– Чего это? – с трудом пробиваясь сквозь рвущийся из его собственного горла чужой смех, выкрикнул Пукы.
– А ежели б он ее д-догнал? Да вдарил? От т-тебя б точно мокрое место осталось! И от хант-манов твоих, – задыхаясь от смеха, пояснил голос.
Пукы хотел выпалить, что он тогда еще не родился, но промолчал. Кто-то ж тогда уже родился – от кого он потом родился. А он-то все гадал, почему Нуми женку свою небесную не поучил по-свойски! Людей пожалел, однако. Радостный от осенившего его открытия Пукы выкопал утонувший в снегу узелок – мало что сосны здесь высоченные, так и снег глубоченный, не такой, как дома! Забросив узел за плечо, пошагал дальше, аккуратно ставя на сплошной снеговой покров найденные в шаманском пауле древние, подбитые вылезшим мехом снегоступы. Те угрожающе похрустывали при каждом шаге, норовя разломиться. Ну и как он тогда дальше пойдет – тут же снега по пояс! А еще и в животе такое делается – страх просто!
– Т-тебе страх? – немедленно влез Заика. – А мне-то каково – я ж тут, можно с-сказать, прям внутри процесса нахожусь! Т-только успевай уворачиваться! Ай! – Словно в подтверждение слов в животе у Пукы опять бешено заурчало, вскипело и вроде как даже рвануло. А еще внутри него забегали – громко ругаясь и жалуясь на «обжорство некоторых». Мальчишка страдальчески застонал, хватаясь за живот обеими руками.
– Тигров вообще есть не рекомендуется! – изнутри живота продолжал выступать разозленный Заика. – А ты его чуть не целиком сожрал!
– И ничего не целиком! – вытирая с лица противно теплый пот, пробурчал Пукы. – С голодухи отъесться надо было и на дорогу подзаправиться.
– Тебя кто-то в эту д-дорогу г-гнал? – Заика не желал слушать никаких отговорок. – Ч-чум заново очищать надо, идолы износились – в новые столбы их переселять надо… Кто это все делать б-будет?
– Не я. – Живот вроде отпустило, и Пукы упрямо шаг за шагом двинулся прочь от оставленного им пауля Черных шаманов. – Сказано тебе – никакой я не шаман! Да еще… – Пукы содрогнулся от теплой волны омерзения, окатившей все его тело, – Черный! Привиделось мне все, – продолжая шагать, отрезал Пукы. – Больной я был, жар сильный – может, целый День брел в беспамятстве, видишь же – зашел сам не знаю куда. – Он широким жестом обвел густой, заваленный снегом лес, совсем не похожий на тундру, откуда Пукы начал свой путь. – Всякое присниться могло. И как чудища меня рвут-кромсают – тоже. – Пукы содрогнулся, совершенно явственно вспоминая острые лезвия и резцы бобровых зубов. И боль – затопляющую, оглушающую, невозможную. Он снова остановился, схватившись ладонью за шею. – И ведь нет чтоб убить просто! – словно в забытьи, прошептал он. – Мучили еще, на кусочки кромсали, а те кусочки еще на кусочки… Мэнквы безжалостные! Людоеды!
– Нет, ну вы только п-послушайте этого неблагодарного! – возмутился его внутренний голос, и Пукы почувствовал, как тот всплескивает его же собственными руками. – Сил не жалели, зубов не жалели – для него же старались, а он обзывается! Да ты знаешь, чего мне стоило д-договориться, чтоб не ленились, помельче тебя шинковали? Какие я ради этого старые с-связи поднимал, а? Вон, шамана в пауле, где ты родился, всего на четыре части и разрубили, только ч-четырем духам рты набить хватило! Им он с т-тех пор камлать и может! Много у него власти, как думаешь?
– Так это ты! Ты заставил меня вот так… в клочки… – захлебываясь от ужаса и ярости при одном воспоминании о пережитом кошмаре, закричал Пукы, отчаянно сжимая кулаки и готовый лупить самого себя – лишь бы добраться до той гадины болотной, что внутри засела!
– Ч-чего заставил-то? Сам г-говоришь – привиделось тебе! – ехидно захихикал заикающийся голос.
Пукы зарычал от злости и снова упорно зашагал вперед. Некоторое время они двигались в молчании – только скрип снегоступов нарушал ледяную тишину засыпанного снегом леса.
– А что… – не выдержав, спросил Пукы. – Если человек все-таки шаман… Наш шаман из пауля, скажем… – торопливо добавил мальчишка. – И духи его едят… Это что значит?
