На третий день чуть не возникла драка между женщинами-воительницами и всеми остальными дамами. Одни желали повторения банкета, а другие доказывали, что теперь их очередь. Дело кончилось тем, что в свару вмешались суровые воины-мужчины. Женщинам они надавали пинков и оплеух, собранные ими дрова реквизировали, добавили своих, устроили костер, а потом начали париться. Семена звали, но он отказался.
На четвертый день… На четвертый день Семен прямо с утра запряг собак, загрузил нарту и с криком: «Но-о, залетные! Пай-пай!!!» умчался из поселка в направлении форта. Как потом выяснилось, его баня-каменка работала каждый день без перерыва, пока не начался весенний забой оленей и бизонов. Головастику с трудом удалось сохранить от растаскивания штабель дров, заготовленных для мастерской.
При случае Семен поведал представителям аддоков и имазров о новой очистительной магии лоуринов. Впрочем, это и без него не осталось бы в тайне – первобытные школьники любопытны и болтливы. Вскоре в поселок лоуринов прибыли первые паломники. Они, конечно, привезли подарки…
В общем, Семен не был уверен, можно ли это все считать местью, но интерес к его «санузлу» начал быстро спадать, а вскоре и вовсе угас. Стало возможным жить относительно спокойно и при этом пользоваться благами цивилизации.
Инцидент с описанием листочков крапивы навел Семена на размышления о разных способах восприятия мира: «Цивилизованный городской человек настолько погружен в свое информационно-чувственное поле, в свой миф, что ничего, кроме него, не видит и не слышит. В лесу вокруг просто деревья, голоса птиц и шелест листвы – шум, а под ногами просто трава. Кроманьонец же, как и неандерталец, окружен бесконечным разнообразием частностей, каждая из которых важна и достойна внимания. Вопрос: может ли „белый человек" волевым усилием „открыть глаза" и начать смотреть на мир по-настоящему, или его восприятие безнадежно искалечено цивилизацией?»
Экспериментировать Семен начал, разумеется, на самом себе. В этот момент он как раз брел от учебного барака к своей избе. Пройдя с десяток метров, он остановился, закрыл глаза и попытался наглядно представить все, что увидел. Оказалось, до обидного мало: в траве возле дорожки валяется обглоданная кость (непорядок!), за углом коптильни первоклашка, пугливо озираясь, торопливо справляет малую нужду (вот я тебе!), а состояние неба на западе свидетельствует о том, что погода завтра будет приличной. «Все остальное из памяти исчезло, точнее, в нее и не попало, поскольку значимым для меня не является. Попробовать еще раз?!»
Семен остановился у входа в избу. Он развернулся на 180 градусов и начал вспоминать только что увиденное. «Справа – ближе к углу – мох между бревнами вывалился или его птицы выклевали – надо подконопатить. Верхняя ременная петля у двери совсем перетерлась, ее пора заменить. Слева от двери на земле приличная кучка мясистых стеблей, корешков и луковиц – что-то много их в этот раз Ветка пустила в отходы. Не иначе их притащили какие-то новые питекантропы… Опять ничего не получается – память сортирует информацию и цепляет лишь значимую! А что для меня значимо? Корешки? Нет, конечно. А что? Точнее, кто? Питекантропы!»
Помимо воли хозяина мысли потекли в другую сторону: «Никто не знает, сколько их теперь живет в окрестностях поселков и стойбищ. Запрет на употребление „волосатиков" в пищу (для неандертальцев) и на отстрел их из спортивного интереса (для кроманьонцев) прижился и стал абсолютным. Питекантропов явно кто-то теснит с юга, заставляя покидать привычные места обитания. Зачем по большому счету им нужны люди, не ясно, но такое впечатление, что они к нам тянутся. Молодежь, побывавшая в школе, становится как бы ручной, домашней и с людьми расставаться вообще не желает. С легкой руки (точнее, совсем нелегких лап) Эрека и Мери сложилась традиция обмена – в изобильное время года питекантропы натаскивают в поселки груды съедобных, по их мнению, растений. За это в зимний период люди развешивают на деревьях (чтоб собаки не достали) мясные объедки. В нашем случае на том берегу расположен поселок неандертальцев, которые корешки, побеги и ягоды в пищу не употребляют. Тем не менее какое-то малознакомое семейство питекантропов регулярно все это приносит и складывает в груду недалеко от крайних жилищ. Чтоб продукт не пропадал, кто-нибудь из неандертальцев время от времени сгружает приношения в мешки и везет на другой берег к нам в форт. Здесь Сухая Ветка приношения сортирует: все, что считает съедобным, использует в пищу, а остальным кормит свою любимую кобылу. Сейчас вот отходов получилось очень много. По-хорошему надо бы войти в контакт с этими питекантропами и объяснить им, что нужно собирать для людей, а что нет».
