Сейчас Андреас даже не вспомнит, как получилось так, что однажды поздней ночью он вышел из дворца родителей и куда-то побрел, не разбирая дороги и ничего не видя перед собой. Что привело его к небольшому храму у дороги — этого он не знает, зато войдя в полутемное здание, и обессилено присев на скамью, Адриан впервые за несколько дней смог заснуть, и во сне его никто не беспокоил, а утром он почувствовал себя куда легче.
Прошло несколько дней, и Адриан понял одну вещь: если он оставался в храме, то чувствовал себя сравнительно неплохо, но стоило покинуть своды церкви, как на него вновь накатывала смертная тоска, а по ночам начинали мучить жуткие кошмары. В мыслях появилась ясность, и молодой человек вновь приобрел возможность трезво рассуждать, и посмотреть на произошедшие события как бы со стороны.
Увы, но ничего хорошего там не было. Старый священник, с которым за эти дни Адриан очень сблизился, со вздохом сказал, что его нынешние страдания — это последствия тех темных чар, которыми опутала его бывшая невеста, а от подобного колдовства так просто не избавишься. Хотя отец с матерью в свое время и пригласили магов, чтоб снять с сына последствия колдовства, наведенных Нарлой, но, как видно, этого оказалось недостаточно.
Если честно, то теперь и сам Адриан не хотел уходить из-под церковных сводов, из тех мест, где его не с так грызло горькое отчаяние, где от боли не заходилось сердце, и где ему не было бесконечно стыдно за то, что не смог уберечь от жестокой смерти любимую женщину.
Еще стены святого места словно снимали с его души нечто наносное, безжалостно терзающее сердце, и лишь там Адриан мог рассуждать здраво, а его рука уже привычно не тянулась к бутылке. Несколько дней раздумий и молитв — и постепенно парень пришел к неутешительному выводу: его всепоглощающая любовь к Нарле — это большей частью результат магии, которая все еще окончательно не ушла и по-прежнему терзала его душу. Однако не стоило себя обманывать, тут дело было не только в колдовстве: Адриан просто сам, по зову сердца полюбил эту девушку, причем без всякого принуждения и приказов чужой воли. Наверное, еще и поэтому ему было так немыслимо тяжело остаться без той, которая едва ли не разом вошла в его душу и сердце, и без которой он не представлял себе дальнейшей жизни.
Молодому человеку было понятно, что небольшой придорожный храм — это не то место, где можно находиться бесконечно долго, тем более что за эти дни Адриан почти не выходил из него. Ему не хотелось возвращаться во дворец отца, да делать там было нечего, особенно под осуждающими или сочувствующими глазами родни, которые словно давали ему понять: натворил дел — вот и живи сам по себе. Что ни говори, а скандал вышел грандиозный, и теперь в родном доме при появлении Адриана смолкали все разговоры, а взгляды устремлялись только на него, и от всего этого парню иногда хотелось кричать в голос. Молчание окружающих и ощутимая неприязнь — вот с чем Адриан жил изо дня в день. Иногда молодому человеку казалось — его не выгоняют из семьи только потому, что это может вызвать очередную волну разговоров. Не было особого желания видеть и родителей: отец был настолько рассержен на Адриана, что не хотел даже смотреть в его сторону, не говоря уж о том, чтоб поговорить с ним, а мать в отчаянии проливала слезы и жалела своего несчастного сына…
Чтоб хоть как-то помочь молодому человеку, старый священник отвел парня в монастырь Святых Даров, где в беседе с настоятелем Адриан честно признался: теперь, после всего произошедшего, среди своих родных и близких он считается кем-то вроде парии, и оставаться в семье нет ни желания, ни возможности. Кроме того, сейчас ему невыносимо тяжело жить среди людей, постоянно мучают кошмары, и только под сводами храма он чувствует себя свободным и может дышать полной грудью…
Настоятель оказался умным человеком и не возражал, чтоб у них появился новый послушник, взявший имя Андреас. Правда, этот пожилой человек, много повидавший на своем веку, был почти уверен в том, что после беззаботной жизни в роскошном дворце, где любой каприз хозяина исполняют слуги, пребывание в монастыре с его суровым уставом покажется молодому послушнику чем-то вроде невыносимо тяжкого наказания, и вряд ли избалованный аристократ задержится здесь надолго. Тем более неожиданным для него было то, что сын герцога не только сразу же принял строгую монастырскую жизнь, но не желал покидать обитель даже на час, а уж его стремление проводить в молитвах все дни напролет не могло вызвать ничего, кроме уважения.
