— Это... это шантаж, — пробормотал он. — Нас обвиняют в том... что случилось... там...
Темпе вздрогнул, словно внезапно пробудившись.
— Ты знаешь — ведь это правда... разве кто-нибудь нас сюда звал?.. Мы попали в самую гущу их несчастий — чтобы их усугубить.
— Перестань! — огрызнулся Гаррах. — Если хочешь покаяния, иди к своему монаху — а меня оставь в покое. Это не просто шантаж... это похитрее. Ох, вижу, как они пытаются взять нас на крючок. Опомнись, парень, это не наша вина, это они...
— Ты сам сначала опомнись. — Темпе встал, он больше не мог спокойно сидеть. — Независимо от того, чем кончится игра, мы сделали то, что сделали. Контакт разумных, Боже мой... Если уж тебе так необходимо кого-то проклинать, кляни SETI и CETI. И себя — за то, что тебе захотелось стать «психонавтом». А лучше всего — заткнись. Это самая разумная вещь, которую ты можешь сделать.
Вечером Сезам вместе с аппаратами был втянут на корабль. Араго потребовал от Стиргарда, чтобы он собрал общий совет по поводу дальнейших действий. Стиргард решительно отказал. Никаких советов или заседаний до конца решительной фазы программы. Направляемый гамма-лазером фальшивый «Гермес» исчез за выпуклостью Сексты и полным ходом двинулся к Квинте, обмениваясь с ней условными сигналами, паролями и отзывами. Темпе после дежурства хотел увидеться с командиром — тот отказался. Не принимал никого, сидел один в своей каюте. Пилот поехал на среднюю палубу — ему не хватило духу пойти к Араго: он вернулся с полдороги и по интеркому вызвал Герберта, не застав его в каюте. Тот оказался в кают-компании вместе с Кирстингом и Накамурой. Корабль маневрировал, чтобы держать малую тягу; они оставались в тени, и тяготение было слабым. При виде ужинающих коллег Темпе вдруг ощутил, что с утра ничего не ел. Он молча сел за стол, положил себе на тарелку мяса с рисом, но, когда тронул его вилкой, ему в первый раз в жизни сделалось нехорошо при виде этих сероватых волокон; но что-то нужно было съесть, и он, выбросив содержимое тарелки в кухонный слив, взял из автомата подогретую витаминную кашицу. Лишь бы чем-нибудь наполнить желудок. Никто не обратился к нему, и, только когда он сунул тарелку и нож с вилкой в моечную машину, Накамура еле заметной улыбкой пригласил его сесть рядом. Сев напротив японца, который, вытирая губы бумажной салфеткой, ждал, пока уйдет Кирстинг и они останутся втроем вместе с Гербертом, на свой манер наклонив набок голову с гладко причесанными черными волосами, выжидательно смотрел на пилота. Тот пожал плечами в знак того, что ему нечего сказать. Нечего.
— Когда мы отворачиваемся от мира, мир не исчезает, — внезапно сказал физик. — Где мысль, там и жестокость. Они ходят парой. Это приходится принять, если нельзя изменить.
— И поэтому командир никого не допускает к себе? — вырвалось у пилота.
— Это его право, — невозмутимо ответил японец. — Командир, как каждый из нас, должен сохранять лицо. Даже наедине с собой. Доктор Герберт страдает, пилот Темпе страдает, а я не страдаю. Об отце Араго не смею и упомянуть.
— Как это... вы не страдаете?.. — не понял его Темпе.
— Не имею права, — спокойно объяснил Накамура. — Современная физика требует такого воображения, которое не отступает ни перед чем. Это не моя заслуга, это дар моих предков. Я — не пророк и не ясновидец. Я жесток, когда надо быть жестоким, в противном случае тоже не смог бы есть мяса. Кто-то однажды сказал: «Nemo me impune lacessit». Разве он сейчас этого стыдится?
Пилот побледнел.
— Нет.
— Вот и хорошо. Ваш друг и коллега Гаррах устраивает представления. В маске великого гнева на лице, как у демонов в нашем театре кабуки. Не следует впадать ни в гнев, ни в отчаяние — ни жалеть, ни мстить. И вы теперь сами знаете почему. Или я ошибаюсь?
— Нет, — сказал Темпе. — Мы не имеем на это права.
— Ну что же, тогда кончим разговор. Через тридцать... — он посмотрел на часы, — семь часов «Гермес» сядет. Кто будет тогда дежурить?
— Мы оба. Таков приказ.
— Вы не будете в одиночестве.
