Не так уж я оказался далек от истины.
— Личный идентификационный номер?
— Три-четыре-пять-ноль-ноль-ноль-восемь-семь-шесть-шесть-один-два-два-девять-девять-три-три-три-три-четыре, — отчеканил он.
Из новеньких, подумал я, недавно из чистилища. Те, кто провел у нас много времени, уже не помнят своего номера. И нечасто приходят ко мне на прием.
— Жалобы, предложения, пожелания? — осведомился я.
— Жалоба, — сказал он.
— Вот так всегда, одни жалобы. — Я вздохнул, вытаскивая из секретера соответствующий гроссбух, разумеется, самый толстый. Мертвые любят пожаловаться, и каждую их жалобу, даже самую пустяковую, приходится регистрировать. В других кругах подобные мне бюрократы уже давно обзавелись компьютерами, но до нас эта тенденция докатится еще не скоро, вот и приходится иметь дело с бумажками. — Внимательно.
— Что «внимательно»? — не понял он.
— Слушаю вас внимательно, — пояснил я. Не привык он еще к нашему жаргону. — На что будете жаловаться?
— На режим, — сказал он.
— На режим так на режим, — сказал я. — Что не так с режимом?
— В моем личном приговоре указано, что в течение первых трех тысяч лет я должен принимать серные ванны, — сказал он.
— Приговоры выношу не я, — сказал я. — И обжалованию они, как вы знаете, не подлежат.
— Да, но дело в том, что с самого начала моего пребывания здесь я вынужден принимать ванны из кипящей смолы.
— Вот как? — спросил я. — А разве есть разница?
— И огромная! — с жаром воскликнул он. — После серной ванны гораздо проще отчистить костюм.
— Откуда вы знаете? — спросил я. — Если с самого начала принимаете только смоляные?
— Коллеги рассказывали, — сказал он.
— Вот так, значит, — сказал я, делая соответствующую пометку. — Вы пытались жаловаться по месту непосредственного пребывания?
— Да, конечно, и не один раз.
— И что вам ответили?
— Что серу не завезли.
— Бардак, — пробормотал я. — Кто ваш куратор?
— Демон третьего уровня Бельфгор.
— Знаю такого, — сказал я. — Уже не первая жалоба на этого индивидуума.
— Так вы примете меры?
— Конечно, — сказал я. — Будьте уверены, я отправлю соответствующий запрос в отдел снабжения в ближайшие сто лет. И если в ответе будет сказано, что смола прибывает регулярно и речь идет о нецелевом ее использовании, то я буду вынужден принять самые строгие меры. Вы свободны.
— Сто лет? — опешил он.
— Сто лет, — подтвердил я.
Видно, господин Смитсон еще так до конца и не понял, куда он попал, и не представляет, как здесь делаются дела.
— Но это же очень долго, сто лет, — сказал он.
— Куда вам спешить? — спросил я. — У вас впереди — вечность.
— Вечность, — пришибленно повторил он.
— Вечность, — подтвердил я. — Следующий!
— Я буду жаловаться, — сказал он. — Я свои права знаю.
— Жалуйтесь, — согласился я. — Только хочу вас предупредить, что сроки рассмотрения жалоб нижестоящей инстанцией измеряются тысячелетиями.
— Я этого так не оставлю!
— Как вам будет угодно.
— Я до самого верха дойду!
— Низа, — поправил я.
— В смысле?
— У нас тут перевернутая вертикаль власти, — сказал я. — Вы сейчас как раз на самом верху.
— Не важно! — крикнул он. — Я все равно со всеми вами разберусь, мерзавцы!
— Вы покинете мой кабинет сами или мне вызвать охрану?
— Пошел ты, — сказал он, но пошел сам.
Попытался хлопнуть на прощание дверью, но это у него не получилось, ибо она открывалась в обе стороны.
Я налил себе кофе, сделал пометку относительно Бельфгора и его махинаций, но убирать гроссбух не стал. Насколько я знаю природу грешников, он мне сегодня еще не раз понадобится.
Следующим был мой старый знакомый, Пандуикс. С нами он уже не первую сотню лет, и все равно время не отбило у него привычки жаловаться. Склочная душонка, надо сказать.
— Здорово, — сказал он.
— Привет. — Говорить о здоровье с мертвыми не очень-то вежливо. — С чем на этот раз?