В монастыре Святых Даров Андреас пробыл почти два месяца, а потом пришел к настоятелю с просьбой помочь перейти в другой монастырь, как можно более отдаленный от столицы, туда, где он будет недоступен для родных и близких. Дело в том, что к молодому послушнику по нескольку раз в день ходили посетители, несмотря на то, что Андреас не желал никого видеть. Настоятель не стал особо возражать, потому как бесконечные гости, постоянно просившие свидания с Андреасом, надоели хуже горькой редьки очень многим обитателям монастыря. Хотя, положа руку на сердце, следует признать: будь на то воля настоятеля, то он оставил бы этого послушника в монастыре Святых Даров, так сказать, в назидание всем ослушникам как внутри монастыря, так и за его пределами.
Монастырь Святого Кармиана был выбран Андреасом именно потому, что там всегда была нужда в монахах, которые одновременно были как непоколебимы в своей вере, так и хорошо владели оружием — увы, но в том монастыре монахи гибли куда чаще, чем в каких-либо иных.
Перед отъездом Андреас не только не зашел домой, чтоб попрощаться, но даже не написал родным хотя бы пару строк. Почему? Просто не видел в этом смысла. И потом, так проще: уехал — и словно обрубил за собой все концы.
Первое время в монастыре Святого Кармиана Андреасу пришлось сложно — тут очень многое было не похоже на ту монастырскую жизнь, к которой он успел привыкнуть в монастыре Святых Даров. Но шли дни за днями, одна седмица сменяла другую, и постепенно Андреас не заметил, как стал считать себя единым целым со всеми братьями, кто нес нелегкую службу в этом отдаленном монастыре, стоящем на границе между Запретными землями и миром людей. Более того: душа молодого человека почти успокоилась, отныне он мог безбоязненно покидать стены монастыря, только вот ночные кошмары нет-нет, но дают о себе знать…
А тем временем Журмер все никак не мог остановиться.
— В общем, после всего этого Адриан и пошел в монастырь, правда, зачем — этого я не знаю. Просто в толк не возьму, что он тут забыл. Клин, как говорится, клином вышибают, и, на мой взгляд, нашел бы себе новую девку, тем более что этого добра хватает — и все бы наладилось. Если распускать слюни из-за каждой…
В этот момент раздался резкий свист, и Журмер оборвал свое повествование. Кстати, очень вовремя, а не то еще пара слов — и Андреас готов был забыть о смирении, и по примеру брата Белтуса доходчиво донести до сознания этого наглеца, о чем можно говорить, а когда стоит придержать свой длинный язык. Однако сейчас не до выяснения отношений — был подан сигнал тревоги, а в этом случае все постороннее сразу же отходит на второй план.
Вот и сейчас монахи вскочили на ноги и схватились за оружие — в здешних местах сигнал тревоги мог говорить только о том, что рядом с местом ночевки появилась какая-то опасность. Как выяснилось, это были серые пумы — очень опасные хищники, которые охотятся ночами, да еще и стаей. От этих кисок так просто не отделаешься, и теперь о спокойной ночевке не стоило даже мечтать.
Стая этих довольно крупных кошек устроилась на высоких деревьях вокруг поляны и пристально следила за людьми. Если бы хоть один человек чуть дальше отошел от костра, то пумы накинулись бы на того несчастного всей стаей, а когти и зубы у этих зверюг такие, что жертву враз располосуют до костей. Правда, хищников сдерживало то, что на поляне горел пусть небольшой, но костер, вокруг которого люди сбились едва ли не в одну плотную толпу, да и что представляют собой мечи в руках монахов — это серые пумы хорошо знали. Вернее, не просто знали, а кое-кто из матерых кошек даже имел на шкуре отметины от оружия людей, и потому пумы нападать не торопились, выжидали удобного случая.
