Бертрам Чандлер
Заточение всегда унизительно, даже если узник — прирожденный философ. Но когда тебя сажают в клетку твои соплеменники, ты, по крайней мере, можешь поболтать с тюремщиками, излить душу, а при случае и по-человечески воззвать к ним. Заточение унизительно вдвойне, если пленители совершенно искренне видят в тебе неполноценное существо.
Впрочем, неудивительно, что экипаж внеземного исследовательского корабля не признал в уцелевших после аварии межзвездного лайнера «Полярная звезда» братьев по разуму. Прошло по меньшей мере двести дней с тех пор, как эти люди высадились на безымянную планету. Посадка была аварийная: отказал электронный стабилизатор, генераторы Эренхафта пошли вразнос и увлекли «Полярную звезду» далеко от проторенных космических путей. Сел корабль довольно мягко, но генераторы было уже не остановить, и командир приказал первому помощнику срочно эвакуировать пассажиров. Хокинс и его подопечные были уже далеко, когда освободившаяся энергия разнесла звездолет на куски. Люди хотели посмотреть на зарево, но Хокинс вел их прочь, подгоняя бранью, а порой и тумаками. К счастью, они шли против ветра, и радиоактивная пыль на них не осела. Когда фейерверк кончился, Хокинс с бортовым врачом, доктором Бойлом, вернулся к месту взаыва. Оба были людьми осторожными и, боясь радиоактивного заражения, остановились на почтительном расстоянии от неглубокой, еще источавшей дым воронки, которая отмечала место посадки корабля.
Да, сомнений не оставалось: и капитан, и помощники, и бортмеханики превратились в бесконечно малую частичку раскаленного облака, быстро разраставшегося в тяжелую тучу. С того дня пятьдесят с небольшим человек, мужчин и женщин, уцелевших после аварии, изрядно опустились. Происходило это постепенно: Хокинс и Бойл с помощью комитета из наиболее здравомыслящих пассажиров вели упорные арьергардные бои, но слишком уж неравны были силы.
Первым врагом стал климат. Здесь всегда было знойно, градусов 85 по Фраенгейту, и влажно — непрерывно моросил мелкий теплый дождик. В воздухе витала какая-то плесень. К счастью, она не действовала на человеческую кожу, но буйно разрасталась на любой неживой материи, включая одежду. Почти так же пышно она росла на металле. И на синтетике, в которую были облачены многие из потерпевших кораблекрушение.
Боевой дух пассажиров могла бы поддержать какая-нибудь угроза извне, но на планете не было опасных зверей. По пропитанному влагой мелколесью прыгали лишь маленькие гладкокожие зверьки, похожие на лягушек, да в многочисленных реках плавали рыбообразные существа размером от акулы до головастика и не более воинственные, чем последний. Недостатка в еде не было, и голод давал о себе знать лишь в первые часы. Добровольцы отведали немного крупного сочного мясистого гриба, который рос на стволе исполинского папоротника. Спустя пять часов они не только не умерли, но даже не жаловались на боли в животе. Этому грибу суждено было стать основной пищей поселенцев. Потом нашелся другой гриб, и ягоды, и коренья. Все оказалось съедобным. Пища была вкусной и разнообразной. Несмотря на вездесущий зной, людям больше всего не хватало огня, который помог бы сдобрить рацион жареными лягушками из мокрого леса и рыбой из ручья. Некоторые смельчаки поедали этих тварей сырыми, но большинство колонистов косо смотрело на такие трапезы. К тому же, огонь скрасил бы тьму долгих ночей, дав тепло и свет, развеяв ощущение холода, создаваемое настырной водой, которая капала с каждого листика, каждой веточки. Когда они покидали корабль, у большинства спасшихся были зажигалки, но со временем все они потерялись, поскольку карманы, как и вся одежда, превратились в клочья. Впрочем, даже когда зажигалки еще были, все попытки развести огонь провалились. «На этой проклятой планете не найти ни одного сухого места», — сетовал Хокинс. Теперь же добыть огонь стало и вовсе невозможно: даже будь среди спасшихся человек, умеющий тереть друг о друга две сухие палочки, тереть все равно было нечего. Постоянное поселение они обустроили на верхушке невысокого холма, заросшего менее густо, чем окружавшая его равнина. Да и грунт здесь был не таким болотистым. Люди наломали ветвей с папоротникообразных деревьев и сумели построить немудреные жилища, предназначенные скорее для уединения, чем для обитания. Люди отчаянно цеплялись за формы правления, принятые в покинутых ими мирах, и избрали совет поселенцев. Бортовой врач Бойл стал его председателем. Хокинс, к своему немалому удивлению, прошел в совет благодаря всего двум голосам. Поразмыслив, он понял, что многие пассажиры еще злы на командование корабля, которому были обязаны своим нынешним бедственным положением.
