— Куда ты их задевал? Где спички?
Отец ударом распахнул створки окна:
— Что?
— Горит! Горит!
— Да говори толком! — зло крикнул отец.
— Эта железяка твоя! Скорее, Тимофей!
Однако отец упрямо стоял и спрашивал:
— Толком говори!
Голова ночного сторожа Михайлы замоталась за окном в какой-то невыразимой муке:
— Железяка, которая вместо лошади!
Отец сорвался с места.
— Что в сарай поставили, — продолжал мотаться за окном сторож. — Ты еще ее керосином кормил! Ну, как ее звать?!
Одевшись на ходу, отец ударом ноги распахнул дверь, выскочил во двор. Послышался топот его сапог, голос старика Михайлы. Мать все еще металась по избе в поисках спичек, потом тоже убежала.
В открытое окно с улицы доносились взволнованные голоса.
Федор вырвался из кровати.
Как он мог оставаться дома, когда произошло такое! Горел трактор, о котором всю зиму только и говорили на селе. Сколько вечеров собирались сельчане в их доме, до одурения чадили злым самосадом, судили и рядили, подсчитывая, что может лошадь и что может трактор.
Никак не мог Федор найти сапоги. Грязь не подсохла на дворе, хоть весна, и со дня на день пора было начинать пахоту. Федор заплакал с досады, хотел босиком сигануть через окно, да вспомнил, что в сенях сапоги оставил — грязные. Накинул шубенку и как был без шапки — за всеми.
Все село всполошилось — бегут к горящему сараю. Отблески огня прыгают в окнах домов, тревожные отсветы бродят по стенам. Ночь темная, безлунная, огонь ярче яркого. Федор искал отца и мать.
Неожиданно толпа смолкла, замерла. Федор без труда протиснулся меж взрослыми, влез в первый ряд.
— Тимофей! — это был голос матери. Федор увидел ее. Она стояла близко к огню и смотрела куда-то вверх. И Федор посмотрел туда же. Ворота сарая, в котором находился трактор, охватило пламя. Соломенная крыша тоже была в огне, лишь один подветренный угол постройки еще не горел. И по этому углу, цепляясь за венцы, лез к крыше его отец.
— Тимофей! — снова крикнула мать. — Остановите его!
Позади в толпе слышались голоса:
— Попробуй останови…
— Чего же ворота не открыли?
— Они-то и загорелись.
— Пашка поджег!
— Кому ж еще надо!
— Мироеды!
— Облили керосином и подожгли. Попробуй сунься. Постаралось кулачье!
Клубы дыма заволокли фигуру отца.
— Тимофей! — мать бросилась к углу сарая. Федор упал, вскочил, побежал за ней. Он не плакал.
Он твердо помнит, что не плакал. Попробовал заплакать, но слезы мешали видеть. Он вытер их.
Вдруг в сарае послышалось тарахтенье.
Толпа онемела.
В тишине трещал пожар, и из этого полымя доносился рокот мотора. Потом мотор взревел. С хрустом разлетелись пылающие ворота сарая. И из пламени выполз горящий трактор, за рулем — отец Федора.
Толпа ликовала. Бросились тушить трактор и тракториста…
Вот после той ночи лицо у отца перетянули ожоговые шрамы. Страшное стало у него лицо.
Вспоминая об этой ночи, — а Федор не любил вспоминать о ней, — он не мог припомнить каких-либо своих чувств. Словно он там не присутствовал. Он помнил, как били самосудом Пашку, который действительно поджег сарай с трактором. И забили бы насмерть, если бы не отец…
В землянке появился вестовой из штаба, и Королев ушел вместе с ним.
— Значит, идем? — спросил его вдогонку Федор.
Кузьма не ответил. Пристроив форсисто пилотку, он вышел.
Федору захотелось поворчать, мол, командирит, так и нос задрал, но он промолчал, потому что младшему лейтенанту он не рискнул бы задать вопрос, а субординация есть субординация.
Может, Королев за пополнением пошел.
«Кузьме определенно всучат кого-нибудь», — подумал Федор. Он опять забрался в угол на нары, отвернулся к стене и почему-то вдруг насупился. Сердился он на всех.
Вскоре вернулся Королев. С ним пришел кто-то.
— Знакомьтесь, — сказал старшина. — Иван Булатов.
Пользуясь тем, что у него повязки на голове и руках, Федор не поднялся.
