Эрик Фрэнк Рассел
Он медленно спустился по трапу космического корабля, с одной мыслью, постоянно вертевшейся в голове: мы высокотехнологичны и высокоцивилизованны – и поэтому я должен умереть.
Таможенники почти не обратили на него внимания, проводив дежурным взглядом, когда он прошел мимо них к воротам космопорта. Там он остановился на обочине городской улицы и рассеянно оглянулся.
«Мы высокотехнологичны и высокоцивилизованны – и поэтому я должен умереть». Он пожевал губами. Это будет легко. Они сделают мою смерть легкой. И никаких забот. Ведь было время, когда меня не существовало. Я умер перед тем, как родился, и мое небытие тогда ничуть не беспокоило меня.
Он посмотрел на затянутое облаками, унылое, серое земное небо, столь не похожее на небеса Марса. Струился затяжной ливень, но ни капли не упало ему на голову. Громадный купол из прозрачного пластика, протянувшийся над шоссе, ловил каждую каплю и отводил влагу в сторону. Дорога оставалась теплой, сухой, без пыли, грязи и микробов. Это была магистраль века санитарии, устроенная для чистоты, удобства и полной независимости от стихий.
Электротакси мягко прожужжало по дороге; серебряные шарики антенны вращались, почти теряясь из вида, словно принимали какую-то далекую радиопередачу. Он взмахнул рукой, будто нехотя, но в то же время подчиняясь врожденной привычке. Машина остановилась. Водитель бесстрастно смотрел не него.
– Вам куда, мистер?
Забираясь на заднее сиденье, он сказал:
– Терминал Жизни.
Уже готовый повторить адрес, таксист передумал и промолчал. Он тронулся с места, чуть быстрее гусеницы преодолевая пространство, хмуро и торжественно нависнув над баранкой. Безрадостное это занятие – везти пассажиров до Терминала Жизни. Они напоминают о том, что путь человека короток и недолговечен.
Его пассажир перенес улиточный ход машины без возражений, с фаталистическим спокойствием существа, уже примирившегося с неизбежным. Несколько обтекаемых спортивных электромоделей промелькнули мимо на скорости, от которой содрогнулся автомобиль, но не водитель, казалось, заснувший за баранкой.
У громадного мраморного входа в Терминал Жизни пассажир проводил взглядом такси, которое удалялось, заметно прибавив скорости. Он еще раз посмотрел на небо, на улицу, на ровные линии высоких крыш. Затем преодолел сорок ступенек, ведущих к хрустальным дверям, замер, уже готовый сделать очередной шаг, но удерживаемый каким-то внутренним сопротивлением. Ноги, казалось, отказывались подчиняться, как педали ржавого велосипеда, но вот, преодолев инерцию, он постепенно разогнался и наверх прибыл практически бегом.
За дверью открылся округлый мозаичный пол. В центре его поднималась гигантская рука из сверкающего гранита – впятеро, а то и вшестеро превосходящая человеческий рост. Мощный указательный перст вздымался, словно предупреждая. Заключенный в руке динамик пророкотал слова, отразившиеся в глубинах его сознания, словно окрик телепата:
ОСТАНОВИСЬ! ПОДУМАЙ! ВСЕ ЛИ ТЫ СДЕЛАЛ?
Он спокойно обошел гранитную руку. За углом молодая миловидная девушка в белой униформе поднялась ему навстречу. Полные губы с готовностью улыбнулись, когда она произнесла:
– Могу я чем-нибудь помочь, сэр?
Он криво усмехнулся:
– Боюсь, что можете.
– Ах! – В ее чистых голубых глазах отразилось непонимание. – Так вы не в справочное? Вы хотите… да?
– Да, – сказал он. И это «да» эхом отразилось над сводами зала. «Да!»
Гранитная рука снова пророкотала:
ОСТАНОВИСЬ! ПОДУМАЙ! ВСЕ ЛИ ТЫ СДЕЛАЛ?
– Третий этаж направо, – прошептала девушка.
– Благодарю вас.
Она проследила за ним до самых дверей. И даже после его ухода не могла оторвать взгляд.
