Гордея взяли на другой день после его операции возмездия, спящим у друга на квартире. Командир башкирского ОПОНа[7] получил приказ ликвидировать задержанного при попытке сопротивления, однако Буй-Тур не сопротивлялся и остался жив.
Его допрашивали сначала в местной прокуратуре, потом отослали в Москву по требованию Генпрокуратуры. А там, на следующее утро, пятого августа, к нему прямо в камеру в Лефортово пришли двое мужчин в штатском, один помоложе, с короткой стрижкой и шрамом на виске, второй постарше, лет под пятьдесят, седой, с удивительно прозрачными глазами. Иногда он хмурился, хотя это и не относилось к нюансам беседы. Просто он скорее всего вспоминал какие-то неприятные моменты своей работы.
– Здравствуйте, Гордей Миронович, – сказал седой глуховатым голосом. – Мы в курсе ваших злоключений, поэтому пришли побеседовать о вашей судьбе. Она повернулась к вам темной стороной, а это несправедливо.
– Спасибо за сочувствие, – иронически хмыкнул Буй-Тур. – Хотя видит бог, я в нем не нуждаюсь. Сесть не предлагаю, негде. Кто вы и с чем пожаловали?
– У нас к вам деловое предложение.
– У кого это – у нас?
– Мы из службы ППП.
– Никогда не слышал о существовании такой службы.
– Надеюсь, вы в курсе событий, происходящих в стране. Поголовная коррупция, криминал полез изо всех щелей во власть, беспредельщики отстреливают бизнесменов, мэров и губернаторов десятками, разгул бандитизма достиг критической точки, террористы перешли в наступление… в общем, дела неважные. Вы и сами ощутили, что такое криминальная структура, поддерживаемая чиновниками всех уровней, политиками, силовиками и правительством.
Буй-Тур глянул на визитеров исподлобья.
– Выражайтесь конкретнее, я лекций не люблю.
– Мы знаем, – без эмоций кивнул младший из гостей.
– Вас повязали не потому, что вы без суда и следствия замочили банду, – продолжал седой, – а в связи с тем, что вы осмелились пойти дальше, замахнулись на «крышу» бандитов. Ваш настоящий противник сидит в милицейских сферах, большой начальник, и добраться до него нелегко. Даже нам. А пока в милиции, полиции и Национальной гвардии будут работать подонки, обиратели и вымогатели, идиоты, карьеристы и предатели, порядка в стране не будет.
– А вы, значит, этот самый порядок наводите? ППП – это случайно не «прямое поддержание порядка»?
– Это служба профилактики и пресечения преступлений. Она создана в недрах… одной тайной организации, сведения о которой вы получите, когда согласитесь работать с нами.
– А если не соглашусь?
– Тогда вы просто забудете о нашем визите. Но вы согласитесь.
– Почему вы так уверены?
– Потому что страна требует глобальной чистки от всякой мрази, – убежденно сказал молодой, со шрамом. – Потому что только наша служба сможет это сделать. Потому, наконец, что только с нами вы сможете восстановить справедливость, найти мерзавца, торгующего человеческим горем, и покарать его.
Буй-Тур закрыл глаза, откинулся спиной на стенку камеры. Сказал после паузы:
– Ваша служба… законна?
– В рамках Конституции – нет, – улыбнулся седой. – В глобальном человеческом ведическом смысле – да.
Гордей не обратил внимания на слово «ведический».
– Допустим, я согласен. Что дальше? Как вы меня вытащите из тюрьмы? Что потом? Кто вы?
– Официально мы работаем в Управлении специальных операций ФСБ, а неофициально – на организацию, которая называется Русским национальным орденом.
Буй-Тур невольно качнул головой.
– Не слышал. И чем он занимается, ваш орден?
– О целях и задачах ордена вам расскажут позднее, но обязательно, гарантирую. Главное сегодня – ваше согласие.
– Чем я буду заниматься?
– Ликвидацией бандитов и деятелей, до которых наше правосудие не доходит. Без суда и следствия, разумеется. Точнее – без гражданского суда. Суд будет – наш!