Семен решил-таки вернуться к своим упражнениям: «Неандертальский мальчишка, наверное, раз взглянув, смог бы рассказать, из чего состоит эта кучка, хотя данный растительный продукт никакого значения для него не имеет. А я что запомнил? Ну, что там было? Значит, так: длинненьких корешков два вида – одни похожи на хрен, другие на морковку, только белого цвета. Короткие корешки с виду напоминают луковицы, но на вкус (когда-то пробовал!) похожи на мыло и оказывают слабительное действие. Кроме того, с краю валяются какие-то клубеньки. Они в основном размером с лесной орех, но есть несколько штук покрупнее – с грецкий и больше. Таких я здесь раньше не видел. Они напоминают… Погоди-ка, Сема, что напоминают эти катышки? А?!»
Один эксперимент был немедленно закончен и начат другой. Из груды отходов Семен выбрал с десяток наиболее крупных клубеньков, сгрузил их в подол рубахи и отправился в дом. Там он ласково, но решительно попросил свою женщину их помыть и сварить в горшке. Ветка удивилась: данный продукт не обладал ни приятным запахом, ни специфическим вкусом. Тем не менее странное пожелание своего мужчины она выполнила. И заплатила за это еще одним вечером молчания – великий воин и колдун, директор первобытной школы Семхон Длинная Лапа размышлял.
«Получается, что либо я дурак, либо… Либо передо мной в горшке парит… КАРТОШКА! Мелкая, жесткая, с толстой грубой шкуркой, но именно она. А есть в природе что-нибудь на нее похожее? Не знаю…
Картофель принадлежит к семейству пасленовых. Как и помидоры. В Европу его завезли из Америки и поначалу считали декоративным растением. В России он появился при Петре I. Наш чокнутый прорубатель окон внедрял его очень квалифицированно – крестьяне долгое время были уверены, что в пищу следует употреблять не „корешки", а „вершки", которые несъедобны и даже ядовиты. Вряд ли они задумывались, зачем „дракон московский" их травит – на то он и дракон.
Материк, на котором мы находимся, скорее всего, является аналогом Евразии, так откуда?! А вот оттуда… Это, конечно, не настоящий картофель, а какой-то его предок из пасленовых. Разве представители этого семейства в Евразии отсутствуют? Нет, конечно, – чего стоят знаменитые белладонна и белена. Будем исходить из объективной реальности: дикий картофель тут изредка встречается. Попробовать его сажать? А после каждого урожая проводить отбор семенного материала по соответствующим признакам! Что это даст в случае успеха и какие могут быть последствия?
Прежде всего – стабильный источник высококалорийной пищи. От охоты и рыбалки не зависящий! Нам такой нужен? ДА! В изменившихся условиях неандертальцы хронически голодают. Питекантропам, похоже, тоже приходится несладко – они явно зависят от человеческих объедков. Впадать зимой в спячку, как медведи, они не умеют.
Но что же получится? Земледелие?! Свят-свят-свят… Или все не так страшно? Во-первых, не земледелие, а огородничество, а во-вторых, все крупнейшие древние цивилизации были созданы теми, кто возделывал злаки. Те же, кто занимался только бобовыми или корнеплодами, никаких цивилизаций вроде бы не создали…»
Плантацию дикой картошки Семен так и не нашел. В значительной мере из-за того, что лазить по лесам – по горам ему было некогда. Пришлось довольствоваться тем, что приносили питекантропы. Делянка, а впоследствии и целое поле, расположилась недалеко от форта на опушке приречного леса. Посадки пришлось тщательно огораживать. Вначале Семен ковырялся в грядках (точнее, в их подобии) лично. Потом привлек на помощь безотказных неандертальских «старух», живущих при школе. Позже стал выводить «на картошку» старшеклассников. Если поблизости шарахались какие-нибудь питекантропы, то они охотно присоединялись к полевым работам, поскольку все без исключения обожали «обезьянничать» – подражать людям.