— Ты же знаешь, тварь, кто я такой?
— Знаю, — сказал я. — Пожалуйста, не называй меня тварью.
— Тварь смердящая ты и есть, — сказал он.
— Может быть, и есть, — сказал я, — но называть меня так неполиткорректно.
— Пошел ты с этим самым знаешь куда?
— Догадываюсь, — сказал я. — Чем тебе опять не угодили?
— Я, если ты помнишь, друид.
— Помню, — сказал я. — Идолопоклонник.
— Сам ты это самое, — огрызнулся он.
— Секта, поклоняющаяся деревьям, — сказал я. — Идолопоклонники. У тебя и в приговоре так написано. Серьезное преступление. Ну да ты знаешь.
— Я сейчас не о приговоре с тобой разговаривать пришел.
— Так скажи о чем, и мы побыстрее закончим.
— Куда ты торопишься? — спросил он. — У тебя впереди — вечность.
Вот так вот. Удар ниже пояса.
— Там кроме тебя еще куча желающих, — сказал я.
— У них тоже впереди вечность.
— Разумно, — сказал я. — Сыграем партию в шахматы?
— Не откажусь.
У меня в столе несколько комплектов для этой игры. Сейчас я достал тот, фигурки которого были вырезаны из слоновой кости, а доска современная, пластиковая. Играть деревянными фигурками друид отказывался наотрез.
Мы расставили фигуры, разумеется, я играл черными, поэтому он сделал первый ход.
Не знаю почему, но шахматы в аду — самая популярная из игр, придуманных смертными. Наверное, из-за своей метафоричности. Черные — белые. Но она развивает мышление и помогает коротать вечность, так что увлечение шахматами не преследуется.
Хотя при жизни друид в шахматы не играл, игроком он был неплохим. Мы с ним оба были участниками чемпионата внешнего круга, я в разряде демонов, он, разумеется, грешников, так что официально сразиться нам еще не удавалось. Он был слишком нетерпелив, и его дисквалифицировали до абсолютного финала, в котором чемпионы сражаются между собой, а я выменял свое право играть в финале на внеочередной отпуск.
Он всегда играл от атаки, каждым ходом обостряя ситуацию, я же предпочитал позиционную игру. На тринадцатом ходу он пожертвовал слона, на двадцать шестом мы разменяли ферзей. К сорок шестому ходу, когда фигур на доске заметно поубавилось, я предложил ничью. Он согласился.
— Еще разок?
— Совесть имей, — сказал, я. — Зачем пришел-то? Просто скучно стало?
— И это тоже, — признался он. — Все-таки отгул дают, если жалоба обоснованна.
— А она обоснованна? — спросил я.
— Конечно.
— И чем же?
— Моими религиозными убеждениями.
Я вздохнул:
— Ты — идолопоклонник.
— Я — друид.
— Это я уже слышал. В чем проблема?
— В новеньком. Понимаешь, у нас в триста сорок шестом котле уже своя, устоявшаяся компания, мы друг друга знаем давно и уважаем чужие интересы. Конечно, я не ретроград, не консерватор и всегда приветствую свежие вливания, пусть и уходит пара-другая десятков лет на притирку, но этот новенький уже ни в какие ворота не лезет!
— Да? — заинтересовался я. — А что в нем такого?
— Я — друид, — сказал он.
— Знаю.
— А он — дровосек.
— Ну и что?
— Как это, ну и что?
— Ну, — сказал я, — ты — друид и любишь деревья. Он тоже любит деревья, но по-своему. Дровосек — это ведь то же самое, что и гомосек, только с деревьями?
На самом деле я знал, что это не так, и просто подтрунивал над вспыльчивым друидом. Не мог отказать себе в столь маленьком удовольствии.
— Дровосек, — отчеканил он, — это тот, кто рубит деревья.
— А, — сказал я.
— Деревья являлись самым святым для меня при жизни, — сказал друид. — А этот малый из Канады, кажется, расписывает, как он валил столетние клены при помощи этой, как ее…
— Бензопилы, — подсказал я.
— Ага, — сказал он. — Даже не вручную!
— Это серьезно, — сказал я. — Ты попросил его этого не делать? В смысле не рассказывать?
— Да, и после этого он стал рассказывать еще больше. Просто ни на минуту не умолкает.