Первое заседание совета проходило в хижине, специально возведенной для этой цели. Члены совета кружком сидели на корточках. Председатель Бойл медленно поднялся. Хокинс криво усмехнулся: напыщенный вид, который этот лекарь принял вместе с высоким званием, не очень вязался с его наготой и неряшливостью.
— Дамы и господа, — начал Бойл. Хокинс огляделся. Вокруг — голые бледные тела, слипшиеся блеклые волосы, длинные грязные ногти мужчин и неподкрашенные губы женщин. «Наверное, я тоже не очень похож на офицера и джентльмена», — подумал он. — Дамы и господа, — повторил Бойл, — как вам известно, мы избраны представителями человечества на этой планете. Предлагаю на нашем первом заседании обсудить, есть ли у нас надежда выжить не как отдельным особям, а как расе разумных существ.
— Я хотела бы спросить господина Хокинса, есть ли надежда, что нас подберет корабль с Земли? — подала голос одна из присутствовавших дам — существо, похожее на усохшую старую деву.
— Очень слабая, — ответил Хокинс. — Как вы знаете, во время работы службы межзвездных перелетов никакая связь с другими кораблями невозможна. Когда наш звездолет вышел за пределы досягаемости передатчиков службы и стал снижаться, мы дали сигнал бедствия, но не смогли сообщить наши координаты. Более того, неизвестно, был ли принят наш сигнал.
— Мисс Тейлор, — раздраженно перебил Бойл. — Мистер Хокинс! Позвольте напомнить вам, что я стал председателем совета после законных выборов. Время на прения будет отведено позже, а пока сообщаю: по возрасту эта планета — приблизительно ровесница Земли в ее каменноугольную эпоху. Как известно, на этом этапе еще не существует ни одного биологического вида, угрожающего нашему главенству на планете. Когда такой вид появится — что-нибудь вроде исполинских ящеров Третичного периода, — мы должны занять прочное положение.
— Мы же умрем! — выкрикнул один из мужчин.
— Мы-то умрем, — согласился эскулап, — но потомки наши будут полны жизни. Надо решить, как создать для них самые благоприятные условия. Мы завещаем им наш язык…
— С языком все будет в порядке, док, — крикнула вторая женщина, тощая белобрысая пигалица с резкими чертами. — Вот о потомках-то и разговор. Я представляю здесь женщин, способных к деторождению, нас пятнадцать. До сих пор мы были очень осторожны, и не без причины. Можете ли вы, как врач, не имеющий ни лекарств, ни медицинской техники, ручаться, что мы родим без осложнений? Можете ли обещать нашим детям жизнь?
Бойл отбросил напыщенность, как изношенную одежду.
— Сказать по чести, вы верно заметили, мисс Харт, — ответил он. — Нет у меня ни лекарств, ни медицинских инструментов. Но ручаюсь вам, мисс Харт, вероятность благополучных родов у вас гораздо больше, чем если бы вы жили на Земле веке эдак в восемнадцатом. Насколько мы знаем, на этой планете нет враждебных человеку микробов. Будь они тут, большинство из нас наверняка уже умерло бы от заражения крови. Это, я думаю, ответ на оба ваши вопроса.
— Это еще не все, — сказала мисс Харт. — Нас здесь пятьдесят три души, мужчины и женщины. Десять супружеских пар не в счет, остается тридцать три человека — двадцать мужчин и тринадцать женщин. Опять нам не везет. Мы не очень юны, но все же мы женщины. Какую форму брака мы установим? Моногамию? Многомужество?
— Разумеется, моногамию, — буркнул долговязый тощий мужчина. Только он был в одежде, если это можно так назвать: от подгнивших листьев папоротника, связанных прутиком на поясе, проку было мало. — Ну, хорошо, моногамия, — согласилась женщина. — Мне и самой это больше по нраву. Но предупреждаю, если мы так поступим, не миновать беды. Где есть ревность и страсть, и женщина, и мужчина могут стать жертвой убийства. Вот этого я не хочу.