– А вы не находите, что это жестоко? Вдруг произойдет ошибка и вы накажете не того человека?
– Мы еще ни разу не ошиблись, – пожал плечами молодой.
– Ну а если?
– Наше общество вообще жестоко, – сказал седой. – Жестоко по отношению к тысячам детей в детских домах, к беспризорникам, к старикам, инвалидам, к тем, кто оказался на дне не по своей воле. Мы сталкиваемся с жестокостью каждый день, и вы это отлично знаете. Вовсе не факт, к примеру, что подростки и молодые люди, участники групповых драк и беспорядков, – нетрезвые или «обкуренные».
– Они «волки»…
– Верно, «волки», не знающие и не пытающиеся понять законы общественной жизни и нравственности. Но кто их сделал такими? Кто провоцирует их на «стихийные протесты»?
– Телевидение…
– Не только, хотя за ним стоят конкретные люди, кому выгодно, чтобы страна все время воевала сама с собой и всего боялась. Вот от них вам и предстоит избавить общество.
– Их миллионы, – усмехнулся Буй-Тур. – А я один.
– У вас будет группа.
– Все равно.
– Таких групп у нас несколько. Одни работают за рубежом, отстаивают интересы государства, другие внутри страны. Но об этом мы еще поговорим.
Буй-Тур еще раз покачал головой, собираясь с мыслями, помял ладонями лицо.
– Вы меня озадачили…
– К сожалению, времени на размышления у вас нет, – немного мягче сказал седой. – Ваше дело хотят запустить как «образцово-показательное», наказать «по всей строгости закона», чтобы убедить общественность в «справедливости власти». Поэтому решайте сейчас.
– Уже решил. Я с вами. Как вы меня вытащите отсюда?
– Завтра вас повезут для допроса в Генпрокуратуру. По дороге вы попытаетесь бежать, и вас «убьют».
– Круто!
– Здесь подробности операции. – Молодой передал Гордею два листочка папиросной бумаги. – Прочтите и съешьте.
– Хорошо. Что еще?
– Больше у меня все, как говорил один генерал, – с улыбкой развел руками седой.
– Дальнейшие инструкции получите после освобождения, – добавил парень со шрамом. – До встречи.
Седой протянул руку.
– Удачи, полковник.
Буй-Тур пожал сухую и жесткую ладонь гостя, затем второго, и они ушли. Звякнули засовы на двери камеры. Гордей остался один. Спохватился, что не спросил имен вербовщиков неведомой службы ППП, потом прочитал два раза текст инструкции, разжевал листочки папиросной бумаги и проглотил. В душе поднялось волнение, которое он попытался успокоить хождением по камере и физическими упражнениями. Затем лег и уснул.
На следующий день его «убили» при попытке к бегству.
Так бывший подполковник Национальной гвардии Гордей Буй-Тур оказался в сверхсекретной службе ППП Русского ордена и получил в подчинение группу «Сокол» в количестве пяти человек. Через месяц он прошел «боевое крещение», уничтожив генерала уфимской милиции, покровительствовавшего бандитам…
Поезд замедлил ход.
Гордей открыл глаза, выглянул в окно.
Показались пригороды Нижнего Новгорода. Пора было готовиться к высадке.
В купе, кроме него, ехали двое пожилых мужчин, с увлечением обсуждавших газетные новости, и старушка с удивительно
Попрощавшись с попутчиками, Буй-Тур вышел на привокзальную площадь и поймал частника, согласившегося отвезти его в центр города, на Большую Покровскую улицу, всего за «скромных» две сотни рубликов.
Однако на улице Большой Покровской его ждал сюрприз.
Двухэтажный деревянный дом, в котором жили четыре семьи, в том числе – Аграфена Поликарповна с двумя кошками, оказался наполовину сгоревшим. Пожар случился уже давно, судя по убранной территории, но в воздухе все еще пахло гарью. Тем не менее жители дом не покинули, только забили досками и затянули полиэтиленовой пленкой окна. Подивившись такой любви к «малой родине», Гордей нашел квартиру бабушки Аграфены и постучал в обуглившуюся снаружи, обклеенную вокруг ручки газетами дверь.