Ничего внятного по поводу работ Вейсмана, Менделя, Вавилова и Мичурина вытянуть из своей памяти Семен не смог. Он твердо помнил только, что Лысенко глубоко не прав и, вообще, был плохим человеком. Не имея никакой теоретической (да и практической) базы, Семен ограничился тем, что отбирал для посадки клубни наиболее плодовитых растений. Как это ни смешно (дуракам везет!), но результаты оказались положительными – на пятом году сельхозработ урожай получился хоть и не крупнокалиберным, но довольно обильным. В принципе, увеличив «посевную» площадь, можно было получать… Можно было, но!
Но выявилась масса всевозможных обстоятельств. Прежде всего, Семен обнаружил, что ковыряться в земле и что-то там выращивать ему не нравится – ну, не лежит душа! Он вырос в семье бедных столичных интеллигентов, и добрую половину жизни картошка была его основной пищей. Теперь же, прожив столько лет на мясной диете, никакой тяги, никакой душевной склонности к этому продукту – даже жареному – он не имеет. Далее: то, что вырастало на Семеновом поле, будучи извлеченным из земли, почему-то вскоре начинало активно портиться. Нужно было создавать условия для хранения (какие именно, бывший горожанин представлял смутно) и перебирать клубни. Опыт работы на овощных базах Семен имел, но передать его он никому не смог – пришлось возиться самому.
Добавив к первому солидному урожаю изрядное количество результатов собирательства питекантропов, Семен приступил к реализации своей давней идеи: переводу абсолютных мясоедов-неандертальцев на смешанное питание. Затея провалилась с треском. Треска, впрочем, не было, а был плач детей и полные недоумения глаза взрослых, которые не понимали, что с ними происходит. Складывалось впечатление, что большое количество растительной пищи вызывает у неандертальцев нечто вроде вяло текущего отравления и быстро прогрессирующего авитаминоза. В общем, после первых жертв эксперимент Семен прекратил.
Год от года количество дикой картошки в осенних приношениях питекантропов возрастало. Сначала Семен не придавал этому значения, а только посмеивался: зачем, дескать, ее сажать, если она и так где-то растет? Потом озаботился вопросом: «С какого перепугу?! Ее что, стало больше на лесных полянах?» В конце концов он уговорил одного из учеников показать место в лесу, где его сородичи берут «картох». Весьма польщенный вниманием юный питекантроп привел его на довольно обширную поляну близ лесного озера. То, что Семен увидел, сначала повергло его в шок, а потом заставило расхохотаться. Вовсе и не дикие заросли паслена там колосились, а тянулись вполне членораздельные грядки, созданные рукой человека, вооруженной деревянной мотыгой. Конечно же, все это было подражанием, имитацией, но, кажется, довольно осмысленной и, главное, работающей!
– Так, – сказал Семен, отсмеявшись, – в моем родном мире картошка являлась основной пищей Homo soveticus, а здесь, похоже, она станет таковой для Homo pitecantropus!
– Что Си-мхон Ник-ич гив-рит, я нип-ним-ай, – испуганно посмотрел на него волосатый парнишка.
– Не важно! – хлопнул его по плечу Семен. – Вам кабаны тут не мешают?
– Миш-шают! Сил-но миш-шают! – заулыбался юный питекантроп.
Конечно же, Семена заинтересовало, откуда эти ребята берут посадочный материал. Пришлось провести расследование, в ходе которого выяснилось, что возделывание «картох-ки» получило широкое или даже повсеместное распространение среди окрестных групп «волосатиков». Проблему сохранности урожая они решили очень просто – клубни ссыпали под травяную подстилку своих жилищ, а потом всю зиму рылись в них, выбирая и со смаком поедая подгнившие или подмороженные экземпляры. Остатки весной они закапывали в грядки. То, что все эти деяния, основанные на имитации, давали какой-то результат, было явным интеллектуальным прорывом. Семен отнес его на счет прогрессивного влияния на сородичей своих учеников-питекантропов. Несколько лет занятий (или их имитации?) в компании неандертальских и кроманьонских сверстников, может, и не увеличивали мощь их интеллекта, но, несомненно, делали его более организованным, ориентированным на конструктивную деятельность.
