Под его презрительным взглядом Пукы сперва невольно попятился. Остановился. Да что ж это такое? Опять, как в родном пауле, каждый-всякий будет его гонять? Да он с мэнквом дрался, пока этот тетерев гордый за стенами прятался!
– Тебе можно – а другим нельзя? – стараясь говорить, как Орунг, когда осаживает обнаглевшего Аккаля, насмешливо бросил Пукы и снова наклонился к тетиве.
– Я кому сказал – убери свои грязные лапы! – срывая голос, крикнул скуластый.
– На свои посмотри, – хмыкнул Пукы, косясь на его грязнючие, с ободранными ногтями руки.
Плечо прошило острой болью – будто иглу с размаху на всю длину воткнули. Пукы и охнуть не успел, как парень оказался рядом. Грязные пальцы, неожиданно сильные, как кузнечные клещи, впились в руку. Скуластый, оказавшийся на полголовы выше Пукы, навис над ним:
– Тебе, стойбищный, что сказали? – процедил он, скаля зубы, как оголодавший ночной волк.
– Я – из пауля, – процедил в ответ Пукы – и с размаху пнул незнакомого мальчишку ногой в голень. – Раскомандовался тут, прям воевода!
Не ожидавший коварного удара парень кубарем слетел с платформы. И тут же чей-то кулак врезался Пукы в физиономию, вышибая слезы. Сквозь мутную пелену он увидел нависшего над ним старика в шлеме.
– Ты! – рявкнул старик. – Да я тебя сейчас… – Из ножен со свистом вылетел стальной меч и, сверкнув в лунном свете, взвился над головой Пукы.
– Я только хотел посмотреть, как оно работает! – Пукы прикрылся локтем, понимая, что бесполезно, остро заточенное лезвие сейчас развалит его надвое…
– Мэнквы лезут! – загремело над стеной. – Воевода – мэнквы!
Старик мгновенно забыл о Пукы, нагнулся над краем платформы:
– Мастер Хакмар! Вы как – готовы, мастер?
Прихрамывая от полученного удара, наглый скуластый, даже не глядя на Пукы, метнулся к гигантскому луку.
– Сейчас! Сейчас-сейчас, – торопливо забормотал он, что-то подтягивая.
Пукы переводил возмущенный взгляд с него на воеводу и обратно. У них в пауле Орунг добычи не меньше взрослого приносил, а все равно старики его за охотника не считали – чтоб место свое понимал. А тут воевода этого наглого, как его, Хакмар, сдается (ох уж имечко), – мастером зовет! Да ведь парень не старше Пукы! Неправильные какие-то тут люди!
– Лейте кипяток! Лейте! – заорал воевода. – Что стал, бестолочь? – старик оскалился. – Хватай котел, если жить хочешь!
Пробегающий мимо воин влепил мальчишке быстрый подзатыльник, подталкивая его к кипящему котлу. Не вполне соображая, что и как он делает, Пукы ухватился за обернутую плотной кожей ручку. Переступая мелкими шажками под обрывающей руки тяжестью, вместе с воинами водрузил котел на край стены…
И заорал от ужаса и неожиданности.
Прямо под ним, запрокинув все три лица вверх, висел мэнкв. При виде людей три пары его бессмысленных глазок озарились жадным восторгом. Мэнкв облизнулся в три языка и, утробно ворча, полез наверх, всаживая крючковатые когти в ледяную стену.
– Переворачивай! – гаркнул воевода.
Котел дернулся у Пукы в руках, едва не сбросив мальчишку со стены, и брызжущий паром кипяток хлынул мэнкву на макушки. Людоед завизжал, выдернул изо льда когти, пытаясь прикрыть головы, – и полетел вниз.
– Лейте! Лейте! – Еще один кипящий водопад рухнул с другой стороны стены, сшибая вниз четырехголовую молодую мэнквиху. И еще один… Струи кипятка прожигали в ледяной стене глубокие дорожки, тут же застывая на морозе.
Троица мэнквов барахталась под стеной, рыча и награждая друг друга тумаками. С высоты они казались не такими огромными. Расцепились и, завывая, снова упорно принялись карабкаться на стену. От поросших лишаями шкур валил пар.
– Снова лезут! – испуганно заверещал Пукы, уверенный, что мэнквы уже не поднимутся.
– А то! – весело крикнул кряжистый воин. – Они, когда голодные, совсем дуреют, только жратву и чуют. А у нас тут для них еды – вкусных маленьких мальчиков… – и он насмешливо ткнул в Пукы пальцем, – полно! Да ты не боись, малой, мы им в пасти не дадимся! Мы тут и сами кого хошь сожрем! – и он захохотал гулким басом.
