В кофейне же было необыкновенно тихо; едва ли не каждый второй столик оставался свободен. Из завсегдатаев не пришел никто, даже миссис Скаровски. Однако около половины девятого на пороге появился Луи ла Рон, пребывающий в весьма приподнятом настроении. Увидев меня, он несказанно удивился:
- Вечер добрый, леди Виржиния! Не ожидал вас увидеть здесь, сказать по правде. Какая неожиданность!
Такое приветствие привело меня в замешательство.
- Добрый вечер. И где же я должна быть, по-вашему? - ответила я с улыбкой, скрывая неловкость.
- Как где? - ла Рон рассмеялся. - Там же, где и большая часть бромлинской знати - в Королевском театре, на премьере "Императора". Неужто вам не прислали приглашения?
Я только плечами пожала.
- Прислали, конечно, однако мне показалось более интересным другое приглашение. А этот спектакль - всего лишь модное событие, о котором поговорят немного и забудут. Настоящие торжества в честь годовщины восшествия на престол Вильгельма Второго будут завтра - традиционная речь Его величества на Эссекской площади утром и, разумеется, бал, - я вежливо указала журналисту на один из столиков. Как-то неприлично беседовать, стоя посреди зала.
- О, да, на этом балу буду присутствовать и я - как лучшее перо Бромли, разумеется, - с изрядной долей иронии откликнулся ла Рон, передавая Мадлен свой плащ и усаживаясь на указанное место. - Вот тяжелая будет ночка - среди платьев, фраков и... э-э... - он с сомнением оглянулся и добавил уже тише: - ...и высокомерных физиономий. Ну, вас я не имею в виду, разумеется...
- Меня там и не будет, - рассмеялась я, не обращая внимание на бестактность журналиста. "Высокомерные", как же! Впрочем, в чем-то он прав - со своей точки зрения; вряд ли аристократы будут любезничать с газетным писакой, пусть и лучшим в Бромли. А вот какая-нибудь пожилая маркиза, посетив бал, вернувшись домой наверняка утрет скупую слезу: "Ах, какое изысканное общество, как все милы и добры!".
- А почему, если не секрет?
Я помрачнела.
- Со дня смерти леди Милдред еще и года не минуло, и по неписаным правилам приглашения на протокольные мероприятия присылать мне еще нельзя. Это было бы неуважением к памяти покойной графини.
- Да пребудет она на небесах, - скорбно отозвался журналист. Судя по выражению лица, он хотел спросить меня еще о чем-то, и теперь деликатность боролась с профессиональной беспардонностью. Разумеется, беспардонность победила: - Скажите, а что это за "другое приглашение", которое оказалось заманчивей билета на грандиозную премьеру? Не примите за простое любопытство, конечно...
- Приглашение в галерею Уэста, на открытие новой выставки.
Ла Рон от удивления выронил салфетку, которую как раз собирался расстелить у себя на коленях.
- Вы тоже там были? И слышали знаменательное заявление? Вот проклятье, и я присутствовал, а вас не заметил!
- Вероятно, из-за дождя, - улыбнулась я, подумав, что беседа перестает мне нравится и пора бы ее аккуратно свернуть. - К слову, у нас появился новый кофейный рецепт. Кофе с жженой карамелью и свежей мятой - не желаете попробовать? Очень, очень рекомендую.
- Кофе? - ла Рон вздохнул. Он был человеком неглупым и намеки понимать умел. - Желаю, конечно. Благодарю за совет, леди.
Журналист пробыл в "Старом гнезде" недолго - допил свой кофе и ушел "освещать премьеру". Что там можно было "осветить", приехав к самому концу спектакля, я не знала, но от души пожелала ла Рону успеха.
Постепенно разошлись и другие гости. Последними кофейню покинули сестры Стивенсон, две пожилые леди, в свое время вышедшие замуж за близнецов, за виконта и его брата - в один день, и ровно через год, также в один день, овдовевшие. Мэдди, беззвучно напевая что-то - только губы шевелились, и все - обходила зал, снимая старые скатерти и складывая их в большую корзину. Я тоже бродила между столиков, но не с корзиной, а с записной книжкой и карандашом - отмечала, какие букеты следует заменить, а какие еще можно оставить. С наступлением холодов цветы изрядно подорожали; сэр Аустер по-прежнему поставлял нам свежие композиции из своих оранжерей, но чем внушительней становились суммы в соглашении, тем чаще меня посещала мысль об изысканной привлекательности сухих букетов.