– Входи, милок, – послышался за дверью знакомый голос.
Буй-Тур потянул дверь за ручку, переступил порог, стараясь не испачкаться. Кутаясь в шаль – в доме температура явно была намного ниже оптимальной, на дворе стоял сырой и холодный ноябрь, – на гостя смотрела хозяйка квартиры, высокая, худая, с морщинистым суровым лицом и прозрачно-голубыми глазами, в глубине которых мерцал упрямый огонек. Бабушка Аграфена всегда казалась Гордею слишком строгой и требовательной, и все же он ее любил и в детстве слушался беспрекословно.
– Гордеюшка! – узнала гостя хозяйка, протянула к нему дрожащие руки. – Приехал! Уж и не чаяла увидеть!
Буй-Тур обнял старуху, чувствуя подступивший к горлу ком.
– Я письмо получил, вот и приехал. Что тут у вас случилось?
– Это я от отчаяния написала. Холода наступают, а жить в этой халупе зимой нельзя, никто не хочет ни ремонтировать, ни в новую квартиру переселять. Да ты проходи, раздевайся, – засуетилась Аграфена Поликарповна. – У меня на кухне газ горит, там теплее. А в комнате плюс десять всего.
Гордей снял куртку, прошел в комнату, оглядел небогатое бабушкино хозяйство – все было знакомо и не менялось много лет, – кинул взгляд на фотографии в рамочках на стене. Покачал головой.
– Это я виноват. Давно надо было забрать тебя в город.
– Да я бы не поехала, Гордеюшка, – махнула рукой Аграфена Поликарповна. – Тут моя родина, тут я отца твоего родила и выходила, тут и помирать буду. Только вот хотя бы последние денечки хочется пожить в тепле и покое. Проходи, позавтракаешь, я тебе омлет сделаю царский, твой любимый.
– Не откажусь, – улыбнулся Буй-Тур.
Они прошли на крохотную кухню, и ожившая, повеселевшая старушка занялась плитой, начала пересказывать новости:
– Мы уже второй раз горим, Гордейша. Поджигают, антихристы, чтобы им пусто было, чуть не каждую неделю. Дома на улице старые, им по сто с хвостиком лет будет, но крепкие еще, столько же простоят, а кому-то в верхах очень хочется тут строительство многоэтажных гаражей развернуть, вот и выгоняют нас отсюда таким способом. Соседский дом тоже подожгли, все сараи сгорели, даже кирпичный с магазином пытались поджечь, спасибо, пожарные отстояли.
– Да глупости это все, – не поверил Гордей. – Никто в наше время не станет терроризировать население таким образом, ради новостройки, проще договориться с мэрией и выселить людей официальным путем. Дать им другие квартиры. Дешевле обойдется.
– Может, оно и так, да только слухи идут, что схватились какие-то крымальные группировки меж собой, нашу улицу не поделили, вот и поджигают дома друг другу в отместку.
– Наверное, не крымальные, а криминальные? – улыбнулся Буй-Тур.
– А один бес!
– Вы не пробовали в милицию обращаться, к властям?
– Как же, не один раз петиции писали и на прием ходили, да так ничего и не выходили. Если квартиры и дают, то у черта на куличках, в Гнилицах или в Сормове, где ни магазинов, ни рынка поблизости не видать, а куда мне старой ездить по магазинам, по транспортам клыпать, коли я еле ползаю? Как-никак девяносто пятый годок пошел. Да что это я все о себе? Рассказывай, как живешь. Женился иль бобылем ходишь? Давненько я от тебя весточки не получала.
Буй-Тур почувствовал угрызения совести, обнял бабушку, пробормотал виновато:
– Прости неразумного, я человек военный, подневольный, служу там, куда пошлют, оглянуться по сторонам не успеваю. Но теперь обещаю приезжать чаще. Разберусь тут с вашими ЖЭКами и хозяйственными службами, уеду, конечно, но по весне обязательно навещу.