– Я и не боюсь! – оскорбился Пукы, старательно пытаясь скрыть мелкую дрожь в коленках.
– Знаю, ты, парень, не трус! Мэнква в глаз бьешь! – воин одобрительно хлопнул Пукы по спине и поволок пустой котел обратно на огонь. – Воин!
Пробегающая мимо девчонка – та самая, из обоза! – вывернула в котел горшок со снегом, улыбнулась, сверкнув белыми зубками. Пукы проводил ее взглядом – ясно, уже растрепала про его подвиги! И когда только успела? Вроде ж только приехали!
Пукы казалось, что его завернули в теплую золотистую шкурку гордости. Ему сказали, что он – воин! А что – неправда разве? Чистая правда – мэнква он подстрелил, сейчас вот стену обороняет! И нечего всяким-разным его стойбищным обзывать! Пукы обернулся, ища недавнего обидчика. Думает, воевода за него всегда заступаться будет?
Широко расставив ноги и положив руки на пояс, скуластый стоял на самом краю стены – прямой, как молодое деревце, гибкий, как хлыст. Лицо его казалось заострившимся. Старый воевода – на две головы выше мальчишки – переминался у него за плечом, нетерпеливо кусая губы:
– Пора, мастер Хакмар? Пора?
Мальчишка только, как олень, мотал головой.
Мэнквы лезли. Лед мелко крошился под их когтями.
Кривые когти вонзились в верхний край стены. Щепки помоста разлетелись во все стороны. С диким ревом старый знакомец – трехголовый мэнкв – поднялся над стеной, обдавая смрадом из раззявленных пастей. Его слюна капала на помост, протравливая дырки в старом мореном дереве.
И лишь тогда скуластый Хакмар заорал:
– Первая – пли! – и сам рывком отжал рычаг на гигантском луке.
Хлопнула – как в било ахнула – канатной толщины тетива. Заточенный кол со свистом вспорол воздух, сшибая мэнква. Начисто снесенная с плеч голова людоеда взлетела в воздух, как подброшенный мяч.
Разочарованный вопль вырвался у старого воеводы:
– В сердце надо бить! В сердце! У них новые головы вырастают!
– Всем! Прицел на два пальца ниже! – заорал скуластый.
Краем глаза Пукы успел еще заметить, как слева и справа за гребень стены ухватились мэнквовы лапищи – приотставшие людоеды тоже добрались до вершины. Воины яростно крутили поворотные ручки – хищные жала стрел-кольев опускались. Но тут же события на других участках стены перестали Пукы интересовать.
Потерявший голову – в полном смысле слова – мэнкв орал от боли и ярости двумя оставшимися головами. Он взвился в прыжке – деревянный помост страдальчески затрещал, когда в него ударили твердые, как гранит, пятки людоеда. Доски под мэнквом проломились. По самое бедро провалилась нога. Людоед застрял. На уцелевших головах появилось обиженное выражение. Непрерывно ревя и завывая, мэнкв дергал ногу. Обрубок шеи тоже дергался. Странно так, не в такт… Едва не потеряв рассудок от омерзения, Пукы увидел, как из обрубка медленно вылезает новая голова.
Только что изображавший из себя начальника всей стены Хакмар хрипло вскрикнул, повернулся и сломя голову побежал прочь. Подальше от мэнква.
Больше всего Пукы хотелось рвануть следом – новая голова людоеда уже проклюнулась по самые уши, открывшиеся глазки, выбирая жертву, бегали по людям на стене. Но… Ему сказали, что он воин! А воины, вооруженные топорами на длинных ручках, окружали мэнква.
– Трус! – крикнул Пукы вслед сбежавшему скуластому и выхватил из-под парки отцовский нож. Что именно делать, Пукы не знал. Но он не отступит!
Мэнкв махнул громадной ручищей – словно отвешивая всему войску оплеуху. Воина – того самого, что хвалил Пукы, – смело со стены. Но пятеро других с топорами наперевес кинулись к людоеду. Мэнкв взревел снова, рванул застрявшую ногу… Выломанные доски полетели во все стороны, со свистом проносясь над головами людей. Людоед взвыл – и прыгнул. Его пасти – теперь уже все три – распахнулись, он широко развел руки, будто собираясь сгрести всех одним махом и запихать в жадные рты…
– В стороны! – заорали сзади – Пукы узнал звонкий злой голос скуластого.
