– Что нужно? – почти покорно спросил Степанов. Он уважал своего директора, где-то даже, может быть, побаивался, хотя особых грехов за ним не было, но больше всего был ему благодарен за то, что тот предоставил ему тихую гавань, где борьбу с окружающим миром можно было переложить на другие плечи. И еще боялся эту гавань потерять.
– Я передал Роману Пашин маг-код.
При этих словах брови тишайшего, как считали многие, поползли вверх. Для тех, кто в этом понимает, это все равно что выставить собственную жену на панель. Позор! Позор и предательство. Такое не то что непростительно, это даже больше чем преступно. Спокойный и внешне даже индифферентный маг Михаил Михайлович Степанов в определенных ситуациях мог взорваться похлеще, чем иная бомба. Это была именно та ситуация.
Но Горнин знал, что говорил.
– Роман меня на воде уделал. Забодяжил у Лидки под носом. Что с нее взять – девчонка. Плюс та история. С таможней. Гад. Но с ним я сам разберусь. Надо Пашу выручать. Сделаешь? Миша, больше некому. Я еще под ломкой. С час пройдет, не меньше.
Степанов отвернулся.
Оправдаться можно в чем угодно. Почему-то у начальников это особенно хорошо получается. Они всегда из дерьма чистенькими выскакивают. Натура у них такая. Но объективно – если все это правда – нужно помочь. Выложиться. Да. Только если говорить по правилам, без всяких экивоков, то Петрович Пашу подставил. И не его одного. Он всех подставил. Значит, может подставить и потом. Нет ему теперь веры. Как нет, выходит, и тихой гавани с сытной кормежкой.
– Я уйду, – сказал в сторону «дальнобойщик».
– Как сам решишь. Но сейчас-то, а?
– Я попробую, – глухо и неприязненно ответил Степанов. – Какой код?
– Сейчас... – Горнин собрался с мыслями. – Ба! Второй! Второго уровня. Давай присаживайся.
– Я стоя.
– Извини, забыл, – засуетился маг-директор. Ему на глаза попался практически непочатый бокал на столе. – Коньячку хлебнешь?
– Можно.
Пока Степанов, делая пассы, настраивался на контакт, маг-директор ринулся было к столу, на котором стоял бокал, взял его, едва не расплескав, но тут же замер. Вода. Коньяк. Хватит глупостей.
Быстро подошел к окну, распахнул форточку и выбросил бокал вместе с коньяком наружу, на асфальт. По оконному стеклу потекли маслянистые желтые капли. Звук разбитого стекла еще только долетал, когда он уже доставал из шкафа новый бокал и непочатую бутылку в бордовой картонной коробке.
Наливал он щедро, но не под край, зная, что при напряжении, которое может испытывать маг, работающий в качестве передатчика, руки, бывает, трясутся так, что в самом глубоком и узком стакане даже капли не остается.
В январе одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года в Подмосковье и на Сахалине в один и тот же момент начались жуткие снежные бури, длившиеся восемь с половиной часов. Никто, конечно, не связал два этих явления воедино; метеорологи могли себе позволить говорить самое большее об аномальном атмосферном явлении, не обусловленном метеопрогнозом. Да что там, такие прогнозы в лучшем случае сбываются на семьдесят процентов. Словом, совпадение, заслуживающее внимания только для узкой группы специалистов, которые об этом забыли через неделю. Правда, военные пытались что-то раскопать, но и их боевой запал был аккуратно погашен в те же сроки. И лишь пять-семь человек знали, что тогда два практикующих мага, не сошедшиеся во мнении о принципах и допустимости воздействия, выясняли отношения по-своему. Одним из них был молодой еще Михаил Степанов, позже попавший в психиатрическую больницу с сильнейшим нервным истощением. Другой... Другой, променяв столицу СССР на техасский Даллас, теперь помогает впавшим в климакс дамочкам, получая за свои услуги, как говорят, большие гонорары. Магом его никто давно уже не считает. Нет такого мага, сдулся. Есть обычный, пусть и успешный, психотерапевт в американском городе, где когда-то застрелили президента.
– Хлебнешь?
Михаил Михалыч мотнул головой.
– Дай нюхнуть, – сказал он низким, идущим из живота голосом.