– Да я не в обиде, – мягко сказала бабушка Аграфена. – Сама была молодая, родителей не часто вспоминала. Правда, время было другое, тяжелое, послевоенное, учиться надо было и работать. Погоди-ка, помешаю, а то сгорит все.
Гордей сел за стол, любуясь суетой бабушки.
– Да и наши времена не из легких, бабуля. Без войны нас завоевали супостаты, до сих пор прийти в себя не могу, поверить, что великая Русь стала подневольной Россией. Куда ни кинь взгляд, что ни тронь – везде завоеватели у власти, нами управляют. Отсюда и все беды наши.
– Я тоже это вижу, внучек, не слепая, – пригорюнилась Аграфена Поликарповна. – Смотрю телевизор, а там все нерусские люди об устройстве русской жизни рассуждают. При коммунистах и то такого не было. А уж при царе – тем боле.
– Цари нынче другие пошли, – усмехнулся Гордей. – Президенты, премьер-министры, депутаты… и все норовят отхватить кусок пожирней, украсть или отнять. Живем, как в той песне:
Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися.
А мы тоже не сидели,
Того дожидалися.
Бабушка оглянулась на внука, с лукавой усмешкой погрозила ему пальцем.
– Ой, не верю я, что ты из тех, кто дожидается. Сызмальства упрямый был, упертый, как Мирон-покойник говорил, царство ему небесное. Всегда окорот хулиганам давал. Неужто изменился?
Буй-Тур засмеялся.
– Ты права, бабуля, не изменился. Терпеть ненавижу, когда врут, воруют, обижают маленьких и предают своих! Вмешиваюсь, знамо дело, за что и получаю подзатыльники. Вот недавно иду по улице, вижу, к торговой палатке машина милицейская подъезжает. Выходят двое бравых служителей порядка, что-то говорят женщине-продавщице, и она безропотно начинает набивать пакет фруктами, протягивает им. Да еще деньги сует! Представляешь? Ну, я не удержался…
– Эк, удивил, – не обратила старушка внимания на обмолвку внука. – Все знают, что милиционеры дань собирают со всех торгашей. Я их не оправдываю, но и торговцев не привечаю. У нас в Нижнем всей торговлей кавказцы заправляют, чего их жалеть? Ты где-нибудь в других городах видел, чтобы торговцы русскими были?
– Редко, – признался Гордей, жалея, что затронул эту тему.
– Вот и у нас все рынки в городе – черные заполонили. Азербайжаны, армяны, таджики и чечены… А власть берет с них мзду и ничего не делает, чтобы нас защитить.
– Ничего, все скоро изменится, – пообещал Гордей. – Найдутся люди, наведут порядок в стране. Будет и на нашей улице праздник.
Аграфена Поликарповна поставила на стол дымящуюся сковороду с омлетом.
– Ешь, вот грибочки соленые, капустка, огурчики, свое все. Летом-то я на участке живу, а зимой… Ладно, не буду жаловаться. Я так рада, что ты приехал! – Она села напротив, подперла кулачками голову. – Скучаю я по тебе, внучек. По мамке твоей скучаю тоже, по Светочке… – В глазах старушки набухли слезы. – Так хочется на могилку к ним сходить, да уж очень далеко Уфа-то…
Буй-Тур пережил сердечную судорогу, с трудом удержался, чтобы не заплакать самому.
– Весной я заберу тебя, и мы слетаем в Уфу.
– Доживем – увидим. Где ж ты теперь служишь? Все там же, в Чечне? Письмо я тебе на старый адрес послала.
– Мне его передали в Москве. Я теперь в столице живу, а работаю в одной секретной службе.
– Военной? Али в фэсэбэ?
– Не в ФСБ, но тоже в очень серьезной и крутой, – улыбнулся он. – Наводим страх на бандитов. Доберемся и до Нижнего Новгорода.
– Хорошо бы, – покивала старушка. – Только ты на рожон-то не лезь, знаю я тебя, бедового. Ты всегда норовил прежде всех в огонь кинуться.