— Ладно, — сказал я. — Посмотрю, что тут можно сделать.
— Лет через сто, да?
— Для тебя постараюсь провернуть за пятьдесят, — сказал я. — Только потому, что мы с тобой в шахматы играем.
— Договорились, — сказал он. — Пятьдесят лет я уж как-нибудь потерплю.
— Будешь выходить, следующего позови, — попросил я.
— Обязательно.
Жалоба друида была более серьезной, чем претензии Смитсона. Мы, конечно, ад, а не содружество клубов по интересам, но кто-то дал маху. В рабочее время грешники должны полностью отдаваться посылаемым им страданиям, а подобное неуютное соседство в триста сорок шестом котле может здорово их отвлекать, тем самым снижая эффективность нашей работы. Я сделал пометку не откладывать его вопрос в долгий ящик.
Страдание воздействует более эффективно, если грешник разделяет его со своими единомышленниками. А если он горит в геенне огненной, наблюдая при этом, как в той же геенне огненной горит тип, которого он ненавидит, у него появляется некое мелочное человеческое удовлетворение, что снижает общее воздействие наказания.
— Наконец-то, — сказал следующий. — У вас на двери написано, что прием только до обеда, я уж думал, что до меня сегодня очередь не дойдет.
— После обеда я занимаюсь обработкой и рассмотрением ваших жалоб, предложений и пожеланий, — сказал я. — Вот у вас что, жалоба или предложение? Или даже пожелание?
— Жалоба, — сказал он.
— Как всегда, — сказал я. — Вы у нас кто?
— Иванов Василий Иванович, — сказал он. — Россия.
— Вот как? — удивился я.
Жалобщики из России были редким явлением во все времена. Судя по доходящим до нас слухам, жизнь в этой стране была почти такой же, как и у нас, посему населяющие ее территорию грешники не видели в аду особых поводов для жалоб. И вот вам паршивая овца.
— Давно преставились?
— В две тысячи первом году, — сказал он.
— Ого, — сказал я. — А сейчас какой? Я, видите ли, не слишком слежу за внешним летоисчислением.
— Сейчас тоже две тысячи первый, — сказал он.
— Быстро вас обработали, — сказал я. Обычно люди проводят в чистилище лет по двадцать, не меньше. — Вам еще повезло.
— Нет, — заявил он, — дело как раз в том, что мне не повезло. Тут какая-то ошибка, понимаете? Я вообще не должен здесь быть.
— Все вы так говорите, — сказал я. — Вас же взвесили на весах, не так ли?
— Нет, в этом-то все и дело, — сказал он. — Я не провел в чистилище и пары дней, как за мной явились демоны, помахали перед носом какой-то бумажкой и приволокли меня сюда. Я говорил им, что тут какая-то ошибка и меня еще не судили, но они ничего не хотели слушать и сразу засунули в один котел с какими-то уголовниками.
— Номер котла? — уточнил я.
— Двести сорок восьмой.
Я сверился со своими записями.
— Полноте, батенька, — сказал я. — Какие же они уголовники? Вполне достойные грешники. Один даже древнегреческий философ.
— Да я не на них жалуюсь, поймите, — сказал он. — Я вообще не должен здесь быть. Меня же не судили.
— А вы — праведник? — скептически осведомился я.
— Ну, об этом не нам с вами судить.
— А кому? — поинтересовался я.
— Ему, — сказал он, указывая пальцем вверх.
— И вы полагаете, что всех преставившихся судит Он сам? — спросил я.
— А что, не так?
— Вы где при жизни работали?
— В Мосэнерго.
— И что, если бы вас собрались уволить, вам бы об этом лично Чубайс сообщил?
— Вряд ли, — сказал он.
— То-то и оно, — сказал я. — У нас, как и в любой крупной организации, подчиненные, а тем более клиенты редко видят высшее руководство.
— Но все равно, — талдычил он, — я настаиваю на суде. Я ведь имею право на суд?
— Имеете, — сказал я. — А вы точно этого хотите?
— В каком смысле? — спросил он.
— Ну, вы уверены, что суд вам нужен?
— А почему я не должен быть в этом уверен?