Строй распался, люди метнулись в стороны, прижимаясь к краям стены. Да чего ж они этого мальчишку слушаются? Пукы начал поворачиваться…
– Ложись, недоумок стойбищный! – раздался сзади новый крик.
Пукы успел увидеть Хакмара, стоящего на развернутой вдоль стены платформе соседнего лука. А потом весь мир заслонил летящий прямо Пукы в лоб заточенный кол.
– Таки недоумок! – рявкнул внутри его головы голос Кэлэни, и Пукы почувствовал, как его с маху швыряют на помост. Прямо над головой у него с громким шелестом просвистел кол. Раздалось хрусткое – чвяк!
Лежащий Пукы повернул голову. У мэнква в груди, точно напротив сердца, торчал кол. Людоед скосил вниз все имеющиеся глаза – что там такое? Еще мгновение постоял, словно в недоумении… Потом зашатался…
Пукы истошно заорал – и на четвереньках рванул прочь из-под валящегося на него гигантского тела. Поздно! Длинная тень накрыла улепетывающего мальчику. Дохнуло смрадом. Мэнкв тяжело ухнул вниз, накрывая мальчишку своей тушей.
«Где я очухаюсь – в крепости или у остальных мэнквов в животах?» – полыхнуло в мозгу. Пукы провалился в глухое беспамятство.
Свиток 19
Про богиню Калтащ, правду и неправду
Ему было хорошо. Только странно. Слишком мягко для крепостной стены. Слишком сухо для желудка людоеда. Еще что-то нежное и невесомое легонько щекотало нос. Пукы громко чихнул и открыл глаза.
Он лежал в гнезде.
Отличное гнездо, натуральный искусник его плел. Тоненькие, одна к одной веточки складывались в сложный узор, только мальчик никак не мог понять, что же он обозначает. Дно выстилал гусиный пух – свеженький, несвалявшийся, только что нащипанный. Зыбкий серый туман ходил по верхнему краю гнезда.
Из тумана протянулись две руки и крепко ухватили Пукы поперек туловища. Прежде чем он успел толком испугаться, его перевернули на живот и принялись мять, крутить и тянуть во все стороны, будто тесто на лепешки. Пукы заверещал.
– Живой? – осведомился гулкий женский голос, и крепкие пальцы принялись растирать мальчишке бока. Отбитые ребра откликнулись звонкой болью. С трудом вывернув голову, Пукы глянул через плечо. Склоняясь над гнездом, как хозяйка над кадушкой, стояла Калтащ-эква. Свои и накладные косы свисали из-под платка, покачиваясь в такт движениям рук. Пальцы Матери-Земли прошлись вдоль позвоночника, отзываясь новой вспышкой боли.
С замиранием сердца Пукы понял – это она ему так страшно мстит! За слова про нее и Куля! Пукы закусил губу, давая себе слово терпеть. Ребром ладони Калтащ принялась растирать ему шею…
– Не хотел обидеть! – попискивая от острой боли, выдавил мальчишка. – Ей-Торум, не хотел! Не надо, бабушка Калтащ! Не нада-а-а!
– Надо-надо! – продолжая жестокую пытку, злорадно ухнула Калтащ. – Какая я тебе бабушка! – Она зачерпнула из горшка приятно пахнущей мази и принялась втирать ему в спину.
– А кто? – Пукы так удивился, что даже боль в растертой докрасна коже на мгновение перестал чувствовать.
– Мог бы сказать, что я красавица с румяно-янтарным лицом и веками с грациозными складками, – нараспев протянула Калтащ.
– Но это же неправда, – обиженно пробормотал Пукы, косясь на глубокие морщины вокруг глаз старухи и красную сеточку сосудиков, расчертившую ее лицо. – Неправда!
– Да ну? – насмешливо удивилась Калтащ. – А как ты отличаешь правду от неправды? – Облик старухи поплыл, растекаясь серым облаком. На краю гнезда, ехидно улыбаясь белоснежными зубками и болтая ногами в расшитых торбозах, сидела девчонка в белом сахи. Перевитые с накладными косами настоящие оказались золотистыми – почти рыжими! Она была похожа одновременно на Тан, на девочку из обоза и еще на какую-то, красивее и той, и другой, – Пукы знал на кого, но только никак не мог толком вспомнить. – И как отличить одну правду – от другой? Свою правду – от чужой? – звонко спросила девчонка.
– Жрицы… Заветы Храма… – пробормотал Пукы. Храм всегда знает, что правильно, что неправильно. Надо только слушаться…
– Жрицы всегда говорят правду? – Калтащ приподняла гладкие, как спинка соболя, брови. – Храм всегда прав?