Горнин поднес бокал ему под нос, напряженно глядя в глаза.
Ноздри мага раздулись, впитывая алкогольный аромат. Один вдох. Второй.
Лицо окаменело.
Готов.
Горнин, не найдя, куда поставить бокал, просто уронил его на ковер. И распахнулся на передатчика.
Из живущих мало кто, а может, и вовсе нет никого, способного похвастаться, что видел двух сильных магов, работающих за предел в адрес. Да не в адрес какой-то там тети Клавы, а в адрес сильного практикующего мага, накладывая на него запрет.
Просто для примера, для наглядности, это можно сравнить с электродуговой сваркой, когда сварщик сваривает две металлические детали. Дуга искрит, плавя металл, на окружающие конструкции падают горячие капли, которые ничем и никогда невозможно вытравить. А те, кто смотрит на этот процесс без защитного стекла, ловят, как говорится, «зайчиков», то есть получают ожог роговицы глаза. Минимум что бывает – это недели две нельзя смотреть на сколько-нибудь яркий свет, но при этом глаза постоянно слезятся. Ну а максимум... Словом, лучше не смотреть, а уж коли попалось, то отворачиваться.
– Ну? – хрипло спросил Горнин.
– Его нет.
– Что?
– Закрылся.
Опоздал... Что за паскудство! Ну, Рома! Теперь берегись!
Глава 7
ПАВЕЛ
Такого восхитительного, легкого и светлого пробуждения он не помнил. Наверняка подобное уже было когда-то, но очень давно. Может, в детстве или в юности, когда груз забот минимален и весь прост и легко решаем.
Проснувшись, еще хотелось нежиться в кровати, баловать себя, разрешать своему организму не напрягаться, даже мурлыкать и – обязательно! – потягиваться с закрытыми глазами. С закрытыми непременно. И приговаривать, как бабка в детстве говорила: «Возьми, возьми мою лень».
Подчиняясь лени, он раскинул руки, не открывая глаз, и потянулся, чувствуя на щеке тепло солнца. Лень. Лелеять лень.
И в секунду все перевернулось.
Его расслабленные со сна пальцы наткнулись на какое-то тело, на кожу. Вдруг всем существом он ощутил, что лежит не на своей кровати и вообще не дома, потому что пахнет иначе и вообще все не так.
От желанной неги не осталось и следа не то что в секунду – в миг! Хлынувший в кровь адреналин заставил распахнуть глаза и, подскочив, сесть, сбрасывая с груди одеяло.
Где я?!
Все оказалось не так страшно, как внезапно возникшая в мозгу картинка. Он был у Любки. В ее офисе. Точнее, в их офисе. И она сидела в низком кресле рядом с тахтой, преданно глядя ему в лицо. Или влюбленно?
– Привет, – проговорил он хриплым со сна голосом.
– Доброе утро, – пропела она. – Хотя на самом деле еще ночь.
Действительно, комнату освещал только приглушенный свет торшера, в щели между плотными шторами было темно, только поблескивали редкие квадратики горящих окон. И вправду ночь.
Он потянулся, оглядывая комнату. Организм еще не окончательно отошел ото сна, но мозг по привычке анализировал обстановку, хотя нужды в том, в общем-то, не было. Просто привычка, выработанная за годы работы у Горнина.
В приглушенном ночном свете комната выглядела иначе, нежели днем. В ней было даже уютно. Он вдруг подумал, а где же спала Любка. На тахте рядом с ним места было маловато, разве только в обнимку, но в обнимку он засыпать не умел, даже будучи в сильном подпитии. Она, что же, вот так вот в кресле все время и просидела? Он посмотрел в ее ждущие глаза.
Мама моя дорогая! Да она же действительно его любит!
Павел взял ее за кисть.
– Прыгай ко мне, – предложил он, двигаясь.
– Не-а, – помотала она головой.
Он собрался обидеться, но вдруг понял, что спал в одежде. Только что без обуви. Он вскинул руки и потянул свитер через голову.
– А так? – спросил он.
– Уже лучше, – промурлыкала Любка.
А вскоре стало и совсем хорошо, когда она залезла к нему под толстый плед овечьей шерсти, изготовленный, если верить красочному лейблу, в Канаде.