— Что же вы предлагаете, мисс Харт? — спросил Бойл. — Когда придет время создавать семьи, любовь не должна приниматься в расчет. Если двое мужчин хотят жениться на одной и той же женщине, пусть дерутся за нее. Сильнейший получает жену и держит ее при себе. — Естественный отбор, — пробормотал врач. — Я — за, но надо поставить на голосование.
На верхушке холма была неглубокая котловина — естественная арена. По краям ее сидели колонисты, все, кроме четверых. Одним из этих последних был доктор Бойл, решивший, что в обязанности председателя входит и судейство. Кроме того, общество пришло к выводу, что он, как врач, лучше других сможет определить, когда прервать поединок, не доводя дела до увечий. Рядом с Бойлом была Мери Харт. Она нашла зазубренную ветку и расчесала свои длинные волосы, сплела для победителя венок из желтых цветов. «Что это — тоска по земной свадебной церемонии или возвращение к чему-то более древнему и непонятному?» — думал Хокинс, сидевший рядом с другими членами совета.
— Жаль, что эта чертова плесень съела наши часы, — сказал толстый мужчина справа от Хокинса. — Умей мы измерять время, установили бы раунды, и был бы настоящий бой за приз.
Хокинс кивнул. Он смотрел на четверых людей в середине арены: самодовольная первобытная женщина, напыщенный старик, двое чернобородых молодых мужчин с лоснящимися белыми телами. Хокинс знал обоих: Феннет готовился стать младшим офицером на злополучной «Полярной звезде». Клеменс, который был семью годами старше Феннета, летел пассажиром. Он искал золото в новых мирах.
— Будь у нас тотализатор, — весело продолжал толстяк, — я бы поставил на Клеменса. Я бы за этого вашего курсанта гроша ломаного не дал. Чистоплюй, привык драться по правилам. Клеменс не таков.
— Феннет в лучшей форме, — возразил Хокинс. — Он тренировался, а Клеменс только валялся, дрых и жрал. Посмотрите на его брюхо!
— Не вижу ничего плохого в упитанном здоровом теле и мускулах, — сказал толстяк, похлопывая собственный живот.
— Не трогать глаза! Не кусаться! — рявкнул доктор Бойл. — И пусть победит сильнейший!
Он проворно отскочил подальше от соперников и стал рядом с Мери Харт. Противники смущенно переминались с ноги на ногу, руки со сжатыми кулаками висели как плети. И тот, и другой, казалось, жалели, что дело приняло такой оборот.
— Вперед! — завопила, наконец, Мери Харт. — Или вы не хотите меня? Вы доживете здесь до старости, но вам будет одиноко без женщины!
— Они могут спокойно подождать, пока подрастут твои дочери, Мери! — крикнула какая-то ее подружка.
— Если у меня будут дочери, — ответила Мери. — А коли так и дальше пойдет, у меня их не будет.
— Давай! — заорала толпа. — Давай!
Феннет начал. Почти застенчиво он сделал шаг вперед и ткнул Клеменса правым кулаком в незащищенное лицо. Удар был вялый, но, наверное, болезненный: Клеменс поднес руку к носу, отнял ее и изумленно уставился на яркие пятна крови. Он зарычал и, растопырив руки, неуклюже рванулся вперед, готовый хватать и крушить. Курсант отпрянул и еще дважды ударил противника правой.
— Почему Феннет не врежет ему как следует? — спросил толстяк.
— Он разобьет кулак, перчаток же нет, — ответил Хокинс.
Феннет решил принять стойку. Он замер, чуть расставив ноги, и снова ударил правой. На сей раз Феннет обошел вниманием лицо противника и врезал ему по корпусу. Хокинс удивлялся невозмутимости, с какой старатель принимал удары. «Должно быть, парень и впрямь гораздо крепче, чем кажется с виду», — решил он. Курсант проворно отступил в сторону и поскользнулся на мокрой траве. Клеменс тяжело навалился на противника, Хокинс слышал, как легкие борцов со свистом выталкивают воздух. Толстые руки старателя обхватили туловище Феннета, а колено последнего коварно подобралось к паху Клеменса. Старатель завыл от боли, но не ослабил мертвую хватку. Одной рукой он теперь держал Феннета за глотку, а зловеще скрюченными пальцами тянулся к глазам курсанта.