Человек, занимавший кабинет на третьем этаже, был совсем не похож на официального палача. Это был полный, явно общительный человек, сразу вскочивший с места при появлении посетителя. Он энергично потряс ему руку и предложил стул. Заняв собственное кресло, чиновник выдвинул перед собой пачку бланков и занес над ними ручку, выжидательно глядя на собеседника.
– Ваше имя?
– Дуглас Мэйсон.
Записав, он продолжил:
– Постоянное место жительства?
– Марс.
– Ого! – присвистнул чиновник. – Ваш возраст?
– Двести восемьдесят семь лет.
– Значит, вы прошли уже третье омоложение?
– Да. – Мэйсон заерзал. – Это тоже надо вписывать в анкеты?
– Что вы, – служащий Терминала посмотрел на него изучающе: высокий седоватый джентльмен с усталым грустным взглядом потухших глаз. – Цивилизованное государство не предъявляет никаких требований к жизни индивидуального гражданина. Любой имеет неотъемлемое право прекратить свое существование по любой удовлетворительной причине или даже вовсе без таковой, при условии, что способ его ухода из жизни не принесет опасности, дискомфорта или душевных потрясений остальным согражданам.
– Я знаю свои права, – заверил его Мэйсон.
– И посему, – продолжал чиновник тоном, как будто совершал обычный в таких случаях ритуал, – мы должны принять ваш выбор независимо от того, хотите ли вы или не хотите помочь заполнению анкет. Если вы не станете отвечать на наши вопросы – это ничего не изменит. Но некоторые сведения могли бы сослужить нам большую службу, и мы были бы чрезвычайно благодарны вам за содействие. Вопросов вовсе не так уж много – осталось всего несколько пунктов.
– Содействие? – переспросил Мэйсон, почесывая подбородок с той же саркастической усмешкой, какая была у него при разговоре с девушкой за дверью. – Мне кажется, я вряд ли уже могу быть кому-либо полезен.
– Многим так кажется. И, как правило, это заблуждение. На деле, – продолжал пухлый человечек, оживая на глазах, – я служу на этом месте вот уже двадцать лет и до сих пор не встретил человека, который был бы совершенно бесполезен.
– Похоже, вы пытаетесь отговорить меня, – заметил Мэйсон. Его голос неожиданно окреп: – Мой разум отработал свое!
– Не будете ли вы столь любезны рассказать, на чем основано такое утверждение?
– Нет ни одной причины оставаться в живых. Если человек решает умереть, значит, он имеет на то свои веские основания. Но только в виде любезности, могу сказать: основная причина в том, что я не боюсь смерти.
– И жизни? – вставил чиновник. Его пухлое лицо внезапно приняло иное выражение. Оно стало чрезвычайно проницательным.
– И жизни, – повторил Мэйсон без малейшего колебания. Затем продолжил: – Когда все планы в жизни человека осуществлены, все цели достигнуты, все амбиции реализованы, а все друзья давно отправились в мир иной, то и он должен отойти от всего лишь по той причине, что ему больше нечего делать, жизнь перестает быть жизнью. Она становится, скорее, просто существованием, временем ожидания. Других оправданий своему существованию я не нахожу.
Чиновник участливо кивнул: – Не мне, конечно, разубеждать вас. – Он показал на бланки: – Разрешите хотя бы заполнить эти анкеты или вы отказываетесь сделать одолжение?
– Ах, давайте, доводите до конца эту волокиту, – ответил Мэйсон.
Собеседник вновь поднял ручку:
– Женаты?
– Не было времени.
– В самом деле? – Он записал это с явным сомнением. – Значит, и детей нет?
– Что вы хотите этим сказать?
– Вы никогда не выступали в роли донора?
Мэйсон оборвал его:
– Никогда не одобрял подобных обычаев, даже если они заложены в нашей цивилизации.
– Они необходимы, поскольку полезны для каждого, – возразил собеседник. – Ведущая сила, толкающая вперед современную науку, – это стремление помочь людям. Или вы предпочитаете, чтобы все вершилось, как в варварские века, когда наука была продажной, а знания употреблялись во зло?
– Не уверен, что это было бы хуже. Во всем было больше путаницы, но больше и жизни.
– Вы предпочитаете, так сказать, поедать все сырым?