Угомонились они минут через сорок, после чего Любка заснула с довольной улыбкой, при этом все норовя прижать Павла к себе, действуя как заправский собственник. Но спать в таком положении он не привык, да и, если честно, не хотелось.
Встал, закурил, с сомнением посмотрел на бутылку «Мартеля» и обратился к холодильнику, где, к полному своему удовлетворению, обнаружил несколько бутылок пива. Таким образом дилемма «пить или не пить» решилась в пользу «пить», но умеренно. На часах было половина третьего. До утра времени хоть залейся. Пива не так много, но в случае чего... От соблазна он убрал коньяк с глаз подальше. Он был немного знаком с работами Похлебкина, ныне покойного, который утверждал, что пить можно только после трех часов дня и до двенадцати, тогда алкоголиком не станешь. Тезис спорный, но противопоставить ему нечего, и, насколько Павел знал, никто не смог квалифицированно возразить.
Ясно, что до утра ему уже не заснуть. По крайней мере здесь. Но уходить домой было как-то просто некрасиво. Со стороны это выглядело бы так, что он воспользовался женщиной и удрал восвояси, как последний альфонс.
Одевшись, он уселся в кресле и вытянул ноги, удобно расположив на журнальном столике пиво и сигареты. С такой позиции ему хорошо была видна посапывающая во сне Любка, даже сейчас умудряющаяся сохранять на лице довольное выражение. Хорошая она баба. Может, и впрямь жениться на ней? А что? Жена из нее получится отличная, сама она работящая и не скандальная, а если они на пару будут вести дело, то с ее хваткой и его знаниями быстро пойдут в гору. Он вдруг вспомнил министерскую жену, заплатившую за сеанс тысячу евро. За один сеанс! Для него эта сумма не была чем-то запредельным, он и побольше получал, но тут куда спокойней и явно видна перспектива. По крайней мере он не ушел в никуда. А там, глядишь, станет «потомственным магом и целителем отцом Павлом». Хотя нет, громкая известность его не привлекала, пусть он и понимал, что такого рода бизнес требует рекламы. Вот Любке, например, ее роль нравится. Ну вот и пусть ей будет хорошо.
Выпив с полбутылки, он снова закурил. Так что же произошло на терминале? Почему Петрович убежден – именно убежден! – что это его рук дело? Подстава? В этом мире все, как известно, возможно, даже самое невозможное, но все же подделать след работы мага – это, извините, не почерк воспроизвести.
Хотя, спрашивается, почему бы и нет? Порой, например, считается, что невозможно заставить человека что-то сделать против его воли. Разные люди, в разных местах, по разному поводу и в разных обстоятельствах утверждают это на голубом глазу. Но стоит лишь вспомнить гипноз, как подобная уверенность резко ставится под сомнение. Правда, в ответ это зачастую вызывает резкую же ответную реакцию, порой заставляющую тушеваться сомневающихся, но дело не в этом.
Если возможно подделать почерк, голос, запах и воспроизвести отпечатки пальцев, то отчего же нельзя подделать почерк мага? Пускай примеров этого Павел до сего дня не знал, но, в принципе, это возможно? Почему нет? Заблуждаться можно только в меру собственных знаний, но если предположить, что эта мера не полна, то тогда уже появляется возможность избавиться от заблуждений. По крайней мере хотя бы плацдарм для возникновения такого желания, который Архимед назвал точкой опоры.
Тогда возникает справедливый вопрос – «Кто?» «Зачем?» тоже стоит в очереди. Ну хорошо, пусть будет «зачем?». Скомпрометировать Петровича? Может быть. И при этом подставить его сотрудника так, чтобы их отношения разорвались, что, собственно, и произошло. Надо было вчера не корчить из себя обиженного и оскорбленного, а спокойно разбираться. Хотя Петрович себя тоже не ангельски повел. Терпеть такое...
