Слуга праха - Райс Энн 3 стр.


— Ведь это он убил ее? — спросил я. — Она стала его первой жертвой?

— Да, — коротко ответил Азриэль.

Густые, нависающие и притом удивительно красивые брови соседствовали на его лице с нежным ртом — это поразительное сочетание особенно бросалось в глаза, когда он улыбался.

В ее смерти не было ничего странного. Белкин убил падчерицу.

— Это случилось в тот момент, когда я появился, — продолжал Азриэль. — Когда будто по зову великого мага я вышел из тьмы. Только никакого мага не было. Я оказался на улице Нью-Йорка и помчался вперед, но опоздал: ее жестоко убили прямо на моих глазах. Мне оставалось только уничтожить тех, кто поднял на нее руку.

— Троих мужчин? Тех, что зарубили Эстер Белкин?

Он промолчал. А я вспомнил, что бандитов убили их же ножами всего в полутора кварталах от места преступления. В тот день на Пятой авеню толпилось множество людей, но никому и в голову не пришло связать убийство троих бродяг со смертью прекрасной девушки в фешенебельном универмаге Генри Бенделя. И только спустя сутки экспертиза найденных ножей установила, что на всех трех была кровь Эстер и только на одном — кровь мертвых бродяг. Кто-то воспользовался им, чтобы отомстить убийцам.

— А мне тогда показалось, что смерть этих прихвостней была частью его замысла, — сказал я. — Что он избавился от сообщников, чтобы не мешали ему нанизывать одну ложь на другую. Ведь он заявил, что Эстер убили террористы.

— Нет, наемным убийцам предстояло просто исчезнуть и таким образом развязать ему руки. Но тут появился я и убил всех троих.

Азриэль взглянул на меня.

— Эстер заметила меня. Прежде чем ее увезла «скорая помощь», она увидела меня в окно и прошептала мое имя: «Азриэль…»

— Значит, тебя вызвала она.

— Нет, она не была колдуньей и не знала слов заклинания. Она не владела прахом. А я Служитель праха.

Он откинулся в кресле и, сжав челюсти, молча смотрел на огонь. Глаза его под густыми ресницами яростно горели.

Прошло много времени, прежде чем он вновь взглянул на меня и улыбнулся — невинно, совсем по-детски.

— Ну что ж, Джонатан, вот ты и выздоровел. От лихорадки не осталось и следа.

Он рассмеялся.

— Да, действительно, — откликнулся я, расслабленно сидя в кресле и наслаждаясь разлившимся по комнате сухим теплом и ароматом горящих дубовых дров. — Ты позволишь записать твой рассказ?

Я допил кофе и, когда на дне чашки осталась лишь гуща, поставил ее на край круглого каменного очага.

Лицо Азриэля вновь просияло от удовольствия. С поистине юношеским энтузиазмом он резко подался вперед и уперся в колени массивными ладонями.

— Ты действительно сделаешь это? Запишешь все, что я тебе рассказал?

— У меня есть специальное устройство, — пояснил я. — Оно запомнит все слово в слово.

— Да, конечно, я знаю о таком, — вскидывая голову, с довольной улыбкой ответил он. — Не стоит считать меня безмозглым призраком, Джонатан. Служитель праха никогда таким не был. Меня создали сильным — таких, как я, халдеи называли духами. Едва появившись, я уже обладал обширными знаниями о временах и событиях, о языках и обычаях ближних и дальних земель — словом, обо всем необходимом для того, чтобы исправно служить повелителю.

— Подожди, — умоляюще попросил я. — Позволь мне включить магнитофон.

Встав с кресла, я с радостью отметил, что голова уже не кружится, боль в груди прошла и я больше не ощущаю ни слабости, ни других симптомов лихорадки.

Я приготовил сразу два магнитофона — все, кому когда-либо доводилось терять информацию, записанную в единственном экземпляре, меня поймут, — проверил батарейки, убедился, что камни очага не слишком горячи, поставил их и зарядил кассеты.

— Вот теперь можно, — сказал я, синхронно нажимая кнопки записи. — Только разреши мне предварить твою повесть несколькими вступительными словами.