«Этот Булатов сегодня на дело пойдет, а я буду на нарах валяться», — зло подумал Федор и еще крепче зажмурил глаза. Он слышал, как разведчики знакомились с новым Иваном, как на груди у того позвякивали медали, когда он тряс руку.
«Ишь, хвастается», — злил сам себя Федор.
Вот они уже рядом.
— Иван, — говорит «тройной».
— Иван, — отвечает Булатов.
— Придется тебя, сынок, по фамилии отличать.
— Федор спит? — спросил Королев.
— Уснул.
— Это Федор, который троих приволок? — опросил Булатов.
«Паршиво, что сразу не встал», — подумал про себя Федор.
— Разведчик — золото, — сказал Королев. — К ордену, генерал сказал, к «Славе».
«Просыпаться» после таких слов просто подлость. И Федор старался дышать как можно глубже и спокойнее, даже посапывал на всякий случай. Злость прошла, потому что злиться на товарищей, оставляющих его в тылу, при первейшем же рассуждении оказалось просто глупо…
И все-таки было как-то и тоскливо и беспокойно, сосало под ложечкой.
Так пролежал Федор весь вечер. Даже ужинать не вставал. Сначала ждал, что его разбудят. Но «тройной» Иван остановил Тихона:
— Чего беспокоить человека? Наесться всегда можно. Ты вот выспись всласть.
Глыба проворчал в знак согласия что-то неразборчивое.
По настроению Булатова Федор понял: тот очень рад, что попал в разведку, и волнуется перед поиском.
— Я и на гармошке могу, — услышал Федор голос Булатова. — Только инструмента нет. Неделю назад прямым попаданием блиндаж разбило. Сами-то уцелели — у соседей схоронились, будто знали.
— Есть у нас инструмент, — сказал Королев. — Вернемся с задания, покажешь, чего можешь. Жаль Федора сейчас будить.
* * *
— Не везет нам на музыкантов… — проговорил «тройной» Иван. Его длинное лицо было сумрачно. — Еле выбрались. Крепко затянули фашисты оборону.
— И «язык» — черт те что, — поморщился Глыба. — Обозник какой-то. Видать, только появился.
— Обозник тоже дай бог сколько знать может… — заметил Королев.
— Особенно с полными штанами, как этот, — не унимался Глыба.
Разведчики вернулись из поиска голодные, обросшие и злые: погиб Булатов.
Прихватив гармошку, которую он поставил на видное место перед приходом разведчиков, Федор отнес ее обратно в темный угол.
— Чует мое сердце — послезавтра опять пойдем, — сказал Глыба, — до черта техники у немцев напихано. Нужен стоящий «язык».
— Нужен-то нужен, а как его взять? — протянул «тройной» Иван. — Как пить дать — не просочиться нам. Нипочем.
Федор слишком хорошо знал Ивана — тот не станет понапрасну говорить, да еще такое. Королев глянул на Ивана серьезно, как бы соглашаясь с ним.
— Завтра с утра пойдем на передовые посты. Говорят, оно мудренее вечера. Надо искать лазейку.
Утро мудренее не стало. Еще затемно Глыба, Королев и Федор ушли на передовые посты — изучать вражескую оборону.
Вместе со старшиной Федор в густых утренних сумерках отправился на НП.
Выпал иней, и ночная тьма поредела. Рассвет наступил как бы раньше и длился дольше. Затянутое сплошным пологом небо светлело исподволь. Было зябко. Воздух колол ноздри и першил в горле. Земля и травы запахли очень сильно, когда стали оттаивать.
Разведчики поступили чрезвычайно нагло, заняв под НП взгорок, прострелянный противником до такой степени, что выглядел перепаханным. Фашисты обстреливали его регулярно с десяти до половины одиннадцатого и с шестнадцати тридцати до семнадцати. Они «воспрещали» использовать взгорок под пулеметное гнездо, вести на нем сооружение дзота. Они воспрещали все стационарное, но НП разведке нужен был лишь как точка с широким сектором обзора. И то ненадолго.
Перед взором Федора открылась передовая. «Классическая передовая», как сказал бы младший лейтенант Русских. Наши позиции протянулись вдоль опушки леса. Сразу за первой линией траншей начинался пологий склон лощины. По дну ее не то чтобы тек, а сочился ручей. Крохотная узкая пойма его поросла густой жесткой осокой, кое-где поднимались хилые купины лозняка, далеко справа, где стояла разрушенная теперь запруда, росли пять старых ветел. Они торчали в разные стороны, словно перессорились между собой еще в молодости, а уйти подальше друг от друга не хватило сил.