Время шло, кошки несколько раз пытались атаковать, но острые мечи отгоняли их назад, на ветви деревьев, и там пумы, сверкая своими желтыми глазами, зло скалили зубы. Андреас уже несколько раз сталкивался с серыми пумами, и хорошо знал, что просто так они не уйдут. Это не милые домашние киски, а по-настоящему опасные хищники, при нападении которых надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Вот и сейчас эти звери сидят по деревьям, и, кажется, ведут себя совершенно спокойно, а на самом деле серые кошки выбирают себе жертву, от которой уже не отстанут, будут преследовать до конца. Не хочется думать о том, кого они приглядели себе на этот раз.
Вообще-то за многие века существования монастыря Святого Кармиана был найден не один способ борьбы с серыми пумами, только вот каждый из них требовал времени, соответствующей подготовки и должной дисциплины. К сожалению, сейчас ни один способ не годился — слишком много необученных людей было на этой поляне, и многим из них уже стало надоедать ночное бдение.
— Эй, монахи! — заорал кто-то. — Чего глаза таращите на эти наглые серые морды? Сейчас, между прочим, ночь, и спать пора! Отгоните этих кошек, или придумайте что-нибудь…
Однако разозленный мужик больше ничего сказать не успел, потому что пумы зашипели. Наверное, каждый человек хоть раз в жизни слышал, как шипит разъяренная кошка, а ведь пумы это те же кошки, только большие, оттого и шипение у них звучало куда более громко и жутко. А уж если учесть, что этих диких кошек здесь было более двух десятков, то становится понятно, отчего у людей на поляне от неожиданности сердце чуть ли не в пятки ушло. Андреас же только крепче сжал рукоять меча — так серые пумы шипят только перед атакой, а это значит, что сейчас сверху на людей может броситься что-то яростное, злое, готовое располосовать на куски живую плоть…
Неизвестно, как события стали бы развиваться дальше, если б не лошадь одного из тех, кто шел в Запретные земли. Как видно, испугавшись страшного шипенья (вообще-то люди в этот момент чувствовали себя ничуть не лучше) лошадь взвилась на дыбы, вырвала поводья из рук хозяина, и, рванувшись с места, скрылась в темноте ночи. В тот же миг Андреас просто почувствовал, как пумы кинулись вслед убегающей лошади, причем некоторые из этих серых кошек легко перепрыгивали с ветки на ветку, а другие мягко спрыгнули на землю, и помчались вслед за убегающей лошадью. Ох, вряд ли эта бедняжка сумеет сделать хоть полсотни шагов — пумы настигнут ее куда раньше.
— Зазнайка, стой! — хозяин кинулся вслед за лошадью. — Стой, тебе говорят!
— Эй, тебя куда понесло?! — брат Белтус пытался удержать мужчину. — Стой! Лошадь свою не спасешь, и сам погибнешь!
— Да пошел ты!.. — мужчина только что не отшвырнул монаха в сторону. — Я свою лошадь на погибель не отдам! Зазнайка, остановись!
Мужчина метнулся в темноту, а Андреасу только и осталось, как проводить этого человека сочувствующим взглядом — увы, но назад он уже не вернется. И верно: не прошло и десяти ударов сердца, как до людей донесся донельзя испуганный голос лошади, который почти сразу же перешел в сдавленный хрип, а в следующий миг раздался отчаянный крик мужчины, увы, тоже оборвавшийся.
— Это… чего было? — спросил кто-то.
— Не изображай из себя слабоумного идиота! — резко оборвал его брат Белтус. — Пумы напали на обоих, а на охоте с пойманной добычей никто из хищников не церемонятся. Если кто-то из вас не знает, то сообщаю: при атаке пумы вначале вцепятся в горло жертвы, чтоб задушить, потом хватают ее за руки-ноги…
— Так этого парня спасать надо! — возмутился кто-то. — Пока не поздно!
— Да? И кто пойдет в спасательной команде? — зло рявкнул брат Белтус. — Ты? Тогда спешу сообщить, что будешь у них третьим блюдом. Нет желания входить в меню этого зверья? Тогда заткнись, тем более что спасать этого парня нет никакого смысла — пумы его уже изодрали на ленточки. Стая большая, и отсутствием аппетита зверюшки вряд ли страдают, так что к утру и следа не останется ни от лошади, ни от этого парня. Увы, но их души уже ушли на Небеса.