– А это они его жертву п-принимают, – охотно откликнулся голос. – Ты их собой кормил, кровью своей п-поил – им такая еда не часто перепадает, они теперь тебе должны н-немножко, можешь их просить, выслушают. Вы ж, шаманы, сами ничего не м-можете, – высокомерно-покровительственным тоном сообщил он, – кроме как с нами, духами, договариваться, чтоб мы чего сделали. Т-ты ведь и раньше малых д-духов просил, – вдруг неожиданно выдал голос. – Нож просил эрыга убить. В-веревку просил ора т-твоего придушить. Собачьи души просил, чтоб п-псы в пауле за тебя заступились.
– Это не я! – мгновенно отрекся Пукы. – Это Орунг! Или шаман, – уже неуверенно закончил он. Когда с псами-то – Орунга рядом не было.
– Угу, как же, – опять ехидно хмыкнул голос. – Только ты не удивляйся, если веревка и псы на тебя рассердятся. С ножом-то ты сразу расплатился, эрыговой кровью напоил, а те так и ходят голодные.
Пукы неуверенно покачал головой. Шаман духов поит-кормит, одевает-обувает, подарки им дарит, камлает – о деле говорит. Если духи довольны – они его просьбы выполняют. Это все Пукы и раньше знал. Только оказывается, чтоб духи шамана слушать стали, тот сперва самого себя им скормить должен. Да они небось еще и не всякого есть станут, не то б шаманов было – ого-го! Каждый сам себе шаман. Пукы в очередной раз содрогнулся, вспоминая пирующих над его телом существ. Особенно того, черного, страшного… Выходит – если все правда, Куль-отыр, правитель подземный, его тоже ел? А потом обратно выплюнул? Теперь в нем, в Пукы, из Кулева рта куски?
– Еще к-как ел! – кажется, внутренний голос и впрямь видел все, что творилось внутри мальчишки. И мысли читал. – Они там, в нижней Сивир-земле, из-за тебя чуть не передрались в-все! Обычная жертва – ж-жира плошка или дичины кусок – им еще иногда перепадает, а шамана-то они, п-почитай, тысячу Дней не едали! Б-белые им в горло не лезут, а с-совсем без шаманятины тоже вредно, – пояснил Заика. – Ты бы в-видел, как нижние наверх п-полезли, когда кровь черного шамана унюхали! Куль-отыру лично пришлось за д-дубину браться, п-порядок наводить! На пир он ни одного мелкого д-духа не взял, т-только самых сильных! Цени, какая честь! Теперь у тебя вся Нижняя з-земля вот где! – И он крепко стиснул кулак Пукы.
Мальчишку от такой великой «чести» едва не стошнило – и буйствующий в животе тигр был тут вовсе ни при чем. Быстро скинув парку, он прыгнул под ближайшее дерево, дернул за пушистую сосновую лапу, обрушивая на себя целый сугроб.
– Не Черный я! Не Черный! – лихорадочно оттираясь снегом, словно хотел содрать с себя оскверненную подземным повелителем кожу, бормотал он. – Не буду я нижним шаманить! Не буду!
– Не будешь? П-покормить – покормил, а просить ни о чем не станешь? З-задаром, выходит, кормил. Для собственного удовольствия, – хмыкнул голос. – Ей-Торум, недоумок ты и есть! Сам Торум так и скажет! Он ведь тебя тоже з-за обе щеки н-наворачивал.
Пукы вдруг остановился, замерев с горстью снега в руке. Невероятная, оглушительная надежда накрыла его с головой, заставив затаить дыхание:
– Так что – выходит, Белый я? Верхним духам камлать буду? Раз меня сам Торум ел? – одними губами спросил он. А что, если Белым шаманом – он не против! Белым почет, белым уважение, Белых даже в Храмах привечают, Белые людям помогают, слово Храмово несут в эти… как это у них говорится… в масы! Или в массы? В народ, в общем!
– Все т-тебя ели – и верхние, и нижние, и те, и эти, – вдребезги разбивая хрупкий ледок надежды, проворчал голос. – К-как всякого н-нормального Черного.
Пукы взвыл.
– Не Черный! Не Черный я! – снова судорожно натираясь снегом, забормотал он. – Отойди от меня, злой дух!
– А может, у тебя уже шаманский припадок начинается? – задумчиво-спокойно предположил голос. – Cамое время – после съедения-то. С-слышь, тебе бы лучше на л-люди с-сейчас не показываться. Может, мне твои руки-ноги прихватить и обратно тебя отвести? – снова призадумался он.