Правый берег ручейка, названия которого на карте не значилось, занимал враг. Склон там поднимался круче, но совсем незначительно. На середине склона протянулся перелесок метров в двести шириной. Он обрывался у тех самых старых ветел. За перелеском шло поле, судя по цвету соломы — овса. Дальше — опять полоса перелеска, видимо овражистого, потом взлобок — и село.
Вправо и влево тянулись поля. Там расстояние между рубежами было больше, а местность совсем открытая. О том, чтобы пробраться в фашистский тыл или взять «языка» на передовой, и говорить не приходилось.
Здесь же, на немецком рубеже, перемежались поля и перелески, можно было что-нибудь придумать, найти лазейку во вражеской обороне и прошмыгнуть.
Но прошмыгнуть-то оказалось негде.
Склоны лощины, конечно же, пристреляны с нашей и с противной стороны, как стрельбище. Да и укрыться на этих склонах попросту невозможно. Даже воронки от снарядов и мин не могли послужить убежищем. Они располагались ниже огневых точек и просматривались почти до дна со взлобков. Только, пожалуй, кратеры от авиабомб можно было посчитать надежными укрытиями.
Эти-то крупные воронки старшина и поручил Федору нанести на план.
Разведчики проторчали на взгорке до десяти часов и успели уйти, прежде чем фашисты принялись его обрабатывать.
Убедились, что их оборона тут действительно настолько плотная, что комару носа не просунуть. Четыре дня дежурили разведчики на своих наблюдательных постах. По вечерам собирались, прикидывали так и сяк — ничего не получалось.
Вечером в землянку пришел начальник разведки. Он попал к ужину и долго сидел молча, будто только проведать пришел, а потом вдруг:
— Хоть и дало начальство сроку неделю… Да не дождалось. Посылают сегодня дивизионную разведку.
Королев нахмурился, потрогал усы, прокашлялся, но ничего не сказал. Глыба усмехнулся, а «тройной» Иван потрогал свой длинный подбородок, словно желая убедиться, что выбрит он достаточно тщательно. Федор опустил глаза, хотя ему, наверное, как и каждому, хотелось сказать, что весть не из приятных, но знают ли дивизионные разведчики передовую так, как они? Конечно, дивизионные могли иметь сведения и по другим участкам, но появление капитана означало одно: выбрано именно их месторасположение. Может быть, они что-то просмотрели?
— Приказ, который нам дан, не отменяется, — добавил, помолчав, капитан.
Капитан продолжил:
— Они собираются на стыке пройти, — начальник полковой разведки ткнул пальцем в карту.
Молчащий Лапотников дернул головой:
— Мины там, новые противопехотные — прыгающие «лягушки».
— Они саперов с собой берут.
Капитан, прищурив глаз, чтоб не мешал дым папиросы, спросил:
— Как же вы думаете выполнить приказ?
— Не знаем еще, товарищ капитан.
— Осталось три дня, — капитан поднялся. — Срок на пределе.
Глубокой ночью противник поднял такой тарарам, что и без иных сведений стало ясно: не прошли дивизионные.
Потом разведчики долго торчали на передовой. Когда начинался артиллерийский и минометный обстрел, фашисты исчезали из траншей по проходам во вторую линию окопов. То же делали и наши. Но стоило затихнуть минометному или артиллерийскому обстрелу, как по ходам сообщения фашисты, как и наши солдаты, переходили в первую линию.
Первые дни так же поступали и разведчики. Но сегодня Королев решил присмотреться к позициям и остаться во время обстрела в блиндаже.
Ждать минометного налета долго не пришлось.
Разведчики спрятались в блиндаже. Здесь был и кое-кто из хозяев.
— Чего это вы? — удивился Глыба. — К богу на свиданье торопитесь?
Один из солдат махнул рукой:
— От этой курносой не набегаешься.
Сидеть под огнем в блиндаже Федору приходилось не часто, да и не доверял он почему-то накатам. Чутко прислушивался к стрельбе. В поле, там хоть по звуку слышишь недолет, перелет, а в воронке — так любо-дорого. Русских говорил, что снаряды в одно и то же место почти никогда не попадают. А тут, в блиндаже, и рядом разорвется фугас, а накат съедет — накроет.