Накамура встал, поклонился им и вышел. В пустой кают-компании тихо шумела моечная машина и слегка дула климатизация. Пилот взглянул на врача, который сидел все так же неподвижно, подпирая голову руками, и смотрел прямо перед собой невидящим взглядом. Темпе вышел из кают-компании, не обменявшись с ним ни словом. И в самом деле, говорить было не о чем.
Посадка «Гермеса» прошла в высшей степени зрелищно. Спускаясь в назначенную точку планеты, он изрыгал такое тормозное пламя, что его искра, наблюдаемая мириадами неисчислимых глазков, раскаленной иглой вошла в молочную пелену туч, разрывая их под собой на мгновенно розовеющие в отблеске огня и быстро разлетающиеся по сторонам клубки, — и в это окно, в прожженную пламенем дыру корабль погрузился и исчез. Клочья циррокумулюсов, скручиваясь волокнами в спирали, начали закрывать прорыв в облачном покрове Квинты, но еще не затянули ее полностью, когда через их просветы ударил желтый блеск. Все это было видно с запаздыванием в девять минут — столько времени нужно было световому сигналу, чтобы пройти расстояние, отделявшее их от планеты, — и тогда же был получен сигнал ориентированного на Сексту передатчика того «Гермеса» — в первый и последний раз. Тучи еще раз разбежались над местом спуска, на этот раз мягче и медленней, а по рубке, заполненной людьми, пробежало что-то вроде короткого сдавленного вздоха.
Стиргард, стоявший у экрана на фоне безупречно белого огромного диска Квинты, вызвал GOD'а:
— Дай мне анализ взрыва.
— Есть только спектр излучения.
— Определи причину взрыва на основании этого спектра.
— Оценка будет вероятностной.
— Знаю. Действуй.
— Есть. Через четыре секунды после выключения главной тяги центральный стержень реактора пустил его вразнос. Дать варианты причины?
— Да.
— Первый: в корму ударил нейтронный поток с таким соотношением медленных и быстрых, чтобы пробить всю конструкцию реактора. Реактор даже после выключения начал работать, как размножитель, и в плутонии пошла экспоненциальная цепная реакция. Второй вариант: кормовую броню пробил кумулятивный снаряд с холодной аномалоновой головкой. Дать доводы в пользу первого варианта?
— Да.
— Атака баллистического типа разбила бы весь корабль. Нейтронный удар мог уничтожить только силовой отсек; предполагалось, что на борту находятся живые существа, отделенные от силового отсека рядом перегородок антирадиационной зашиты. Показать спектр?
— Нет. Молчи.
Стиргард только теперь заметил, что стоит в белом блеске Квинты, как в ореоле. Не оборачиваясь, выключил изображение и с минуту молчал, словно взвешивая в мыслях слова машины.
— Кто-нибудь хочет высказаться? — спросил наконец командир.
Накамура поднял брови и медленно, словно бы с полным соболезнования почтением, нарочито церемонно сказал:
— Я сторонник первой гипотезы. Корабль должен был потерять мощь, а команду надо было сохранить. С некоторыми повреждениями, но живой. От трупов много не узнаешь.
— Кто другого мнения? — спросил командир.
Все оцепенело молчали — не столько от того, что произошло и было сказано, а от выражения лица Стиргарда. Почти не разжимая губ, словно его челюсти схватила судорога, он заговорил:
— Ну, что же вы, голуби, сторонники добра и милосердия, отзовитесь, дайте нам и им шанс на спасение. Убедите меня, что мы должны вернуться на Землю и принести ей скромное утешение, что есть миры и похуже, чем она. А их оставить погибать самостоятельно. На время ваших уговоров я перестаю быть вашим командиром. Я только внук норвежского рыбака, простак, который забрался выше своих возможностей. Я выслушаю все аргументы, а также оскорбления, если кто-то сочтет их полезными. То, что я услышу, будет стерто из памяти GOD'а. Я слушаю.
— Это не смирение, а издевательство. А символический отказ от полномочий командира ничего здесь не меняет. — Араго, словно для того, чтобы его лучше было слышно, шагнул вперед, отделился от остальных. — Но если каждый до конца должен поступать по совести, будь то в драме или в трагифарсе — ведь никто не режиссирует свою жизнь и не учит заранее свою роль, как актер, — я скажу: убивая, мы никого и ничего не спасем. Под маской «Гермеса» крылось коварство, а под маской стремления к контакту любой ценой видна не жажда знания, а мстительность. Все, что бы ты ни предпринял, отказавшись от возвращения, окончится фиаско.
— А возвращение — это не фиаско?
