перестал гадать. Такого оружия у стегоцефалов и пеликозавров не имелось, как и таких повадок, – эта тварь была, без сомнения, плотоядной. Огромная жаба с хвостом и клыками… Веса на первый взгляд в ней было с тонну.
Монстр присел, ворочая огромной головой, и тут же взвился в воздух, одним прыжком преодолев десяток метров. Ствол хвоща, попавшийся ему по дороге, треснул и переломился, верхушка с пучком серо-зеленых листьев рухнула, истекая соком, а вслед за ней со звучным шлепком приземлилась жаба. Двигалась она удивительно быстро, растения ей не мешали, и водоемы тоже не были преградой для земноводного хищника. Царь и бог карбона… неокарбона, если придерживаться строгой терминологии.