Сначала фрицы вроде баловались, а потом принялись долбить передовую всерьез. Разрывы слились в свирепый, оглушающий гул. Земля под взрывами дергалась, тряслась. Крякал и трещал накат. Уши заложило.
Едва смолкло, разведчики выскочили из блиндажа.
— Сейчас наши вдарят! — погрозил кулаком Глыба. При первых же залпах фашисты скрылись из первой линии.
— Королев, — потряс Федор своего командира.
Тот нахмурился, но не обернулся.
— Товарищ старшина, — сначала Федор подумал было обидеться на Кузьму: отвечал же тот на неуставное обращение в землянке, чего же тут требует? Но мысль, мелькнувшая у него, представлялась такой неожиданной, рискованной и в то же время верной, что обида отошла на самый задний план. — Товарищ старшина! А ведь среди фрицев тоже смелые есть.
— Убедиться хочешь? — усмехнулся Глыба.
— Ну да! Можно и так поверить.
Сердитый Королев оторвался от бинокля:
— Загадки да ребусы на последней странице «Огонька» печатают. Дело есть-так говори.
— Я и говорю… Наверное, и у фрицев есть солдаты, которые остаются в блиндажах во время нашего обстрела. Наши дают огня, — очень торопливо заговорил Федор, боясь, что его не дослушают до конца. — Мы подбираемся к ихним траншеям…
— Давай, давай… — Королев вновь приник к биноклю, безнадежно вздохнул.
Но Федора уже нельзя было остановить.
— …мы подбираемся… наши — молчок. Мы в блиндаж. Хватаем этого храброго вояку. Наши — огонька, чтоб удержать фрицев во второй линии. Мы сидим в блиндаже. Опять наши молчок. Мы — на нейтралку. Наши — отсечный. А мы с «языком» к себе.
— Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить, — длинно, как ругательство, проговорил Глыба.
— Это вы, ребята, зря! — ехидно сказал Иванов.
— Точно получится! — горячился Федор.
— Загнуться под своими минами? — спросил Глыба. — Нет, Федя, это ни к чему. Пошутить — так не ко времени.
— Товарищ старшина, — обратился «тройной» Иван к Королеву. — Товарищ старшина, давайте хоть по времени прикинем. С минометчиками поговорим.
Королев долго молчал, будто не слышал, потом повернулся, тронул согнутым указательным пальцем усы, широко улыбнулся:
— А ведь действительно дело!
— Конечно, Кузьма, дело… Простите, товарищ старшина, — вытянулся Федор, но Королев только рукой махнул.
— Наши начинают. Засекайте время, — приказал Королев. — Осторожней, черти! Снайперу на мушку не угодите. Они во время обстрелов что осенние мухи.
Федор приник к щели. Отметив время, он мысленно рванулся через ничейную полосу к немецким траншеям. До них пятьсот метров.
«Нет, так не пойдет, — остановил сам себя Федор. — Двигаться надо ползком, — от воронки к воронке. Хорошо, что Королев поручил мне нанести их на план!»
Остальную часть дня заняло совещание с начальником разведки.
Налет назначили на одиннадцать дня.
«Домой», в свою землянку, разведчики вернулись поздно, усталые, притихшие. Ужинали торопливо, словно старались поскорее лечь отдыхать и остаться наедине со своими мыслями о завтрашнем дне.
Уже когда Королев задул коптилку, Федор неожиданно спросил:
— Кузьма, а куда же пчелы денутся? Ульи ихние разбиты…
— Пчелы?
— Да.
— В дупле попрячутся. Одичают.
— А обратно их приручить можно?
— Спи, Федор! Вернемся — расскажу. Долго говорить надо. И что тебе до них? — ворчливо удивился Королев, но ему стало очень приятно, что Федор вспомнил о пчелах, и в такую минуту: «Нет не задубела душа у парня!»
— Подумалось.
Глыба раздраженным фальцетом откликнулся из угла:
— Дайте спать!
Лапотников произнес нараспев:
— По-го-во-рить хо-чешь, п-пойдем. Не с-с-спится м-мне…
— Всем спать, — приказал Королев. — Когда с меня наказанье снимут — командовать вами?
В землянке Федору вспомнился пионерский лагерь и вечерний сердитый голос вожатого, который опаздывал на танцы, если в палате долго не засыпали. Он улыбнулся про себя, стало очень тепло на сердце, и пришел сон.