— А потому, батенька, — сказал я, — что одно дело — находиться в аду, считая, что вы попали сюда по ошибке, и питать надежды, что когда-нибудь эта ошибка будет исправлена, и совсем другое — находиться в аду с уже вынесенным приговором, который поставит точку на всех ваших сомнениях и надеждах. У вас есть какие-либо основания полагать, что после рассмотрения вашего вопроса в арбитражном суде, вас не вернут обратно, к нам? Вы твердо уверены в том, что являетесь праведником?
— Я знаю десять заповедей, — сказал он. — Не убий, не укради… Я ничего такого не делал.
— Для того чтобы попасть в рай, мало не делать плохих дел, — сказал я. — Надо еще активно совершать хорошие поступки. Много вы их совершали? Помогали вдовам и сиротам? Подавали милостыню? Жертвовали чем-то ради кого-то?
— Ну… — Он задумался.
— Если вы будете настаивать, я отправлю ваше дело на рассмотрение, — сказал я. — Но вот вам мой личный совет: не стоит.
— Я могу подумать? — спросил он.
— Конечно, — сказал я. — Ведь у вас впереди — вечность.
— Тогда я подумаю, — сказал он. — Если что, вы ведь всегда здесь, не так ли?
— Да, — сказал я. — И передайте остальным ожидающим, что прием на сегодня закончен.
— Хорошо, — сказал он. — Спасибо.
— Не за что, — сказал я, и дверь за ним тихо закрылась.
И тут же открылась.
— Прием закончен, — сказал я. — Заходите завтра.
Но она все равно вошла. Старушка лет семидесяти, возможно с хвостиком, явно скандинавских кровей. Интересно, что она такого натворила? — подумал я.
— Я зайду сегодня, — сказала она таким тоном, как будто это был ее кабинет, в котором не самым желанным гостем был я.
— Ладно, — согласился я. Мне стало любопытно. — Присаживайтесь.
— Спасибо, — сказала она.
— Пожалуйста, — сказал я. — Как вас зовут?
— Кейт Якобсон, личный идентификационный номер семь-восемь-восемь-четыре-три-два-семь-семь-два-семь-два-семь-шесть-шесть-четыре-шесть-четыре, тысяча восемьсот первый — тысяча восемьсот семьдесят четвертый, Швеция, — выпалила она на одном дыхании. И уставилась на меня с таким видом, словно для меня это что-то должно было означать.
— Ну и что? — спросил я, когда играть в молчанку мне надоело.
— Вы, наверное, не поняли, молодой человек, — сказала она. — Меня зовут Кейт Якобсон, личный идентификационный номер семь-восемь-восемь-четыре-три-два-семь-семь-два-семь-два-семь-шесть-шесть-четыре-шесть-четы-ре, тысяча восемьсот первый — тысяча восемьсот семьдесят четвертый, Швеция.
— Именно так я услышал и в первый раз, — сказал я. — Ну и что?
— Вы что, обо мне не слышали? — спросила она с таким видом, словно я только что признался, что никогда не слышал о древе познания.
— А должен был?
— Ну, знаете ли, молодой человек, — сказала она. — Такого я не ожидала.
— Вынужден указать вам на несколько очевидных фактов, — сказал я. — Во-первых, я уже пару тысяч лет как не молодой. И уж совсем точно не человек. Кроме того, мне было бы любопытно узнать, чего же вы ожидали.
— Мне нужно видеть Князя тьмы.
— Это невозможно, — сказал я.
— Почему?
— Он занят.
— Чем?
— Понятия не имею, — сказал я.
— Как это может быть?
— Демонов много, — сказал я. — Он перед всеми нами не отчитывается.
— Тогда мне нужно поговорить с вашим начальством.
— Это невозможно.
— Почему?
— Оно тоже занято.
— И вы тоже не знаете чем?
— Знаю, — сказал я. — Оно работает.
— Плохо работает, — сказала она. — Раз здесь еще есть такие, как вы.
— На таких, как я, это все и держится, — сказал я.
— Из-за таких, как вы, все и разваливается.
— Ад простоял здесь много тысяч лет, — заметил я. — И я не вижу, чтобы за последнее время он сильно развалился.
— Значит, мне придется иметь дело с вами?
— Увы.
— Я продолжаю настаивать на том, что мне необходимо увидеть Князя.
— Я продолжаю настаивать на том, что он занят.
— Так мы ничего не добьемся, — сказала она.
— Это очевидно.
— И вы не знаете, кто я?