Следующей весной ученики стали интересоваться, когда же их, наконец, поведут развлекаться «в поле». На что Семен заявил, что «семян» у него нет и заниматься земледелием он больше не желает. Ребята расстроились и стали о чем-то шушукаться. Пару дней спустя Семена удивила тишина, воцарившаяся после окончания уроков и ужина. Он прервал свой отдых, покинул жилище и не обнаружил на территории форта ни одной детской души. Тогда он влез на смотровую площадку и обозрел окрестности – разнокалиберные фигурки копошились на картофельном поле. Семен решил, что ему полезно прогуляться перед сном, и отправился туда. Там он имел удовольствие наблюдать, как большие мохнатые питекантропы-старшеклассники с важным видом (не все вам нас учить!) показывают прочей мелюзге, как надо рыхлить палкой землю, делать в ней пальцем лунку, запихивать туда клубенек и закапывать. Семен не спросил, откуда взялся посевной материал, – и так было ясно, что своими запасами поделились волосатые сородичи.
Препятствовать детским играм Семен не стал – самим, наверное, скоро надоест. Примерно так и получилось – «посевную» заканчивали почти одни питекантропы. Они же ухаживали летом за грядками, поэтому осенью удалось кое-что собрать. Семен организовал пикник с печением картошки в золе костра. В итоге почти весь урожай был съеден.
Еще через пару лет ситуация, пожалуй, стабилизировалось и, в каком-то смысле, законсервировалась. Опыт выращивания чего-то, как это ни странно, усвоили далеко не самые прогрессивные члены зарождающегося межвидового сообщества. Неандертальцы полудикий картофель не ели, а кроманьонцы считали чем-то вроде специи, которую можно добавлять в мясной суп, да и то если он готовится в керамической посуде. Клубни же, прошедшие заморозку и ставшие от этого сладковатыми, сделались детским лакомством. Лоурины выяснили, что картофель можно использовать для изготовления самогона, и охотно «импортировали» его у питекантропов.
Великий вождь и учитель народов, конечно, не знал, насколько навык выращивания «картох-ки» поможет «волосатикам» сохраниться как биологическому виду. Тем не менее он погладил себя по волосам и сказал:
– Не зря стараешься, Семен Николаевич! Не битьем, так катаньем, не от поноса, так от золотухи кого-нибудь да вылечишь!
Если с огородничеством хоть что-то (вроде бы!) получилось, то свиноводство приказало долго жить, так толком и не возникнув. Дикие кабанята, привезенные когда-то в поселок, домашними не стали, а наоборот, выросли и сделались антидомашними. Поселились они в дремучих зарослях вдоль ручья, расположенных в паре километров к западу от поселка. Оттуда они совершали набеги на помойки лоуринов и на картофельные плантации питекантропов. При этом они размножались в какой-то там прогрессии. Среди руководителей племени много лет шла вялая дискуссия о том, следует их отстреливать или нет. Старейшина Медведь был «за», Кижуч – «против», а вождь колебался. Он говорил, что это свинство пора прекращать, с одной стороны, но, с другой стороны, запас свежего мяса рядом с поселком не помешает, тем более что оно не портится и плодится само.
Ситуация стала почти критической, когда выход нашелся. Точнее, откуда-то пришел. Он пришел и поселился на дальней окраине кабаньих джунглей. Никто его, конечно, не видел, но следы однозначно показали, что это старый саблезуб, который решил обосноваться в «хлебном» месте. Кижуч, разумеется, заявил, что зверя туда специально привел Семхон. Последнему пришлось долго доказывать, что он тут ни при чем. Это соответствовало действительности, хотя Семен не исключал, что в опасной близости от поселка поселился его знакомый кот, который успел состариться. Людям зверь почти не мешал, так что необходимости выяснять его личность не возникло.
Честно говоря, Семен с самого начала не очень-то и надеялся, что со свиноводством что-нибудь получится. Даже если бы диких свиней удалось приручить, толку от этого было бы мало: после людей и собак в охотничьем хозяйстве почти не остается пищевых отходов, так что кормить поросят нечем. Кроме того, дикое животное, оказавшее доверие человеку, для лоуринов становится как бы неприкосновенным. Во всяком случае, без крайней нужды убивать и есть его никто не будет. Иное дело собаки, которые якобы дикими никогда не были.