Пукы опять застыл, мрачно зыркая по сторонам. А ведь может. Опять ногами завладеет и обратно в проклятый черный пауль уведет. И даже за сосну не уцепишься – руки не послушаются.
– Все равно убегу, – объявил угрюмо. – Не будешь же ты все время во мне сидеть. Как выйдешь – хоть ползком уползу…
– А ведь уползешь, – вздохнул голос. – Ищи тебя потом… И в прошлый раз такой же упрямый был – никогда меня не слушался, – с упреком сказал он. – Я тебе, Донгар, еще тогда говорил – беги, а ты с девками этими ненормальными драться полез. И чем все кончилось?
* * *
В ушах у Пукы вдруг пронзительно зазвенело. Неподвижный, сверкающий лунным сиянием снега лес поплыл в сторону. Низкие небеса нависли над ним, лихорадочно мерцая отчаянно перепуганными звездами. Вдалеке поднимался город. Пукы даже не сразу понял, что это город и есть – не было над ним ни сверкающего в ночи зарева Голубого огня, ни мерцающих под звездами ледяных шпилей. Походил он скорее на город виденного им чудовищного иного мира – дома, как вытянутые амбары, высокие, настоящие громады, серые, да белые, да темные совсем. А крыши – ей-Торум, железные! Крыши-то!
Перед ним тянулось поле, покрытое сплошной коркой льда, и лед этот был красным от крови. Кое-где его проплавили черные круги, будто от Огня. Руки Пукы оттягивали бубен и колотушка. Во рту сухо и горячо, но даже помыслить нельзя, чтобы коснуться губами алого льда. Эта пища не для него… Колотушка в дрожащей руке тяжело ухнула в бубен… Кровавая корка разломилась со зловещим хрустом, и в клубящемся черном дыму и языках Рыжего пламени жуткие одноногие и многорукие существа взвились в воздух. Все вокруг наполнилось нестерпимым жаром. Красный лед потек, превращаясь в тысячи алых ручьев. Сжимая колотушку сведенными судорогой пальцами, он бил!
– Выан! Выан-ан! – пронзительный, звенящий многоголосый вой взметнулся навстречу, и над железными крышами невозможного города густо, словно рой диких пчел, взмыли тоненькие девичьи фигурки. Точки сапфировых глаз сверкали во мраке. Выставив скрюченные, как когти, пальцы, в вихрях развевающихся волос они понеслись навстречу прущим на них чудищам. Стена Голубого огня рухнула сверху, вбивая чудовищ в кровавое месиво. Мир полыхнул двойным заревом.
* * *
Пукы пошатнулся, мотая головой и прижимая руки к полуослепшим глазам.
– Я не Донгар! Я – Пукы! – заорал он. С окрестных деревьев ухнули комья снега. – И ни про какой «прошлый раз» ничего не знаю!
– Ну да, ну да… – печально согласился голос. – Если в елках скачут глюки, не пугайтесь, это – Пукы!
Мальчишка отнял ладони от лица. Прямо перед ним в снегу виднелась подтаявшая проплешина. Только что ее здесь не было.
– Глюки – это вроде маячек ваших, – пояснил голос и устало добавил: – Парку надень. Холодно.
– Так это ж хорошо? – удивился Пукы.
– Тебе, может, и х-хорошо, а я вечно то туда, то сюда шатаюсь. В п-подземном Мире – тепло, в вашем – холодно, на верхних небесах вообще… – голос помолчал, – с-своеобразно. У меня от этих п-перепадов температуры голова б-болит. Т-твоя голова, между прочим, с-своей у меня нету.
Пукы немедленно почувствовал – и правда, побаливает слегка.
– Кто ты хоть такой? – натягивая парку, злобно пробурчал он. – Самого-то как зовут?
– Т-ты отлично з-знаешь, кто я такой и как меня з-зовут, – уже с раздражением буркнул голос.
– Не знаю я ничего, – так же раздраженно буркнул мальчишка. Это была неправда. Все он знал. Давно. Помнил. Хотя откуда – не должен бы… Человек, если, конечно, он не черный шаман какой, знает, как кого зовут, только когда тот сам скажет. Неправильно иначе.
– Знаешь, знаешь, – хмыкнул голос у Пукы в ушах. И вдруг мальчишка почувствовал, как его губы шевелятся против его собственной воли. Его рот распахнулся и во всю глотку на весь лес заорал: – Как меня зовут? А ну, Пукы, говори – как меня зовут? Как меня зовут? Как?
Снег часто и густо сыпался с сосновых лап.
– Чего орешь, прекрати! – на пару ударов сердца вклинившись в вопли, исходившие из не повинующегося хозяину горла, прошептал Пукы.