– Всегда! – выпалил Пукы и осекся. Та жрица, что приезжала в пауль, – она не могла говорить правду про приказ наместницы! Потому что, если она говорила правду, тогда… именно Храм велел заморить их пауль голодом ни за что ни про что? Храм, который всегда прав? Нет-нет, это он, Пукы, сейчас не прав! Он просто не все знает, не все понимает. – Всегда! – вкладывая в голос больше уверенности, чем испытывал на самом деле, упрямо повторил он.
– Ох и трудно с тобой будет, – покачала головой Калтащ. Позади нее в сером тумане раздался какой-то шум. На выразительном девичьем личике промелькнула досада. Она вздохнула и строго велела: – Сиди тут! – перекинула ноги через край гнезда и соскользнула вниз.
Пукы немедленно вскочил и натянул валяющуюся рядом рубаху. Боль и слабость исчезли, сменясь звенящей бодростью. Пукы казалось, что он сейчас ка-ак полетит… Он подпрыгнул… Полететь не полетел, но, цепляясь за плетеные стенки, быстро взобрался на край. Аккуратно, чтоб не заметили, высунул голову и чуть не заорал с перепугу.
Он был в том самом Красном чуме, где его съели. Только теперь вместо него на столе безобидно дымился отвар трав. Чум был огромен! Или Пукы – так мал? Его гнездо, оказавшееся крохотным, стояло на полке. Рядом с пупыгами, идолами-охранителями, сплетенными из многоцветных тканей и увешанными жертвенными платками-арсынами.
Нетерпеливо теребя цветной пояс, громадная Калтащ – и не поверишь, что только сейчас на краю крохотного гнезда сидела! – в облике девчонки стояла у стола. Над столом заклубился серый туман – и из него выпала уже ощипанная курица. Откормленная такая… Калтащ придирчиво взвесила подношение на руке и неохотно процедила:
– Ладно, заходи уж…
Из клубов серого тумана выступил крепкий мужчина в шаманском одеянии. Пукы он сразу не понравился – похож на того наглого мальчишку-мастера. Такой же бронзовокожий, с хищным носом и высокими скулами. Шаман почтительно склонился к ногам девочки.
– Ну и чего явился, Белый, ни свет ни заря? – неодобрительно кривя пухлые красные губы, фыркнула Калтащ.
Шаман распрямился, с опаской поглядывая на девочку.
– Так ведь это… у нас еще пока Заря… Вечерняя, правда, – развел руками он. Говор у него был странный – Пукы никогда такого не слышал. Да и шаманский плащ выглядел непривычно. – Вот и велели покамлать напоследок! Вроде бы мальчишку какого-то ищут – непочтительность к Храму, преступное нарушение Заветов Голубого огня, связь с подземным миром…
– И что? Ты предлагаешь МНЕ рассказать, где искать несчастного ребенка? – голос Калтащ стал окончательно неприятным. Девичий облик поплыл, и над шаманом нависла жуткая старуха. Пукы предпочел бы встретиться с теткой Секак, парочкой мэнквов и десятком эрыгов разом, чем с Калтащ в таком настроении. И это ей он рассказывал, как глубоко она не права? Ай-ой! – Чтобы вы отправили его на костер?
– Нет! Нет, я – нет! – пятясь, пробормотал шаман. – Мне просто велели! Мне велели – я камлаю!
– Ве-елели! Эк вас девчонки-то голубоволосые согнули – просто в бараний рог! – узкие губы старухи скривились.
Пукы наверху, в гнезде, испытал мгновенный прилив гордости – а он знает, кто такой баран! На далеком юге зверь грозный с рогами неодолимыми водит за собой по скалам стада этих… диких баранок, во! Умен и покладист, говорят, необычайно.
– Вот за что я вас, Белых, не выношу – трусы вы! Пошел вон, – негромко обронила старуха.
Перепуганный шаман отпрыгнул назад, растворяясь в тумане.
– И курицу свою забери! – гаркнула Калтащ, запуская птицей в клубящийся на месте его исчезновения туман. Из тумана послышался звук удара и болезненный ойк. – Еще скажи спасибо, что отпустила, – недобро кривя рот, процедила старуха. – Но ты принес мне нужную весть, и потому уходишь живым! Начинается дело! – Калтащ глубоко вздохнула. – И первый здесь, и второй уже рядом, – загадочно пробормотала она и, вскинув голову, поглядела. Казалось, прямо в глаза Пукы.