– На этой стадии – да, – Мэйсон продолжал говорить, как будто раздумывал вслух. – У меня алебастровая вилла и сорок акров кактусовых садов на Марсе. Это верх возможного и достижимого в жизни. Во многих отношениях эта алебастровая вилла – своеобразный мавзолей над могилой. Но я страдаю от мучительной скуки в абсолютном комфорте. Как же мало осталось сделать – эта работа для первого и второго поколения омоложающихся. Земля цивилизованна. Венера освоена. Марс тоже. Также и Луна под многочисленными искусственными куполами. Везде, куда ни глянь, – цивилизация, порядок, расчет и контроль.
– Неужели везде? – засомневался чиновник, недоверчиво поднимая брови.
– Даже джунгли искусственно выращены на потеху роду человеческому, – продолжал Мэйсон с ощутимой ноткой презрения в голосе. – Джунгли из вегетативно разработанных растений и животных, которые находятся под наблюдением ветеринаров. Лев в конце концов возлег-таки рядом с агнцем. Тьфу!
– Вам это не нравится? – осторожно поинтересовался чиновник.
Мэйсон гордо повернул голову:
– Веками китайцы пользовались древним проклятием: «Что б ты жил во времена перемен!» Теперь это уже не проклятие. Это благословение. Мы высокотехнологичны и высокоцивилизованны. Мы получили так много прав, вольностей и свобод, что можно только молиться об оковах, с которыми можно побороться и потом с наслаждением разбить. Я считаю, что с оковами жизнь была бы интереснее, если бы у нас еще остались хоть какие-то оковы.
– Сомневаюсь, – заявил чиновник. – Люди очень счастливы в нашем веке, пока ими вдруг не овладевает фрустрация, непонятное ощущение бесцельности существования. Но у подавляющего большинства это наступает очень и очень нескоро. – Он указал ручкой на свои бумаги. – В вашем случае это заняло почти три века – чтобы достичь подобной стадии в развитии.
– Да, – согласился Мэйсон, – потому что у меня был порядочный промежуток времени, когда мне было что делать. Теперь делать нечего. В конце концов, придется делать еще одно омоложение. И какая от этого польза? Человек долго может слоняться без дела, слишком долго. – Он наклонился к собеседнику, упершись руками в колени, лицо его посуровело. – Знаете, что я думаю? Я думаю, что наука зашла слишком далеко.
– Дело не только в этом.
– Это так, – настаивал Мэйсон. – Говорю вам, наука поймала нас в капкан. Она доставила нас до Марса и Венеры. Дальше она повести нас не может. Внешние, более отдаленные планеты лежат за пределами достижений любого мыслящего существа. Никакая ракетно-горючая смесь и никакая реактивная система запуска в перспективе не могут преодолеть подобную пропасть. И от этого никуда не денешься. Наука вывела нас на крайний рубеж – и вот я располагаю кнопкой – полностью автоматизированной белой виллой на этом рубеже. Дальше науке просто некуда идти, поэтому она обернулась на жизнь внутри общества, из чего получилась цивилизация. В результате мы абсолютно свободны и получили счастье такой ценой, что можно только оплакивать такое счастье.
Чиновник удивленно поднял брови, язвительно заметив:
– Довольно странно, что человек, столь непримиримый к науке, прибегает к ее помощи, чтобы уйти из жизни?
– Я выбрал способ ухода в соответствии с законом, – возразил Мэйсон. – К тому же я готов признать, что наука имеет свои полезные стороны. Но я не считаю, что она должна быть выше критики.
– Может, там вас еще что-то ждет, – загадочно предположил собеседник. – Я часто думаю, что на этом не все кончается.
– Конец приходит, когда нет цели и желания. Все, что не может расти, погибает.
– Это мнение, на которое вы, как гражданин, имеете полное право. – Поведение чиновника обнажило его собственную позицию. Перебирая свои бланки, он выбрал один. – Выяснив, что ваше решение окончательное и бесповоротное, мне не остается ничего другого, как выписать вам пропуск.
– О боги, туда еще нужен пропуск! – Мэйсон склонился над столом и выхватил подписанный пропуск прямо из руки чиновника, помахав им, как белым флагом. – Что теперь с этим делать?
Кивнув на следующую дверь, чиновник сказал:
– Пройдите и предъявите консультанту. Он поможет выбрать способ ухода.
– Здорово у вас все устроено, – сказал Мэйсон. И снова помахал чиновнику флагом-пропуском. – Что ж, спасибо за все. До встречи в следующем мире.
– Эта встреча произойдет не раньше, чем мое тело не сможет выдержать дальнейших омоложений, – пообещал тот.
Консультант оказался высоким, тощим, лысым и неразговорчивым. Взяв пропуск, он придирчиво осмотрел его.
– Предпочитаете быструю или медленную?
– Боже правый! Что за вопрос? Кому захочется умирать медленно?
Похоронным тоном консультант сообщил:
– Я спрашиваю не о процессе испускания последнего вдоха, а об условиях смерти. Желаете, чтобы это произошло скоро или с определенным интервалом?
– Лучше сделайте это поскорее, с минимальной задержкой, – кивнул Мэйсон с хмурой иронией. – В противном случае могу пасть духом и переменить решение.
– Это случается.
– Неужели?
– Часто, – подтвердил консультант.
– Что-то новенькое, – сказал Мэйсон. – Еще ни разу не слышал, чтобы кто-то зашел так далеко, а потом вернулся и рассказывал байки.
– Никто не рассказывает. Молчание – цена свободы.
– В таком случае я могу изменить свое решение в любое время вплоть до финального момента и преспокойно уйти отсюда, дав клятву, что никому не скажу ни слова?
– Вам не придется давать клятвы.
– Почему же?
– Вы не захотите изобличать собственную моральную трусость.
– Ах, как вы правы! – сказал Мэйсон.
Собеседник посмотрел поверх него ничего не значащим невыразительным взглядом:
– Однако я не думаю, что вы измените свое решение. Вероятно, вы из тех, кто откладывает решение, пока не становится слишком поздно.
– Я вас понял. Позвольте вам заметить, что я уже спасовал шесть раз за последние два года. Я не собираюсь сдрейфить в седьмой раз.
Он осмотрел комнату. Не считая стола и настенного календаря, она была совершенно пуста.
– Я что-нибудь почувствую? Как это произойдет?
– Неожиданно.
– Это я понимаю, но как?
– Мы работаем с индивидуальным подходом к клиенту, – сказал консультант.
– Я еще больше заинтригован.
– Это пройдет – впоследствии, – пообещал собеседник. Он продолжил: – Процедура такова: вы проходите через эту дверь и вызываете лифт. На лифте поднимаетесь в отель Терминала, где можете выбрать любой из номеров по желанию. Все они комфортабельные и…
– Подняться на лифте куда? – пораженно переспросил Мэйсон.
– В отель, – повторил консультант. – Там вы будете жить, пока все не случится: прекрасный сервис, программа развлечений, приятная компания, вплоть до наступления кульминации, которая произойдет, как только вы полностью расслабитесь и совершенно ничего не будете ожидать. Произойти это может через несколько часов или дней, в соответствии с психологией субъекта, но это самый гуманный метод.
– Так что же, я должен теперь просто сидеть и ждать, как курица на яйцах?
– У всех получается по-разному. На самом деле никто не скучает в ожидании. Все намного проще: вы или меняете свое решение или получаете то, что хотели.
– Вы не могли бы рассказать мне об этом поподробнее?
– В данный момент не представляю, чем вам это поможет.
– Я тоже, – согласился Мэйсон. – Ничего не понимаю. Ну что ж, приступим или есть еще какие-то бюрократические проволочки?
Собеседник наморщил лоб:
– Есть две анкеты, которые мне надо бы заполнить. Но если вы так торопитесь, я оставлю их пустыми.
Он указал на две следующие двери:
– Выбирайте. Это выход. – Он указал на ближайшую. – И это – тоже выход, – сказал он, указывая на вторую дверь.
Мэйсон без колебаний направился к первой, открыл ее и огляделся. За ней лежал мозаичный зал с гигантской гранитной рукой.
ОСТАНОВИСЬ! ПОДУМАЙ! ВСЕ ЛИ ТЫ СДЕЛАЛ?
Тогда он открыл вторую дверь. За ней находился лифт, совершенно пустой, выложенный металлическими рейками, и на стенке лифта была всего одна красная кнопка.