– Орать буду, пока сам не скажешь – как меня зовут! – Голос перехватил власть над языком. – Ну – как? Кстати, тут неподалеку – через пару елок – шайка мэнквов-людоедов бродит. Как меня зовут? Как меня…
– Мэнквы? Людоеды? Замолчи, Кэлэни, все что хочешь, только замолчи! – запищал перепуганный Пукы.
– Не Кэлэни, а – Кээлээни, – с достоинством поправил голос. – Но для начала сойдет. Многоязыкий дух-заика, переводчик между Нижним, Верхним и Средним мирами. Обеспечиваю общение с духами, передачу новостей, деловых, личных и любовных посланий! Когда совсем ошаманишься и свою колотушку заведешь, ты меня должен на рукоятке вырезать – я тогда к тебе легко приходить смогу.
– Ты чего разорался? – не вслушиваясь в болтовню Кэлэни, перепуганный Пукы упал в снег за пушистой разлапистой елью. – Одурел совсем – от тепла в Нижнем мире? Людоеды тут! Они же меня сейчас сожрут!
– Т-так тебе ж не привыкать, – ехидно уведомил его дух. – Ты ж у нас щедрый – з-задаром скармливаться! Мэнквы тебя с полным удовольствием схрумкают, вот только остальных бедолаг переловят да прожуют.
Невдалеке послышался хруст снега. Окружавшие Пукы гигантские сосны запрыгали, будто их подбрасывала неведомая сила. Даже крепкие корни с трудом притягивали их к земле. Тяжелые груды снега рушились наземь. Елочка, за которой прятался Пукы, тряслась, словно в припадке ужаса, завалив притаившегося за ней мальчишку пушистыми белыми хлопьями. Снег хрустел все ближе… Сквозь ажурную сетку ветвей Пукы увидел… ноги. Гигантские ножищи, толщиной со здешние сосны. Росший на коленях и голенях сине-зеленый, похожий на клочковатые бороды лишайник раскачивался при каждом шаге. Не выдержав, Пукы едва-едва приподнял голову, скользя взглядом по поросшим лишайником ногам. Выше… На фоне темного неба Пукы успел разглядеть гигантскую грудь, похожую на утес, ручищи, как медвежьи окорока… И вместо головы еще что-то… странное…
Снег заскрипел снова… Великан опустился на четвереньки неподалеку от Пукы. Три черных, похожих на собачьи носа, сосредоточенно шевелясь, принюхивались к снегу. И тут только Пукы понял, что голов на широченных плечах три! Все они озирались по сторонам: средняя сосредоточенно всматривалась вдаль, правая оглядывала лес, а левая… Водянистые, слишком круглые для человека глаза пялились прямо в ветви укрывающей Пукы елки. Лицо мэнква, по крайней мере то из них, которое разглядывал мальчик, было и человеческим и нечеловеческим. Оно казалось одновременно лицом злого старика – и мордой старой собаки. Или, может, лисицы?
Левый нос продолжал чутко шевелиться, водя по снегу, огромное лицо-морда надвигалось все ближе, ближе к присыпанному снегом Пукы… Мальчишка чувствовал, что отчаянно дрожит и от этой дрожи скрывающий его снег осыпается пластами. Водянистые глазищи мэнква размером с глиняную тарелку приблизились к самой елке – и в них вспыхнул неподдельный интерес. Черный нос ходил ходуном, втягивая в себя воздух вместе с колючими снежинками…
И тут у Пукы опять забурчало в животе. Он обмер совсем – конец, сейчас услышат! Бурчание становилось все сильнее – будто вскипало! Пукы почувствовал, что его просто распирает! Сморщился, скукожился, пытаясь удержаться…
Три черных носа ткнулись в елку. Пукы дернулся – и таки пукнул. Громко, будто ветка на елке сломалась.
Мэнкв завизжал, как щенок, сдуру сунувшийся в горячую золу костра. Замахал лапами перед собой – будто невесть какой страх отгонял. Быстро-быстро отполз назад – от его коленей и локтей в снегу оставались глубокие борозды, точно от протащенного волоком бревна. Сел столбиком, как собака. Его ладони размером с хорошую снеговую лопату терли носы – один за другим. Из-под толстых, как сучья, пальцев прорывался обиженный скулеж. Потом мэнкв вскочил на ноги – и длинными прыжками кинулся прочь.
– Эт-то что! – ехидно протянул Кэлэни. – Если б ты тюленьего жира c душком поел – на д-двадцать п-переходов окрест мэнквы полегли бы! Правду говорят: «Шаман п…нет – Сивир вздрогнет!»