— Но…
— Всех вас еще перед уходом из Лаежа предупреждали, что вы должны беспрекословно исполнять то, что говорю вам я, или кто-либо из братьев. Или вы считаете, что мы просто так сотрясали воздух? В здешних местах за ослушание или самовольное принятие решений можно легко распрощаться с жизнью, и это не пустые слова. Вы только что видели наглядный пример того, что если вам говорят «стой!», то именно это вы и должны сделать.
— Так ведь у него лошадь…
— Понимаю, парню было жалко лошадь, но здесь царят другие законы, в том числе и весьма неприятные, и им надо подчиняться. Какие именно законы? Ну, это вы поймете со временем, а пока вам не помешает знать, что за своеволие одного остальные страдать не должны, и если некто очертя голову сунулся невесть куда, то за последствия отвечать будет только сам. Если бы сейчас кто-то из вас бросился вслед за этим парнем, то кое-кто из этих бедолаг мог стать очередной добычей серых пум, а другие получили бы серьезнейшие ранения, и что мне потом прикажете делать со всем этим лазаретом? Хоронить убитых и тащить с собой раненых, привлекая этим внимание очередных хищников? Извините, но из двух зол я выбираю меньшее. Кому-то это не нравится? Ничего, скоро вы поймете всю особенность здешних мест.
— За душу этого парня вы тоже потом всего лишь помолитесь, как и за души тех двух парней, которых вы завалили у реки? И считаете, что этого будет достаточно? — раздался резкий голос. — Грех с души снимете, и вообще… Что-то вы совсем о людях не радеете, святые братья! За день гибнет третий человек, и вы, как видно, считаете, что умело охраняете нас? Да никто из вас и пальцем не пошевелил, чтоб спасти этого человека, а у реки…
— Сейчас дискутировать на тему кто прав и кто виноват, а заодно вступать в богословские споры — это не к месту, и не ко времени! — отрезал брат Белтус. — Я поступаю так, как считаю нужным, а если кому-то не нравятся мои действия, то можете пожаловаться на них хоть нашему настоятелю, хоть королю, хоть Небесам. А пока все, кроме братьев-кармианцев, ложатся спать, а мы остаемся на дежурстве. Для того, чтоб пресечь возможные вопросы, сообщаю: часть молодняка этих милых кисок все еще остается на деревьях, и при первой же возможности постараются зацапать хоть кого-то еще. Так что тут глаз да глаз нужен…
На этот раз возражать никто не стал, и люди покорно улеглись подле слабо горящего костра. Ничего, для такого огня припасенного топлива хватит как раз до рассвета, а при свете солнца все же чувствуешь себя как-то поспокойнее.
Топлива, и верно, хватило как раз до того времени, как первые лучи восходящего солнца окрасили верхушки высоких деревьев вокруг поляны. Только тогда убрались те из серых пум, что все еще оставались на деревьях. Наверняка пошли доедать то, что еще осталось от ночной добычи. Что ж, можно будить спящих людей.
По счастью, первым опасность заметил брат Корвес. Просто удивительно, как он сумел заметить среди кустов, окружающих поляну, острые коричневые иглы.
— Тревога! Вставайте! Бурые колючки!
Дважды будить никого не пришлось, правда, со сна люди никак не могли понять, в чем дело. Вроде спокойно, и кошек на деревьях не видно, а слова о каких-то колючках всерьез не воспринимались…
— Быстрей, быстрей! — раздался встревоженный голос брата Белтуса. — Вставайте! И барахло свое хватайте! Уходим. Хорошо, что дорога еще свободна…
— А что случилось-то? — растерянно озирался кто-то. — Вроде все тихо, все в порядке…
— Если бы… На кусты смотрите! Вернее, на землю подле них!
Но люди к тому времени и сами стали замечать, как из кустов вылезают какие-то колючие комки, отдаленно похожие на ежей, только без головы, да и иголки у них были куда тоньше и длинней. Эти существа вдвое, а то и втрое превышали рост обычных ежей, и выглядели довольно непривычно, однако довольно шустро передвигались по направлению к людям.
— Ну, до чего же похожи на морских ежей! — едва ли не восторженно завопил кто-то. — Ну, прям один в один! Я таких раньше видел, и не раз! Надо же, морские ежики на суше!