— Нет, — ответил ему Араго. — Ты знаешь наверняка, какой убийственный удар можешь им нанести. Но ни в чем другом у тебя такой уверенности нет.
— Да. Это правда. Вы кончили, святой отец? Кто еще хочет говорить?
— Я. — Это был Гаррах. — Если ты, командир, захочешь повернуть назад, я приложу все силы, чтобы помешать. Ты меня остановишь, только заковав в кандалы. Знаю, что по диагнозу GOD'а я уже ненормальный. Хорошо. Но ненормальные мы здесь все до одного. Мы изо всех сил старались убедить их, что ничем им не угрожаем, четыре месяца позволяли атаковать себя, вводить в заблуждение, заманивать в ловушку, обманывать, и если отец Араго представляет здесь Рим, то пусть вспомнит, что сказал его Спаситель Матфею: «Не мир я принес, но меч». И что... но я и так слишком разговорился. Будем голосовать?
— Нет. Со времени их разочарования прошло пять часов, медлить нечего. Эль Салам, ты должен включить солазер.
— Без предупреждения?
— Какие предупреждения после похорон? Сколько тебе нужно времени?
— Дважды по шестнадцать минут на пароль и отзыв плюс наведение. Еще через двадцать минут может резать.
— Пусть режет.
— По программе?
— Да, в течение часа.
— Накамура, обеспечишь нам наблюдение. Кто не хочет этого видеть, может уйти.
Хорошо укрытый облаками пылевой маски, светящейся от наведенного дзетой излучения, солазер открыл огонь в час ночи, с трехчасовым опозданием, потому что Стиргард потребовал точной коллимации, чтобы удар в кольцо по касательной пришелся именно там, где была приготовлена ловушка. Пришлось выждать, пока планета не повернется вокруг своей оси на необходимый угол. Восемнадцать тераджоулей слились в световую шпагу. Скачок фотометров засвидетельствовал, что невидимый в пустоте нож солнечной фрезы ударил сбоку в кромку кольца и сорвал его наружный обруч. Глухое и немое изображение, которое можно было закрыть ладонью, показало всю мощь, взятую у солнца, когда она разрядилась в столкновении света, более твердого, чем сталь, с гигантским ледяным колесом, растянутым на тысячи миль. Сам центр удара был виден сначала как искрящийся разрыв, из которого брызнула распухающая белыми клубами метель, окруженная странно изогнутыми дрожащими радугами. Ледовое кольцо кипело, испарялось и, обратившись в газ, тут же замерзало и рассеивалось в черной пустоте за огненной зоной, образуя длинную, тянущуюся полосами за край планеты вуаль. Она уходила за горизонт, так как лазер резал в направлении, противоположном вращению планеты. Стиргард приказал ударить в косо сияющий диск кольца так, чтобы вывести его из динамического равновесия. Сосредоточенной в солазере мощности хватало на семь минут тераджоулевого резания.
— Этого достаточно, — определил GOD.
И действительно, наружное кольцо уже лопалось, а во внутреннем, отделенном, от внешнего шестимильной щелью, все бурлило от турбуленций, вызванных изменениями момента вращения. Когда ледяной край, сметенный во мрак, достиг гривами туч ночного полушария, горизонт Квинты засветился, словно за ним в дымящихся столбах радуг вставало второе солнце-близнец и кровавой зарей окрасило еще гладкую поверхность облачного моря. Картина этой ужасной катастрофы была великолепна. В триллионах кристалликов льда свет, бьющий из рассеченного кольца, создал космический фейерверк, заслоняющий все созвездия звездного фона. Зрелище, захватывающее дух. Люди в операторской инстинктивно переводили взгляд с верхнего локатора, на котором над солнечным диском, эксцентрично смещенный, дрожал лазерный бриллиант, на главный экран, где ровный безымпульсный поток мощи послойно сдирал с ледового круга лопающиеся плиты белоснежных кристаллов.
Могли ли они там ожидать такого катаклизма? С планеты он должен был выглядеть ужасающим непрестанным взрывом высоко в небесах, но они, наверное, уже не увидели радуг, молниями взлетающих вверх, так как миллиарды ледовых обломков рухнули им на головы. Кипящие в ревущей атмосфере ледяные горы падали сквозь разорванные в клочья тучи, но это было зрелище не для тех, что гибли под гремящим ледопадом.