— Глаза не трогать! — гаркнул Бойл. — Не трогать глаза!
Он плюхнулся на колени и обеими руками схватил Клеменса за запястье. Что-то заставило Хокинса поднять глаза. Может быть, звук (хотя вряд ли: зрители вели себя как болельщики во время боксерского поединка), а может, шестое чувство, присущее всем хорошим астронавтам. Хокинс закричал. Над ареной завис вертолет. Какая-то еле заметная странность в его конструкции подсказала Хокинсу, что это не земная машина. Из его гладкого блестящего брюха выпала сеть, по-видимому, из матового металла. Сеть опутала копошившихся на грунте людей, а заодно — доктора и Мери Харт. Хокинс издал не описуемый словами вопль, вскочил и побежал на подмогу попавшим в ловушку товарищам. Сеть оказалась «живой», она обвила его кисти и лодыжки. Остальные поселенцы бросились выручать Хокинса.
— Не подходите! — закричал он. — Разбегайтесь!
Зычное жужжание вертолетного винта сменилось визгом. Машина поднялась. Несколько мгновений, и вот уже арена кажется Хокинсу не больше бледно-зеленого блюдечка, в котором бестолково возятся маленькие белые муравьи. Потом летательный аппарат поднялся еще выше, в облачную гряду, и все исчезло из виду. Когда, наконец, вертолет сел, Хокинс не удивился, увидев на поляне серебристую башню громадного звездолета, обрамленную невысокими деревьями. Попали они в мир, который был бы несравненно совершеннее покинутого ими, кабы не неуемная доброта похитителей. Троих мужчин поместили в клетку, в которой с дивной точностью воспроизвели погодные условия планеты, где погибла «Полярная звезда». Клетка была застекленная, но через разбрызгиватели в крыше непрерывно лились тонкие теплые струи воды. Два чахлых папоротника не уберегали от повергавшего в уныние дождя. Дважды в день в глубине клетки открывался бетонный люк, и внутрь летели куски гриба, поразительно похожего на тот, которым пленники питались раньше. В полу было отверстие, которое, как верно догадались узники, служило для санитарных нужд. Слева и справа были другие клетки. В одной из них сидела лишенная общества Мери Харт. Она могла махать им рукой, подавать знаки, но и только. С другой стороны жил зверь, похожий очертаниями на омара, но еще больше — на какую-то разновидность головоногих. Напротив, за широкой дорогой, тоже стояли клетки, но не было видно, что в них находится. Хокинс, Бойл и Феннет сидели на сыром полу, уставившись сквозь толстое стекло и прутья решетки на существ, которые, в свою очередь, таращились на них.
— Если б только они были человекообразными, — со вздохом сказал доктор. — Если б только походили на нас! Мы бы попытались убедить их в нашей разумности.
— Они не похожи на нас, — ответил Хокинс. — И мы тоже едва ли поверили бы, что три шестилапых пивных бочонка — наши братья по разуму. Попробуй еще раз показать теорему Пифагора, — велел он курсанту.
Молодой человек без воодушевления нарвал веток с ближайшего папоротника, разломил их на маленькие палочки, разложил на замшелом полу в виде прямоугольного треугольника с квадратами, построенными на всех сторонах. Туземцы — один большой, другой поменьше и третий, совсем маленький, — равнодушно взирали на него тупыми бесцветными глазами. Большой сунул щупальце в карман — существа были одеты — и, вынув ярко раскрашенный пакетик, протянул его маленькому, который сорвал обертку и принялся запихивать какие-то синие лакомства в щелочку сверху, служившую, по всей видимости, пастью.
— Жаль, им запрещено кормить животных, — со вздохом сказал Хокинс. — Осточертел этот гриб.
— Давайте подведем итоги, — сказал врач. — В конце концов, больше нам и делать-то нечего. Нас шестерых забрали из поселка на вертолете. Потом мы попали на изыскательский корабль — машину, которая, кажется, ничем не превосходит наши звездолеты. Хокинс уверяет, что на корабле установлен генератор Эренхафта или его точная копия…