Когда я отметила все букеты, нуждающиеся в замене, и собралась уже было набросать заказ в цветочную лавку Аустера, вдруг послышался стук в дверь черного хода, потом - сухое приветствие Георга, потом...
- Неужели Эллис? - я ушам своим не поверила. Записку Лайзо отвез детективу всего несколько часов назад. Учитывая, сколько времени мы не общались, я рассчитывала на ответ в лучшем случае через день или два. - Мэдди, а ведь это действительно он!
Девушка только нос вздернула, всем своим видом выражая безразличие к визиту званого гостя - детектив до сих пор не сумел заслужить ее симпатии.
- Да, да, Виржиния, это действительно я. Не ждали? - Эллис появился в дверях зала бесшумно, как призрак - если, конечно, бывают призраки, промокшие с ног до головы. - Ух, ну и погодка! Ничего согревающего не найдется? И питательного, если можно. Что за день - просто безумный, право слово!
И он плюхнулся за один из немногих столиков, с которых Мадлен еще не успела снять скатерть.
- Найдется, - я не сдержала улыбку. - На кухне оставалось немного мясного пирога. Чаю или кофе?
- Чаю. Горячего, крепкого, сладкого. С молоком, - подумав, уточнил Эллис и, стянув с головы мокрое кепи, с отвращением посмотрел на него. - Эх, Виржиния, и почему у меня нет привычки таскать с собой смену одежды?
- Носите с собой хотя бы зонтик, уверяю, это сможет решить вашу сложную проблему, - ответила я со всей серьезностью, и Эллис рассмеялся. - Кстати, развейте мои сомнения - у галереи Уэста были вы?
Выражение лица у Эллиса стало страдальческим:
- О, не напоминайте. Убитый сторож, пропавшая картина, какие-то невероятные суммы - пятнадцать тысяч хайрейнов, двадцать, а еще страховка... Все молчат, мнутся, каждому есть что скрывать - ни единого правдивого слова. Тонкие души, любители искусства! Хуже только политики, право слово. И где обещанный пирог? - закончил он непринужденно.
От неожиданности я рассмеялась.
- Будет вам пирог, Эллис. Мадлен, принесешь? А мне - ванильно-миндальное молоко. Горячее, хорошо? - она кивнула и поудобнее перехватила корзину с грязными скатертями. - Спасибо, дорогая.
Пока Мэдди ходила на кухню, Эллис начал рассказ - издалека, не торопясь переходить к главному.
- Скажите, Виржиния, как вы относитесь к этому пресловутому Нингену?
- Честно сказать, никак. Дорогие картины, но не в моем вкусе. Мне нравится что-то более традиционное.
- Вот и мне тоже, - закивал он. - С другой стороны, судьба у Нингена была прелюбопытная. Появился он на свет в семье банковского служащего, в ранней юности хотел стать то ли журналистом, то ли политиком, но вот консервативные родители его устремлений не поддержали. А потом мистера Нингена-старшего обвинили в причастности к Горелому Заговору на том основании, что бедняга состоял в реакционной партии. Помните - той самой, которую потом объявили вне закона?
Я сухо кивнула. Как не помнить! Тогда, лет тридцать назад, этот судебный процесс наделал много шуму. Еще бы, нашлись последователи у мерзавцев-поджигателей, поднявших бунт около восьмидесяти лет назад, едва не спаливших Бромли дотла и перевешавших две трети аристократов... Включая почти всех Эверсанов.
- Сомневаюсь, что Нинген-старший имел хоть малейшее отношение к "горелым заговорщикам", скорее всего, он просто под руку подвернулся. Тем не менее, семейству пришлось бежать на Новый материк, точнее, на острова в Южном заливе, откуда была родом прекрасная миссис Нинген. На корабле мистер Нинген ненароком помер от лихорадки, а вот храбрая женщина с маленьким сыном на руках перенесла все тяжести морского путешествия. Маленький Эммануэль Нинген... кстати, вы знали, что имя ему дали в честь его собственной бабки? Нет? Ну и неважно. Словом, мальчик все детство провел на островах. Потом, правда, семья переехала в Марсовию, но прелесть дикого юга он не забыл. Вырос, получил неплохое образование, дослужился до управляющего банка, женился, наделал аж пятерых детишек, включая пару двойняшек... и на досуге начал рисовать. Через год хобби целиком поглотило его, не оставив времени ни на работу, ни на семью. Нинген бросил всё и всех - и уехал обратно на острова. Там он пользовался исключительной любовью местных жителей. За три года он написал около восьми десятков картин, дважды навестил оставленную семью - и потом помер при крайне загадочных обстоятельствах. Местные жители говорили, что его навестил человек "в черных одеждах, с белым лицом". Нинген обрадовался ему, как родному, и просидел с ним в хижине до утра. На следующий день островитянка, приносившая своему кумиру-художнику еду, нашла лишь остывший труп Нингена - и широкополую шляпу незнакомца. Вот такие дела, Виржиния... Что скажете?