Какой же тонкой казалась из операторской атмосфера, окружающая планету! Всю огромность этой астроинженерной ампутации могли без ущерба для себя наблюдать только жители приполярных областей, пока до них не добежала ударная волна, распространяющаяся быстрее звука. У жерла солазера фотонный струг перемещался миллиметр за миллиметром, а у цели разрушал ледяные плоскости на сотни миль — только на самом юге все еще не сказывался бешеный вихрь разрушения кольца, с каждой минутой терявшего сотни кубических километров битого льда. Теперь, проходя через тучу, выброшенную высоко над планетой, луч лазера стал видимым, пробивая в ней огненный колодец. Спектрометры показывали присутствие уже не раскаленного пара, а ионизированного свободного кислорода и гидроксильных групп. Для присутствующих в рубке минуты казались вечностью. Кольцо, разболтанное, как лопающийся плоский волчок, прогрызаемое темными расщелинами, теряло свой чистый блеск. Северное полушарие начало пухнуть, словно что-то раздувало саму кору планеты, но это были только выбросы воздуха, огня и снега от ударов ледяного обвала, а у экватора лазерный луч упорно сверлил по касательной грибовидный нарост взрыва коловоротом бело-голубого огня, и облачный покров Квинты на западе потемнел, превратившись в мутно-жемчужную равнину, в то время как восток пылал, затмевая звезды брызжущими взрывами. Никто не промолвил ни слова. Позже, вспоминая эти минуты, все были уверены, что их охватило ожидание контратаки, ожидание того, что те хотя бы попытаются как-нибудь парировать этот удар, нанесенный им в самом сердце сферомахии, создаваемой в течение столетия, что они уже готовятся ударить по источнику катаклизма, видимому на солнечном диске, — он был в пять раз ярче. Однако ничего не происходило. Над планетой восходил более широкий, чем она сама, столб белодымной метели, расплываясь многоэтажным грибом, сплошь в непрерывно ломающихся радугах, ужасающе красивый, а режущий луч продолжал бить, проходя через завалы туч, как раскаленная золотая струна, натянутая между солнцем и планетой. Она сама — казалось, для самообороны — понемногу укрывала свой диск раздувающимися циррокумулюсами от этого неправдоподобно тонкого и такого разрушительного луча, который пронзал остатки ледовых панцирей, уже тонущие в атмосфере, и теперь только на мгновения среди раздираемых туч мелькали остатки все еще вращающегося в агонии кольца.
Стиргард приказал выключить солазер на шестой минуте. Он хотел сохранить в качестве резерва оставшуюся в нем мощь. Солазер погас так же неожиданно, как зажегся, и дал знать в инфракрасном диапазоне, что покидает прежнюю позицию. Обнаружить ее было элементарно просто даже после выключения — по планковскому спектру, типичному для-твердых тел с излучением, наведенным близкой хромосферой. Защитные решетки выстрелили из небольших метательных устройств пыль, светящуюся в лучах солнца, и под этой завесой солазер выполнил смену позиции, сложившись, как пружинисто закрывающийся веер.
GOD работал в режиме максимальной нагрузки. Регистрировал результаты удара, судьбу бесчисленных спутников, которые с нижних орбит влетели в распухшую от взрывов атмосферу и догорали огненными параболами, а кроме того, сообщил, что копия «Гермеса» могла быть поражена также и магнитодинамическим нападением с концентрацией поля в миллионы гауссов. В запасе у GOD'а была и четвертая гипотеза — имплозивных криотронных бомб. Командир велел считать эти данные архивными.
Они все еще находились на стационарной орбите в тени Сексты, когда Стиргард вызвал Накамуру и Полассара, чтобы показать написанный им от руки ультиматум. Передатчиком должны были послужить голографичсские глаза, которые погибнут при передаче непосильных для них сигналов, но игра стоила и такой свечи.
Ультиматум был однозначен:
ВАШЕ КОЛЬЦО УНИЧТОЖЕНО ОТВЕТ НА НАПАДЕНИЕ НА НАШ КОРАБЛЬ ТОЧКА ДАЕМ ВАМ 48 ЧАСОВ НА РАЗМЫШЛЕНИЕ ТОЧКА ЕСЛИ АТАКУЕТЕ НАС ИЛИ НЕ ОТВЕТИТЕ В ПЕРВОЙ ФАЗЕ СМЕТЕМ ВАШУ АТМОСФЕРУ ТОЧКА ВО ВТОРОЙ ФАЗЕ ПРОВЕДЕМ ОПЕРАЦИЮ РАЗРУШЕНИЯ ПЛАНЕТЫ ТОЧКА ЕСЛИ ПРИМЕТЕ НАШЕГО ПОСЛА КОТОРЫЙ НЕВРЕДИМЫМ ВЕРНЕТСЯ НА НАШ КОРАБЛЬ ОТМЕНИМ ПЕРВУЮ И ВТОРУЮ ФАЗЫ ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА