— МАЛЫШ, СТОЙ НА МЕСТЕ! — прокричал Кэл так громко, что заболели голосовые связки. Словно находился на концерте «Металлики», только без музыки. — МНЕ БЕЗ РАЗНИЦЫ, КАК ТЫ НАПУГАН, ТОЛЬКО СТОЙ НА МЕСТЕ! ЧТОБЫ МЫ МОГЛИ ПОДОЙТИ К ТЕБЕ!
Он повернулся, вновь ожидая увидеть Бекки, но увидел только траву. Согнул колени и подпрыгнул. Увидел дорогу (гораздо дальше, чем ожидал, вероятно, пробежал немалое расстояние, не отдавая себе в этом отчета). Увидел церковь — «Дом святого Хэнка Аллилуйского» или как там она называлась), увидел «Боул-а-дром», но больше ничего. Не ожидал увидеть голову Бекки, рост которой составлял пять футов и два дюйма, на рассчитывал увидеть оставляемый ею след примятой травы. Да только ветер причесывал траву сильнее, чем прежде, и на ее поверхности виднелись десятки возможных следов. Он подпрыгнул вновь. Влажная земля чавкала всякий раз, когда он опускался на нее. Эти прыжки — единственная возможность глянуть на шоссе 400 — бесили.
— Бекки? Где ты, черт побери?
Бекки услышала, как Кэл велел мальчишке стоять на месте, как бы тот ни боялся, чтобы они могли подойти к нему. Полагала, что это хорошая идея, при условии, ее идиот- братец подождет, пока она его догонит. Она устала, промокла, и в первый раз почувствовала себя беременной. Хорошо хоть, Кэл находился близко, чуть правее, на один час. Отлично, но кроссовки, наверное, придется выкинуть. Если на то пошло, Бекстер уже уверена, что их придется выкинуть. «Бекки? Где ты, черт побери?». А вот это странно. Он по-прежнему справа, но теперь ближе и на пять часов. Получается, чуть ли не позади нее.
— Я здесь, — ответила она. — И буду стоять, пока ты меня не найдешь. — Она вновь взглянула на «Андроид». — Кэл, на твоем телефоне связь есть?
— Понятия не имею. Он в машине. Тренди, пока я не подойду к тебе.
— А как же ребенок? И чокнутая мамаша? Она совсем рехнулась.
— Давай сначала встретимся… а потом будет тревожиться о них, хорошо? — Бекки знала своего брата, и ей не понравился его голос. Кэл волновался и пытался это скрыть. — Просто говори со мной.
Бекки на мгновение задумалась, а потом начала декламировать, притоптывая в такт грязными кроссовками:
— Парень один, его звали Максвини, джин разлил по всей штанине, и не будь дураком, подсластил вермутком, приготовил подружке мартини.
— Да, это очаровательно, — оценил Кэл. Теперь он находился позади, вроде бы мог прикоснуться к ней, протянув руку, и с чего такое облегчение? Господи, это всего лишь поле.
— Эй, где вы? — Ребенок. Далеко-далеко. Теперь никакого смеха, голос потерянный и наполненный ужасом. — Вы меня ищете? Я боюсь!
— ДА! ДА, ИЩЕМ! ДЕРЖИСЬ! — проревел ее брат. — Бекки? Бекки, не замолкай.
Руки Бекки поднялись к растущему животу — она отказывалась называть его пузякой, как написали в журнале «Пипл» — и чуть покачали его.
— Вот еще один. Девица одна, по имени Джил, с испугу глотнула…
— Стоп, стоп. Я как-то тебя проскочил.
Действительно, его голос донесся откуда-то спереди. Она развернулась.
— Перестань дурачиться, Кэл. Это не смешно. — Во рту пересохло. Она сглотнула — пересохло и горло. Когда оно словно щелкое, понятно, что пересохло. А в кабине лежала большая бутылка минералки «Полиш спринг». И пара банок «Кока-колы» на заднем сидении. Она буквально увидела их: красные банки, белые буквы.
— Бекки?
— Что?
— Что-то здесь не так.
— О чем ты? — Подумав: «Как будто я не знаю?».
— Послушай меня. Ты можешь подпрыгнуть?
— Разумеется, я могу подпрыгнуть. А как ты думаешь?
— Я думаю, этим летом тебе рожать. Вот что я думаю.
— Пока могу… Кэл, не уходи!
— Я не двигаюсь.
— Двигался, точно! И сейчас двигаешься!
— Заткнись и слушай. Я досчитаю до трех. На три ты поднимаешь руки над головой, как судья, сообщающий, что мяч засчитан, и подпрыгиваешь как сможешь высоко. Я сделаю то же самое. И тебе не придется подпрыгивать так уж высоко, чтобы я увидел твои руки. И я к тебе приду.
«Ты свистни — тебя не заставлю я ждать», — подумала она, понятия не имея, откуда это взялось, опять, наверное, с курса английской литературы, но одно она знала точно: пусть он и говорил, что не двигается, на самом деле двигался, постоянно уходил все дальше.
— Бекки? Бек…
— Хорошо! — прокричала она. — Хорошо, давай так и сделаем!
— Раз! Два! — выкрикнул он. — ТРИ!
В пятнадцать Бекки Демат весила восемьдесят два фунта — отец называл ее Худышкой, — и в школьной спортивной команде специализировалась на беге с барьерами. В пятнадцать она могла пройти на руках школьный коридор, от одного конца до другого. Ей хотелось верить, что она и сейчас такая же. Какая-то ее часть искренне ожидала, что она останется такой до конца жизни. Ее разум еще не осознал, что ей девятнадцать и она беременна… не восемьдесят два фунта — сто тридцать. Ей хотелось прыгнуть повыше — «Хьюстон, мы оторвались от земли» — но прыжок получился, словно с маленьким ребенком на закорках. (Если подумать, очень близко к истине).
Глаза лишь на мгновение поднялись над травой, позволив ей обозреть пройденный путь. Но и этого оказалось достаточно, чтобы от тревоги у нее перехватило дыхание.
Кэл и дорога. Кэл… и дорога.
Она опустилась на землю, при приземлении отдача прострелила ноги до колен. Мягкая, влажная земля выплеснулась из-под левой кроссовки. Бекки плюхнулась в черную грязь, которая чвакнула под ее задом. Она думала, что углубилась в траву шагов на двадцать. Максимум, на тридцать. Дороге следовало находиться достаточно близко, чтобы добросить до нее фрисби. Но выяснилось, что она отмахала длину футбольного поля, а то и больше. Помятый красный «датсун», который как раз проезжал по шоссе, выглядел игрушечной моделью размером с коробок. Сто сорок футов травы — мягко покачивающийся океан влажного зеленого шелка — простирались между ней и гладкой черной ленточкой.
И когда она уже сидела в грязи, первой пришла мысль: «Нет. Невозможно. Ты этого не видела. Только думаешь, что видела». А второй стала мысль об ослабевшей пловчихе, подхваченной отступающим приливом, утаскиваемой все дальше и дальше от берега, не осознававшей, в какой она беде, пока не начала кричать и обнаружила, что на берегу нет никого, кто может ее услышать.
Невероятно далекое шоссе потрясло ее, но ничуть не меньше поразил увиденный на миг Кэл. Не потому, что он находился далеко. Наоборот, тем, что был совсем близко. Выпрыгнул из травы менее чем в десяти футах. А ведь они кричали изо всех сил, чтобы услышать друг друга.
Сидела она на теплой, липкой, податливой земле.
В траве яростно гудело множество насекомых.
— Будьте осторожны! — крикнул мальчик. — Тоже не заблудитесь!
За этими словами последовал короткий взрыв смеха — взбалмошный, нервный всхлип веселья. Смеялся не Кэл, не ребенок — на этот раз не он. И не женщина. Смех этот донесся откуда-то слева, а потом стих, растворился в песне насекомых. Мужской смех и, похоже, пьяный.
Бекки внезапно вспомнились слова, которые выкрикнула Странная Мамаша: «Тобин, перестань звать! Перестань звать, дорогой! Он тебя услышит!».
Что за хрень?
— Что за ХРЕНЬ? — прокричал Кэл. Она не удивилась. «Айк и Майк похожие, вот и мысли схожие», — нравилось говорить миссис Демат. «Фрик и Фрек, а споров нет», — нравилось говорить мистеру Демату. Пауза, заполненная только шелестом ветра и гудением насекомых. Затем рев, во всю мощь его легких: — Что это, НАХ, такое?
На короткий период, примерно пятью минутами позже, Кэл потерял самообладание. Произошло это после того, как он провел эксперимент. Подпрыгнул и снова посмотрел на дорогу. Если совсем не отходить от истины, он начал терять самообладание, даже подумав, что ему надо провести такой эксперимент. Но к тому времени реальность очень уж напоминала землю под ногами, жидкую и ненадежную. Он не мог просто идти на голос сестры, который раздавался справа, когда он шел влево, и слева, когда он шел вправо. Иногда впереди, иногда сзади. И в каком бы направлении он не шел, каждый шаг уводил его все дальше от дороги.
Кэл подпрыгнул и зафиксировал взгляд на шпиле церкви. Ослепительно белом шпиле, сверкающем на фоне ярко-синего, практически безоблачного неба. Говняном церковном божественном парящем шпиле. «Прихожанам, наверное, пришлось раскошелиться, чтобы оплатить эту крошку». Хотя отсюда — может быть, с расстояния в четверть мили, и неважно, что это безумие, он прошел от силы сотню футов — он не мог видеть ни облупившейся краски, ни досок на окнах. Он не мог разглядеть даже собственную машину, поставленную среди других уменьшенных расстоянием автомобилей. Но при этом видел покрытый пылью «Приус». Тот, что стоял в первом ряду. Пытался не размышлять над тем, что заметил на переднем пассажирском сидении… подробность кошмарного сна, анализировать которую он пока не собирался, не чувствовал себя готовым.
В тот первый прыжок он повернулся лицом к шпилю, точно нацелился на него, и в нормальном мире смог бы добраться до церкви, шагая сквозь траву по прямой, изредка подпрыгивая, чтобы чуть подкорректировать курс. Между церковью и боулингом стоял ржавый, пробитый пулями знак, в форме ромба, с желтой окантовкой, возможно предупреждающий: сбросьте скорость — дети. Точно он сказать не мог: оставил очки в машине.
Он приземлился в чавкающую грязь и начал считать.
— Кэл? — Голос сестры донесся откуда-то сзади.
— Подожди, — прокричал он.
— Кэл? — вновь позвала она, откуда-то слева. — Ты хочешь, чтобы я продолжала говорить? — и когда он не ответил, начала декламировать тоскливым голосом, уже оказавшись впереди. — Однажды девица отправилась в Йель…
— Заткнись и подожди, — оборвал он ее.
Пересохшее горло сжало, так что сглотнул он с трудом. И хотя время приближалось к двум пополудни, солнце словно застыло прямо над головой. Он чувствовал его жар макушкой и верхней частью ушей, которые — очень нежные — уже начали обгорать. Он подумал, что сейчас неплохо бы что-нибудь выпить, минералки или колы. И на душе полегчало бы, и озабоченность отступила. Капли росы сверкали на траве — сотни миниатюрных увеличительных стекол преломляли и усиливали свет.
Десять секунд.
— Малыш? — позвала Бекки откуда-то справа («Нет. Прекрати. Она не двигается. Возьми себя в руки»). По голосу чувствовалось, что ей тоже хочется пить. Она хрипела. — Ты еще здесь?
— Да! Вы нашли мою маму?
— Пока нет! — отозвался Кэл, подумав, что они действительно давно ее не слышали. Впрочем, сейчас она его совершенно не волновала.
Двадцать секунд.
— Вы видели моего папу?
«Новый игрок, — подумал Кэл. — Новый игрок. Потрясающе. Может, Уильям Шатнер тоже здесь. И Майк Хакаби… Ким Кардашян… и парень, который играет Рыжего в «Сынах анархии», и весь состав «Ходячих мертвецов».
Он закрыл глаза, но на мгновение голова все равно закружилась. Зря он подумал про «Ходячих мертвецов». Следовало ограничиться Уильямом Шатнером и Майком Хакаби. Кэл открыл глаза и обнаружил, что покачивается на каблуках. Усилием воли заставил себя встать на всю ступню. На такой жаре лицо покалывало от пота.
Тридцать. Он простоял на одном месте тридцать секунд. Подумал, что надо бы выдержать целую минуту, но не смог, поэтому подпрыгнул, чтобы еще раз взглянуть на церковь. Какая-то его часть — та самая, которую он изо всех сил пытался игнорировать — уже знала, что он увидит. Эта часть заранее предлагала веселенький комментарий: «Все сдвинется, Кэл, старина. Трава плывет, и ты тоже плывешь. Относись к этому, будто стал частью природы, брат».
Когда усталые ноги подбросили его вверх, он увидел, что теперь шпиль церкви левее. Не намного — но левее. Но он достаточно далеко сместился вправо, чтобы уже не видеть лицевую часть ромбовидного знака. Теперь его глазам открывалась задняя, серебристо-алюминиевая. Опять же, с уверенностью он сказать не мог, но подумал, что от дороги он чуть дальше. Словно отступил на несколько шагов, пока считал до тридцати. Где-то вновь залаяла собака: гав-гав. Где-то играло радио. Он не мог разобрать всю мелодию, до него долетали только басы. И насекомые жужжали на одной, сводящей с ума ноте.