Любка во сне всхрапнула, на секунду перестала дышать и перевернулась на другой бок. Павел встал, подошел к окну и приоткрыл форточку. Накурил он здесь. Ладно, ничего страшного. Бывало и хуже. Внизу по проезжей части шла парочка. Он ее держал за плечи, она его за талию. Похоже, оба прилично поддатые. Молодежь. Приткнуться им некуда. Шарятся по подъездам и дискотекам. Романтика. Вот почему любовь называют романтическими отношениями, и житье в холодных палатках при обилии гнуса и прочих мерзостей – тоже романтикой. Что общего? Неустроенность? Потому что и то и другое удел молодых? Романтику родили романисты.
Но ведь такого рода подделку может соорудить только тот, кто владеет мастерством. Очень серьезно, квалифицированно владеет. Петрович, скажем, такое проделать не смог бы. Или смог? Тут вопрос. Но ему-то это вроде бы и не нужно. Он, конечно, большой темнила и бюрократ в душе, то есть склонный ко всяким игрищам вроде дворцовых заговоров и переворотов, но в принципе мужик неплохой. Во всяком случае, не подлый. Так что такие подставы не в его стиле.
Тогда кто?
Павел отставил пустую бутылку, дошел до холодильника и взял другую, при этом стараясь не шуметь. Любка спала, отвернувшись к стенке, при этом ее округлое плечо соблазнительно высовывалось из-под канадского пледа чистой шерсти. Чертова баба. Сама спит, а другим не дает. Так и хочется разбудить. Он убавил яркость торшера почти до минимума. Пускай человек поспит.
Он подошел к окну с бутылкой пива в руке и посмотрел вниз. Мимо на черепашьей скорости проезжал даже на вид тяжеловесный джип. Не иначе как бандиты выехали на свой промысел.
Петрович, конечно, темнила. Оно, в сущности, и правильно, не фиг подчиненных волновать и посвящать. Но кое в чем он проговаривался. Специально ли, нет ли – кто его знает. Только из некоторых событий, даже не так – из происходящего, – Павел сделал кое-какие выводы. Не то чтоб он специально следил и анализировал. Это порой само собой происходит, на автомате. Да и Степанов, святая душа, иногда рассказывал, особенно под расслабляющим воздействием алкоголя. Словом, имеется у Петровича некий соперник-конкурент, недруг и завистник. Раза два он мелькал в офисе. Красивый такой дядька. Импозантный. Богатый. И идет от него... В одном американском фильме прозвучало понятие «Сила». Именно с большой буквы. В Сообществе такого слова в обиходе нет, говорят просто «есть», но сути это не меняет. Вот такой тип мог бы устроить подмену. Это ему и по характеру, и по плечу.
Павел, неспешно попивая пиво и углубившись в себя – на вчерашний коньяк оно ложилось просто замечательно, – вдруг услышал некий звук в прихожей. Сначала не поверил. Показалось? Даже на часы посмотрел: почти половина четвертого. Сна – ни в одном глазу. Может, мыши тут завелись? Или показалось? Вроде того, что обои потихоньку отклеиваются, издавая при этом легкий треск. Такое бывает.
Он напрягся, вслушиваясь в темноту. Торшер светил не ярче карманного фонаря с подсаженной батарейкой, подкрашивая комнату красноватым цветом и едва доставая до стен, не говоря уже об углах, где нежной паутиной притаился сумрак.
Он посмотрел на сладко спящую женщину. Может, это она, утонув во сне, непроизвольно издала какой-то звук, а он просто неправильно определил его источник.
Глядя на нее, Павел ушами ловил пространство, чувствуя, как тело его напрягается от страха. Это металло-кинематографическому герою все равно, на кого бросаться с кулаками или с пистолетом, а московскому обывателю, извините, нравится смотреть подобное только по телевизору, когда привнесенный извне адреналин распирает его несуществующие мышцы.
Звук – шорох, вздох, шаг? – снова послышался из-за закрытой двери. Павел вновь взглянул на Любку, голую под овечьим пледом. За себя он как-то не очень боялся, страх и, главное, его последствия обычно наступали потом, наверное, это такой дефект, заторможенность реакции, но присутствие рядом с ним женщины – голой! То есть еще более беззащитной – заставляло организм, все его существо, действовать как-то... То есть действовать, в конце концов!
Первым его побуждением было накидать на дверь «заплаток» – хрен ее кто откроет.
Звук из коридора стал отчетливее, приобретя характер человеческой речи, пониженной до неразличимого шепота.