Я повернулся к микрофонам.

— Я хочу отметить, что ты предстал передо мной молодым человеком, на вид не более двадцати лет. Твои руки и грудь покрыты темными волосками, кожа имеет оливковый оттенок, а шевелюра такая густая и блестящая, что позавидует любая женщина.

— Им нравится трогать мои волосы, — добродушно усмехнулся Азриэль.

— Ты нравишься мне, — продолжал я говорить в микрофоны. — Ты спас мне жизнь, и я проникся к тебе доверием, хотя я сам не могу объяснить, на чем оно основано. Я собственными глазами видел, как ты превратился в другого человека. Пройдет время, и это покажется мне сном. Я был свидетелем твоего исчезновения и возвращения. Впоследствии я и сам не буду уверен, что это произошло наяву. Вот почему я, Джонатан, счел нужным сделать эту запись. А теперь, Азриэль, начинай свое повествование. Забудь о комнате, в которой находишься, забудь, что происходит здесь и сейчас. Прошу тебя, вернись к истокам. Расскажи, откуда появились духи, что им известно, какие воспоминания хранит их память… О нет!

Я замолчал, в то время как кассеты продолжали крутиться, а потом вздохнул.

— Я совершил грубейшую ошибку!

— Какую, Джонатан?

— Ты пришел поведать мне свою историю, то, о чем сам хотел рассказать, и твое желание должно исполниться.

Он кивнул.

— Ты очень добр, учитель. Давай усядемся поближе, сдвинем кресла и поставим эти маленькие аппараты так, чтобы беседовать вполголоса. Я готов начать с того, о чем ты спросил. И сделаю это. Главное, чтобы в конце концов ты узнал все, что нужно.

Я принял его предложение. Теперь подлокотники наших кресел соприкасались. Признаюсь, я даже осмелился протянуть ему руку, и он ответил на рукопожатие. Ладонь Азриэля оказалась твердой и теплой, а когда он в очередной раз улыбнулся, изгиб бровей придал его лицу едва ли не игривое выражение. Однако такова была лишь особенность его мимики: когда Азриэль хмурился, брови опускались к переносице, а потом взлетали вверх и расходились в стороны. Тогда он походил на человека, наблюдающего за происходящим с осознанием собственного превосходства, и это делало его улыбку особенно лучезарной.

Азриэль глотнул воды.

— Тепло огня доставляет тебе такое же удовольствие, как и мне? — спросил я.

— Да. Но еще больше мне нравится просто смотреть на пламя.

Он перевел взгляд на меня.

— Временами я буду забываться и переходить на арамейский, древнееврейский или даже персидский. А иногда на греческий или латынь. Ты должен останавливать меня, возвращать к реальности и напоминать, чтобы я говорил по-английски.

— Согласен, — ответил я. — Но поверь, сейчас я как никогда жалею, что недостаточно образован. Древнееврейский и латынь я еще способен понять, но персидский… увы…

— Не печалься, — возразил Азриэль. — Возможно, ты проводил время, любуясь звездами или падающим снегом, а возможно, занимаясь любовью. А я, как и положено призраку, должен пользоваться твоим языком, языком твоего народа. Дух разговаривает на языке повелителя, которому служит, и на языке тех, среди кого находится, исполняя приказание. Насколько я понимаю, я здесь повелитель. И я выбираю твой язык. Решено, и хватит об этом.

Да, теперь мы были готовы. Я не припомню, чтобы мой дом когда-либо казался таким теплым и уютным, как сейчас, и чтобы чье-либо общество доставляло мне такое же удовольствие, как общество Азриэля. У меня осталось только одно желание: быть рядом с ним, разговаривать, и я твердо знал, что, когда завершится его повествование и возникшей между нами близости придет конец, для меня все изменится. Эта уверенность причиняла боль и заставляла ныть сердце.

В моей жизни действительно все изменилось.

Он начал рассказ…

2

— У меня не осталось воспоминаний об Иерусалиме, — сказал он. — Я родился не там. Еще ребенком мою мать с семьей и всем нашим племенем увез Навуходоносор, и я родился в Вавилоне, в богатом еврейском доме, в окружении многочисленных тетушек, дядюшек и кузенов. Мои родственники были зажиточными купцами, писцами, некоторые — проповедниками и даже танцорами, певцами или слугами при дворе.