— Да ладно, — он никогда не разговаривал сам с собой, еще юношей приучил себя к буддистской мысли, что в одиночестве молчание — золото, и очень гордился тем, что молчать мог долго, но теперь заговорил, едва отдавая себе в этом отчет. — Да ладно, нах. Это… это бред.
И он шел. Шел к дороге — опять, едва осознавая, что делает.
— Кэл? — криком позвала Бекки.
— Это просто бред, — повторил он, тяжело дыша, раздвигая траву.
Его нога за что-то зацепилась, и он упал — сначала на колени — в мутную воду, покрывавшую землю на дюйм. Горячая вода — не теплая, горячая, как в ванне — плесканула на промежность шортов, создав полное ощущение, будто он описался. Это его надломило. Он вскочил. Побежал. Трава хлестала по лицу. С острыми кромками и жесткая. И когда один зеленый меч ударил под левый глаз, Кэл почувствовал укол. Боль заставила его подпрыгнуть, и он прибавил в скорости, теперь бежал, как мог быстро.
— Помогите мне! — прокричал мальчишка, и что вы на это скажете? «Помогите» донеслось слева от Кэла, «мне» — справа. Канзасский вариант «Долби-стерео».
— Это бред! — вновь выкрикнул Кэл. — Это бред, это бред, это ГРЕБАНЫЙ бред! — Слова слились — «этобредэтобредэтобред», — глупость, конечно, бессмыслица, но он их повторял и повторял.
Упал снова, на этот раз приложился сильно, ударившись грудью. Теперь уже всю его одежду забрызгало землей, такой плодородной, теплой и черной, по виду и даже запаху напоминающей фекалии.
Кэл поднялся, пробежал еще пять шагов, почувствовал, как трава оплетает ноги: будто ставил их в спутанную проволоку, и, конечно же, рухнул снова. В голове гудела туча навозных мух.
— Кэл! — кричала Бекки. — Кэл, остановись! Остановись!
«Да, остановись. Если не остановишься, будешь орать «Помогите мне» вместе с мальчишкой. Гребаным дуэтом».
Он хватал ртом воздух. Сердце мчалось галопом. Он подождал, пока жужжание в голове утихнет, потом осознал, что оно вовсе не в голове. Мухи настоящие. Они опускались в траву и поднимались из нее, целая туча, клубящаяся над чем-то скрытом движущимся желто-зеленым занавесом, прямо перед ним. Вытянул руки и раздвинул траву.
Собака — вроде бы золотистый ретривер — лежала на боку в черной жиже. Обвисшая коричневато-рыжая шерсть едва просматривалась под толстым слоем мух. Раздувшийся язык, вывалившийся из раскрытой пасти, подернутые дымкой выпученные глаза. Тронутая ржавчиной, но еще поблескивающая среди шерсти пластинка на ошейнике. Кэл вновь посмотрел на язык. Покрыт чем-то зеленовато-белым. Кэл не мог понять, чем именно. Грязная, мокрая, обсиженная мухами шерсть собаки выглядела старым, вонючим ковром, брошенным на груду костей. Кое-где шерсть шевелилась — отдельные лохмы — под теплым ветерком.
«Возьми себя в руки. — Мысль его, но произнесенная успокаивающим голосом отца. Голос помог. Кэл посмотрел на завалившийся живот собаки и уловил какое-то движение. Множество копошащихся червей. Такие же копошились и в наполовину съеденных гамбургерах, которые он увидел на переднем пассажирском сидении «Приуса». Бургеры пролежали там не один день. Кто-то оставил их, вышел из машины и оставил их, и никогда не вернулся, никогда… — Возьми себя в руки, Кэлвин. Если не ради себя, то ради сестры».
— Возьму, — пообещал он отцу. — Возьму.
Он смахнул несколько жестких ошметков травы с лодыжек и голеней, не чувствуя маленьких, оставленных травой порезов. Встал.
— Бекки, где ты?
Долгое время никакого ответа — достаточно долгое, чтобы сердце выскочило из груди и поднялось в горло. Наконец, из невероятного далека:
— Здесь! Кэл, что нам делать? Мы заблудились.
Он закрыл глаза, но лишь на мгновение. «Это фраза мальчика». Потом подумал: «Le kid, c’est moi». Малыш, это теперь мое. Почти смешно.