- О... - я растерялась. - Искусство - темное дело.
- Вот и я так считаю, - с энтузиазмом согласился Эллис. - О, пирог! Мисс Мадлен, вы прелесть. Давайте его сюда скорее!
Пока детектив утолял первый голод, я потягивала сладкое молоко и размышляла. Значит, отец купил картину у этого Нингена в то время, когда тот вернулся ненадолго в Марсовию? Интересно... Пожалуй, только сейчас я осознала, какая ценность - в материальном, разумеется, смысле - находилась в моих руках. Нет, прятать в сейф эту картину не стоило - отец любил ее. Он вообще считал, что полотна оживают под человеческими взглядами и меркнут в изоляции, а спрятать картину от людей - значит убить ее.
Но в таком случае стоило хотя бы застраховать такую ценность. И поменьше говорить о ней, даже друзьям.
Тем временем Эллис расправился с пирогом и приступил к чаю с печеньем - а заодно вернулся к рассказу.
- Так вот, дело, которое мне сейчас предстоит расследовать, слишком темное даже для искусства, - детектив подпер щеку рукою. - Накануне мистер Уэст запер галерею и оставил ее на попечение сторожа с собакой. Ночь он провел в кругу семьи, причем подтвердить это могут шесть человек, включая не только сына, дочь и жену, но и двоих слуг, и одного соседа, заглянувшего вечерком попросить деньги в долг. Рано утром Уэст, как обычно, еще до завтрака ушел в галерею. Его сопровождал сын, Лоренс. Уэст открыл галерею, прошел в комнатку, где обычно отсиживался по ночам сторож, однако не нашел его. А свирепый пес дрожал под столом, как промокший котенок. Лоренс забеспокоился и предложил вызвать "гусей". Отец предложил ему сначала обойти галерею и поискать сторожа. Вдруг тот просто напился?
- Позвольте предположить, что произошло дальше, - я вздохнула и заглянула в свою кружку с молоком, будто собиралась гадать по нему, как по кофейной гуще. Впрочем, все было ясно и без гаданий. - Уэсты обнаружили, что картина пропала?
- Ну да, - охотно кивнул Эллис и состроил зловещую физиономию: - Но сначала они обнаружили мертвого сторожа. Он лежал в арке между двумя залам на полу, залитом кровью. И кровью же была сделана надпись на стене - "онпрпала", что, вероятно, означает "она пропала". Логично - картина и впрямь исчезла. Обожаю, когда констатируют факты! Впрочем, что для нас с вами факт, для бедняги сторожа могло быть откровением... либо речь шла вовсе не о картине. Но вторая надпись, на полу, куда интереснее. Она сделана куда аккуратнее. Пять букв - и тысяча догадок. "Всело".
- Всело? - от неожиданности я рассмеялась. - Это какой-то шифр? Простите, Эллис, я, кажется, в полной растерянности.
- Ну, я, признаться, тоже недоумеваю. На "весело" не слишком-то похоже, да и зачем писать такое слово в последние секунды жизни? Может, просто "село"? Куда село, что село? Или "все ло"?
Перед глазами встала ярчайшая картинка - темная галерея, алая кровь, буквы на полу, начертанные дрожащей рукой... "Всело"...
Я вздрогнула, ошарашенная внезапной догадкой.
- Вы, кажется, говорили, что сына Уэста зовут Лоренс? Так может, эта надпись означает "всё Лоренс", то есть "во всем виноват Лоренс"?
- За идиота меня держите? - мрачно отозвался Эллис и в два глотка расправился с остывшим чаем. - Указание на убийцу - первое, что пришло мне в голову. Кстати, слугу в доме Уэста зовут "Вэстли" - немного похоже на это "всело", да? Почерк у убитого, к слову, прескверный - я и то лучше пишу - ничего не разберешь... Ну, да это мои трудности, не берите в голову. Распутаю потихоньку дело, никуда не денусь. Уже свидетелей начал опрашивать... Думаю задействовать и Зельду. Она знакома со многими скупщиками краденого - вдруг картина где-нибудь всплывет?