Азриэль неожиданно улыбнулся.

— Конечно, я денно и нощно тосковал по Иерусалиму.

Он снова улыбнулся.

— «Если я забуду тебя, Иерусалим, — пел я вместе со всеми, — забудь меня, десница моя!» В ночных молитвах мы просили Господа вернуть нас на земли предков. С теми же словами мы обращались к Богу, и когда наступало утро.

Однако, как ты понимаешь, вся моя жизнь проходила в Вавилоне. К двадцати годам, к тому времени, когда в моей жизни случилось… ну, скажем так… первое великое несчастье, я уже знал не только еврейских, но и всех вавилонских богов, равно как и посвященные им песнопения. Они были знакомы мне так же, как псалмы Давида, которые я каждый день переписывал, или книга Самуила, или другие тексты, постоянно изучавшиеся в нашей семье.

Словом, жаловаться не приходилось, жил я великолепно. Но прежде чем я продолжу рассказывать о себе, позволь дать тебе представление о Вавилоне той поры.

— С удовольствием послушаю, — серьезно ответил я. — Пусть твое повествование строится так, как тебе удобно, а слова льются свободно и естественно. Ты ведь не хочешь ограничивать себя? Ты разговариваешь со мной тем же языком, каким говорил бы и с Господом Богом. Я прав?

— Хороший вопрос. Мне хочется, чтобы ты передал мой рассказ тем же языком, каким я беседую с тобой. Да, конечно, иногда я буду плакать, ругаться и даже сыпать проклятиями. Слова мои польются бесконечным потоком. Впрочем, так было всегда. Моим родичам с трудом удавалось заставить меня замолчать.

Азриэль рассмеялся. Я впервые слышал его искренний смех: идущий от сердца, естественный, как дыхание, лишенный натянутости или самодовольства.

А он смотрел на меня изучающе.

— Мой смех удивил тебя, Джонатан? Насколько мне известно, способность смеяться присуща всем призракам и духам, даже таким могущественным, как я. Разве ты не читал научные труды? Призраки славятся такой привычкой. Смеются святые и ангелы. Смех — это голос небес. Я так думаю. Верю, что так и есть. Впрочем… не знаю…

— Быть может, смех приближает тебя к небесам? — предположил я.

— Возможно… — задумчиво ответил он.

Его крупный ангельский рот казался действительно красивым. Будь он маленьким, лицо Азриэля выглядело бы совсем по-детски. Однако рот был крупным, и в сочетании с густыми черными бровями и огромными живыми глазами это делало лицо Азриэля необыкновенно привлекательным.

Казалось, он взвешивал мои аргументы, как будто умел читать мысли.

— О ученый муж! — наконец заговорил он снова. — Я прочел все твои книги. Я уверен, ученики любят тебя. Но, полагаю, твои рассуждения на библейские темы шокировали последователей хасидизма.

— Для хасидов меня просто не существует. Они игнорируют и меня, и мои исследования. Как бы то ни было, моя мать принадлежала к числу хасидов, а потому я ориентируюсь в этой области и хотя бы в общих чертах пойму то, что важно для нас.

Что бы ни совершил Азриэль, моя симпатия к нему останется неизменной — в этом я теперь не сомневался. Мне нравился этот двадцатилетний (по его словам) юноша, и, хотя его облик по-прежнему вызывал во мне странные чувства, а сознание мое было все еще затуманено недавней лихорадкой, я успел привыкнуть к нему.

Погруженный в размышления, он помедлил несколько минут и наконец заговорил.

— Вавилон… Да, Вавилон… Разве есть на свете город, чье имя оставалось бы столь прославленным в веках? Поверь, с ним не сравнится даже Рим. А в те времена Рима не было и в помине. Вавилон, построенный богами и служивший вратами в их владения, представлял собой центр вселенной. Великий город Хаммурапи.[4] Сюда приходили корабли «народов моря»,[5] здесь часто гостили египтяне и выходцы из Дилмуна.[6] Вот в каком городе прошло мое детство. Счастливое детство.

Я бывал в современном Ираке и собственными глазами видел, что там сейчас происходит. Видел стены, восстановленные кровавым тираном Саддамом Хусейном, видел рассеянные по пустыне песчаные холмы — могильные курганы древних городов и поселений ассирийцев, вавилонян, иудеев.

Я посетил берлинский музей, где вновь полюбовался воротами Иштар[7] и Дорогой процессий — тем, что удалось восстановить вашему археологу Кольдевею, — и оплакал былое величие.

О мой друг! Ты даже представить не можешь, какие чувства я испытал, ступая по древней улице, наслаждаясь видом высоких стен, облицованных синим глазурованным кирпичом, проходя мимо золотых драконов Мардука.[8]

Но даже пройдя по Дороге процессий, ты не получишь полного представления о Вавилоне той поры. Улицы были прямыми, вымощенными известняком и брекчией.[9] Мы жили в городе, словно построенном из полудрагоценных камней. Ты только представь себе облицованные разноцветной плиткой стены домов, цветущие повсюду сады…

Говорили, что Мардук собственноручно построил Вавилон, и мы верили в это. Я с раннего возраста воспринял обычаи своего города и неуклонно соблюдал их. Как тебе известно, у каждого был свой бог, которому он поклонялся и молился, обращаясь с различными просьбами. Так вот, я выбрал Мардука. Моим личным богом стал сам Мардук.

Вообрази, какой переполох поднялся среди моих родичей, когда я вошел в дом, держа в руках маленькую золотую статуэтку Мардука и разговаривая с богом, как это часто делали вавилоняне. Однако отец только рассмеялся. Мой красавец отец был очень порядочным и веселым человеком.

Чуть запрокинув голову, он запел: «Яхве твой Бог, Бог твоего отца и отца твоего отца, Бог Авраама, Исаака и Якова». У отца, кстати, был очень красивый голос.

Один из моих дядюшек буквально подскочил на месте.

«А что за идол у него в руках?» — поинтересовался он.

«Просто игрушка, — ответил отец. — Пусть потешится. А когда надоест забавляться с этим воплощением вавилонских суеверий, — он повернулся ко мне, — разбей статуэтку. Или продай ее. Нашего Бога разбить нельзя, ибо Он не сделан из золота или другого драгоценного металла. У нашего Бога нет храмов. Он выше этого. Он везде».

В ответ я лишь молча кивнул и отправился в свою комнату со множеством шелковых подушек, покрывал и занавесок — как и почему они там появились, расскажу позднее, — лег и принялся взывать к Мардуку, умоляя его стать моим защитником.

Ныне каждый американец имеет своего ангела-хранителя. А что касается вавилонян, то я не могу сказать, у многих ли был собственный бог и насколько серьезно они к этому относились. Знаешь, есть старинная поговорка: «На бога надейся, а сам не плошай»? Как думаешь, что она означает?

— Мне кажется, — осторожно заметил я, — вавилоняне были людьми практичными, но не суеверными.

— Знаешь, Джонатан, они были точь-в-точь такими же, как нынешние американцы. Я не встречал людей, до такой степени похожих на древних шумеров и вавилонян, как жители современных Соединенных Штатов.

Торговля занимала в их жизни главное место, однако они то и дело обращались за советом к астрологам и без конца рассуждали о магии, стремясь с ее помощью защититься от злых духов. Люди ели, пили, обзаводились семьями, старались достичь успеха во всех сферах деятельности, но постоянно твердили об удаче и счастливом случае. Сейчас американцы, конечно, не вспоминают о демонах, однако все время болтают о «негативном восприятии мира», «идеях саморазрушения» и «недооценке собственной личности». Те же проблемы волновали и жителей Вавилона. Поверь, американцы и вавилоняне действительно очень похожи.

Признаюсь, именно здесь, в Америке, я почувствовал себя в обстановке, наиболее близкой к той, что окружала меня в Вавилоне, обнаружил здесь все самое лучшее, что видел в прежние времена. Мы не были рабами своих богов. Мы не были рабами друг друга.

Назад Дальше