Я хотела было рассказать Эллису о том, что являюсь счастливой владелицей одной из "Островитянок" Нингена, но тут звякнули восточные колокольчики над дверью.
"Неужели мы забыли запереться? - пронеслось в голове. - Кто бы это мог быть? Может, посетитель случайно оставил какую-нибудь вещь?"
- Простите, кофейня уже закрыта... - начала я говорить, разворачиваясь - и осеклась.
- Мне казалось, двери вашего дома всегда открыты для меня.
- Это не дом. Это кофейня, леди же сказала, - живо отреагировал Эллис и только потом обернулся к вошедшему. - Добрый вечер, а вы кто, собственно?
Я поднялась и выпрямилась так, что даже спина заболела от напряжения.
- Вы.
- Я. Доброй ночи, юная леди.
...Он ничуть не изменился. Та же манера одеваться - в темное, но не черное; сейчас - зеленое в черноту слегка приталенное пальто старомодного вида, серые - ближе к саже, чем к пеплу - брюки, начищенные до блеска ботинки, перчатки, трость и неизменная шляпа с узкими полями и прогнутой тульей. Те же очки с маленькими круглыми темно-синими стеклышками, которые он носил даже по вечерам - "обожженные глаза, чувствительные, слезятся все время", говаривала леди Милдред. По-прежнему гладко выбритый подбородок - по-лисьи острый; чуть больше стало морщин на лбу - и на этом знаки солидного возраста заканчивались, словно даже время боялось спорить с этим человеком.
Глаза - светло-карие, в желтизну. А взгляд - как и прежде, тяжелый.
Я почувствовала, что он давит на меня все больше - будто на плечи ложатся, одно за другим, мокрые горячие одеяла.
- Вы прекрасно сохранились.
- А вы расцвели, как нежная лилия. Только вот окружают вас сорняки.
Я думала, что Эллис сейчас скажет что-нибудь по обыкновению едкое, но он только молчал и щурился, пристально вглядываясь в позднего гостя.
Язык у меня отнимался, но молчать было нельзя, как нельзя было показывать слабость. Ни малейшую.
- Это не "сорняк". Это человек, которому я обязана жизнью, - удивительно, но слова лились легко и непринужденно, несмотря на лед, кажется, сковавший всё нутро. - Мистер Алан Алиссон Норманн, детектив.
- Хорошо, - кивнул гость и снял наконец шляпу. И выяснилось, что время все-таки коснулось его - погладило по волосам, прежде темно-русым, а теперь почти целиком седым. - Меня представлять не стоит.
Эллис заулыбался белозубо и радостно.
Меня прошибло разрядом чистого ужаса - будто молнией.
- Не стоит, не беспокойтесь. Я и так догадался. Рад знакомству, маркиз Рокпорт.
И в этот самый момент Мэдди угораздило появиться на пороге зала с подносом, на котором высился дополнительный чайник, накрытый полотенцем. Увидев подозрительного незнакомца, она от неожиданности разжала руки...
Грохот поднялся славный.
А я как никогда была близка к тому, чтобы выписать кому-то вознаграждение за разбитую посуду.
- Что ж, я пойду, пожалуй, - Эллис с видимым сожалением поднялся и, прижав руку к груди, уважительно поклонился мне - прежде такого за ним не водилось. - Благодарю вас за приглашение, леди. Великая честь для меня - быть знакомым с вами, да, великая честь!
И, незаметно для Рокпорта, подмигнул. Я опомнилась запоздало и наконец сообразила, что за игру ведет детектив.
- О, мистер Норманн, это мне нужно благодарить вас за то, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу. Вся эта история с картинами Нингена - ужасно запутанная, в одиночку мне было не разобраться. А женское любопытство - тот страшный огонь, в котором может сгореть полжизни.
- Да, да, - закивал Эллис послушно, опустив глаза. - Страшнее него только мужская ревность... или, например, страсть к коллекционированию. Обращайтесь еще, леди, рад буду помочь. Доброй ночи!
Мадлен, уже сложившая осколки на поднос, плюхнула в чайную лужу тряпку, глядя на нас круглыми от любопытства глазищами. Такого вежливого, уступчивого и услужливого Эллиса девушка видела впервые.
Увы, Рокпорта нельзя было обмануть безыскусным спектаклем. Когда Эллис вышел из кофейни, напоследок заверив маркиза в высочайшем своем уважении, тот обернулся ко мне хмуро: