Освободился от захвата, приподнялся, вырвал кол и ударил еще раз – второй глаз хьюгга брызнул ему в лицо…
– А-а-а, гады! – ревел Семен и метался вокруг костра. Посох со свистом рассекал воздух – он тоже хотел лишь одного – бить! Бить!! БИТЬ!!!
Кто-то из хьюггов успел вооружиться: принял на палицу удар посоха, отвел второй, поймал в захват третий. Они замерли сцепившись – кто кого передавит. Лицом к лицу.
Кандидату наук, заведующему лабораторией академического института Васильеву Семену Николаевичу всего этого хватило бы на много жизней. Семхону Длинная Лапа, наверное, хватило бы тоже…
Только ни того, ни другого больше не существовало. В лицо врагу рычало древнее, изначальное существо, чье имя воин слышит лишь раз в жизни – при втором настоящем рождении.
И это существо выпустило из рук оружие. Потерявший опору хьюгг придвинулся вплотную, дыхнул в лицо смрадом. А существо оскалило зубы… Нет, оно улыбнулось, обхватило руками его голову и мощно потянуло к себе. Оно разомкнуло челюсти…
Оно прокусило, продавило кожу и мясо до костей.
Рвануло на себя и в сторону.
Выплюнуло кусок щеки и нос на землю, подхватило посох…
Голых тел вокруг становилось все меньше и меньше, уже не свистели стрелы. Мелькали меховые рубахи лоуринов, но существо их не видело – они были ему не нужны. Оно хотело крови, хотело чужих жизней. Оно хотело бить – по плечам, по лицам, по затылкам…
…Стальные клещи сомкнулись на лодыжках. Падая лицом вперед, Семен попытался извернуться корпусом и достать-таки того, кто сзади, – достать, обязательно достать!!
Но лицо ткнулось в серый олений мех, такие же клещи сомкнулись на запястьях, сверху навалилась неподъемная тяжесть, и наступила тьма…
Вода попала в ноздри, Семен закашлялся и открыл глаза. Он ничего не увидел, потому что кашлять оказалось так больно, что выступили слезы. Семен хотел утереть их, но обнаружил, что шевельнуть руками не может – придавлены. Тогда он покрепче сжал веки, чтобы отдавить слезы, и вновь открыл глаза. Черное размытое пятно над ним обрело резкость.
Бизон. Смотрит на него и улыбается. Не сурово и скупо, как воин Черный Бизон, а как тот наивный и робкий туземец, который считал себя мертвым и которого Семен долго кормил «с ложечки».
– Вернулся, Семхон!
– Мои руки?
– Да отпустите вы его! – сказал кому-то бывший Атту.
Руки тут же обрели свободу, и Семен понял: их прижимали к земле вот эти два незнакомых воина. «Чего это они со мной так? И откуда взялись здесь? Или я благополучно переселился в Верхний или Нижний мир?
– Мы в каком мире, Бизон? Ты тоже помер? Тебе еще не надоело этим заниматься?
Воин оскалил в улыбке широкие желтоватые зубы:
– Мы в Среднем мире, Семхон! Я не хочу больше умирать, да и ты тоже, правда?
– Ну, не знаю… А вы откуда взялись?
– За тобой пришли. Вожди пяти племен послали людей.
– Всех пяти?!
– Конечно! Только тарбеи с минтогами остались воевать в степи. Если пойдем быстро, мы встретимся с ними.
– Ох-хо-хо… Знаю я вашу ходьбу! Вы когда медленно ходите, за вами не очень-то, а уж быстро… Нет, Бизон, я тебе сразу скажу: быстро мне за вами не угнаться! Даже и не думай!
– Интересно, а за кем тебе угнаться? – хмыкнул незнакомый воин.
– Да уж, Семхон, – кивнул лохматой головой Бизон. – Ты рассказывал, что в будущем люди научились передвигаться, не шевеля руками и ногами. Мы так тоже умеем…
Семен лежал на утоптанной земле посреди поселка хьюггов. Как только ему отпустили руки, он приподнялся на локтях, чтобы удобнее было общаться. Вообще-то, говорить было трудно, потому что очень болели и шатались в своих гнездах передние зубы, а два из них, кажется, были сколоты и царапали язык. Вокруг ничего уж совсем необычного не было: покатые крыши жилищ, валяются окровавленные трупы, знакомые и незнакомые мужчины в меховых рубахах ходят туда-сюда, вытаскивают из тел стрелы, выясняют, где чья, неторопливо снимают скальпы. Все хорошо, все нормально, только почему так странно смотрит на него Бизон? И вот эти двое? Кажется, один из них пейтар, а другой – бартош. И что это за дрянь вот тут, совсем рядом? Что, убрать не могли?
Семен хотел отодвинуться подальше от этого кровавого месива. Но у него ничего не получилось, наоборот, оно даже зашевелилось – фу, гадость!
Он уже хотел попросить мужиков убрать от него это, но понял, что ничего не выйдет.
От ЭТОГО не отодвинуться, ЭТО не убрать в сторону.
Потому что ЭТО – его тело.
Боль вернулась. И осталась навсегда.
Был ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Его окончания Семен не запомнил.
День, ночь. Солнце, ветер. Хмурое небо и моросящий дождь. Опять солнце. Длинная вереница людей в степи. Бесконечный медленный бег. Или быстрый шаг, за которым не угнаться обычному человеку. Час за часом, километр за километром, с утра до вечера.
Из слег, когда-то подпиравших кровлю жилища хьюггов, ремнями скручена грубая рама. На нее натянута шкура. На ней лежит воин Семхон Длинная Лапа. И его боль.
Никто не устанавливал очередности, никто не считал шаги и не засекал время. Просто иногда один из воинов покидал свое место, догонял носилки и подставлял плечи под грубо оструганные палки. Вначале их было человек сорок, и за день они успевали смениться два раза. Потом часть отстала и приняла бой. Никто из них не вернулся. Потом еще человек десять покинули строй. Оставшиеся продолжили свой бег, и крики схватки затихли вдали за их спинами.
На третий или четвертый день была большая остановка – дрались вокруг и рядом с носилками. А Семен тихо радовался, что его больше не трясет и не раскачивает, что можно просто лежать. Но под спиной оказался какой-то бугор, лежать было неудобно, он приподнялся на локтях и стал смотреть на схватку.
Он смотрел, слушал крики и отстраненно думал, что теперь, кажется, лоурины дерутся вполне грамотно, не пытаются, бросив все, снимать скальпы: «Давно бы так – хьюггов больше, но они проиграют…»
Он устал лежать, подпирая себя локтями, и опустился на землю. Кочка уперлась в спину, грудь выгнулась вверх, и корочки на подсохших ранах начали трескаться и зудеть. Семен терпел, сколько мог, а потом вновь приподнялся.
Бой уже кончился. Почти. Среди голых и одетых тел, лежащих на земле, топтались трое. Один из хьюггов все время падал, но упорно вставал и снова пытался лезть в драку. Лоурин и второй хьюгг тоже с трудом держались на ногах. Они, похоже, оба были ранены и смертельно устали. Медленно поднимались палицы, сталкивались с глухим стуком. Воины расходились и подолгу стояли, собирая силы для новой атаки…
Семен закашлялся, тело дернулось, и ему показалось, что он слышит треск собственной кожи. Несколько пузырей вокруг ран лопнули, из них потекла мутная жидкость, быстро стынущая на ветру.
Когда он вновь обрел зрение, на ногах уже не было никого. Но бой продолжался – среди трупов катались, сцепившись, два тела…
Ему было холодно. Правда, он почти не страдал от этого – казалось, температура тела потихоньку приходит в равновесие с окружающей средой: «Что ж, не так уж и плохо – постепенно и совсем не больно».
Семен слегка поерзал и выдавил из-под бока длинную палку – свой посох. Он погладил прохладную поверхность, отполированную до блеска его ладонями: «Помнишь, ты был деревом? Тонким и длинным? Ты вырос в подлеске, где тебе не было места. Вокруг был взрослый зрелый лес, кроны которого давно сомкнулись и поделили между собой весь свет. Есть кусты и деревья, которые могут и любят расти в тени. Их удел – нижний ярус леса, а ты оказался другой породы и все тянулся и тянулся вверх. Пока не умер. Жить внизу ты не захотел или не смог. А потом ты стал моим Посохом. Мы с тобой убивали людей – живых, теплых делали мертвыми. Неужели у нас с тобой одна судьба? Чего же мне-то не сиделось внизу, в тени? Построил бы себе избу где-нибудь в укромном месте, ловил бы рыбу, потихоньку охотился, а по вечерам сидел бы на пороге, смотрел куда-нибудь в красивую даль и размышлял бы о возвышенном – чем плохо? Да хоть бы и в племени лоуринов – сидел бы себе тихо… Освоил бы какое-нибудь ремесло… Нет, не получилось. Не смог, как и ты, жить в подлеске. Теперь вот придется умирать… В который раз…»
Семен открыл глаза и долго смотрел на стебли травы, качающиеся прямо перед лицом: «Какой-то злак – я ничего в этом не понимаю – просто трава. Ее едят, а она опять растет. Пастбище. Сначала из одного корня вырастают несколько стеблей – толстых и длинных, а там, внизу, десяток маленьких ждут своей очереди. Когда взрослых съедят или скосят, они кинутся в рост, и вместо трех стеблей будет десять. Принцип газона – скашивать взрослые особи, чтобы заставить расти многочисленную молодь. Тогда травяной покров становится плотным, стойким к вытаптыванию. Правда, вместо десятка сильных особей на том же месте поместится сотня слабых, но покров будет плотнее и гуще, общий объем биомассы станет больше. Люди живут также? Воинов заменят солдаты, расфуфыренных рыцарей – серая масса пехоты, которая будет воевать гораздо эффективней. И там – у нас… Была огромная полуграмотная страна, в которой жили и работали несколько десятков звезд мировой науки и культуры. Их выгнали и истребили, а потом раз за разом скашивали тех, кто вырос вслед за ними. И через пару десятков лет произошло чудо – газон стал густым и плотным: сотни тысяч молодых ученых и инженеров – прорыв и взлет… Прорыв, правда неглубокий, а взлет невысокий… Потому что звезд почти не стало… Если звезды гасят, значит, это кому-то нужно… Вот и я погасну – мне нечего тут делать – только мешать светить другим. Жернова истории, как говорится, мелят медленно, но неуклонно, и нечего рыпаться со своей индивидуальной вселенной – это же такая мелочь. От сотен поколений для будущего останется несколько случайно уцелевших могил, да культурные слои с редким бытовым мусором. „…А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам…“ – так, кажется, у Есенина? Все-таки какую я сделал глупость, а?! Ну что стоило все кончить еще тогда, сразу после переброски? Столько мучений, столько трупов… Правда, и радость была… Жалко, что я не верю в Бога. Точнее, не верю в его доброту и любовь… Я бы сейчас молился, говорил с Ним… Как первохристианский мученик… Да какой из меня мученик – в последний момент сорвался с крючка, начал беситься – у меня же сплошные ожоги, голые мышцы без кожи – болевой шок и все такое. Лежал бы тихо, может быть, выжил бы – и еще помучился. А так – разбередил себе все, порвал, инфекцию занес – гноится уже здесь и там. Никаких антисептиков в этом мире нет – ну, может, травки какие-нибудь, только я их не знаю… Впрочем, о чем это я?!»
Семен представил лица хьюггов, вспомнил их запах и передернулся от ненависти: «У-у, твари!! Сволочи!!! Нет, не зря! Бить, давить, рвать зубами – ради этого жизни не жалко – хоть одну лишнюю тварь удавить, загрызть!.. Гады…»
Он задышал, задвигался, почувствовал, как ему неудобно лежать, открыл глаза.
«Сумерки. Закат догорает. Трава колышется – ветер не сильный и совсем не холодный – или это я уже настолько остыл? Чего они не прикрыли меня рубахой? Вот же лежит чья-то. Хотя как тут прикроешь – голое мясо, пузыри – все бы прилипло. Эта жижа – сукровица и гной – стекает по бокам и засыхает. Я, наверно, уже прилип к подстилке – не отодрать. А собственно, зачем?..»
До Семена вдруг дошло, что вот этот бугор рядом с ним, прикрытый рваной, заляпанной кровью рубахой, – это не просто так, это человек. Труп, наверное. Это от него так разит по2том и еще чем-то. Откуда он тут взялся?
Семен потянулся и дотронулся до мускулистого плеча, рассеченного глубокой рваной раной. Человек застонал и перевалился на спину. Черный Бизон.
– Ты еще здесь, Семхон? – тихо прошептал воин. – Все-таки придется опять умирать. Только теперь ты не сможешь меня оживить, да?
– Тебе все мало? – выдавил из себя Семен. – Кто бы меня самого оживил, а?
– Возьми меня с собой в будущее, Семхон.
– Возьмешь тебя, как же… Ты же неистребим – держишься за этот мир всеми лапами. В прошлый раз…
– Нет, Семхон, нет… Теперь – нет… За нами пришли наши предки. Сейчас ты соединишься, станешь единосущным со своим Именем…
«Опять высокие материи, – мысленно усмехнулся Семен. – Про мое тайное имя вспомнил. Я его и сам-то плохо понимаю – что-то связанное с родовым зверем, с посредничеством между миром живых и мертвых. Кто там мог за мной прийти? Волки, что ли? Ага, сейчас стемнеет, и они сбегутся – тут же куча свеженьких трупов».
– «Волки не едят падаль».
«Во, блин, – слабо удивился Семен. – Предсмертные глюки. Вспомнился друг – волчонок, и как мы с ним ментально общались. Впрочем, другом он мне не был, но услугу оказал немалую – благодаря ему я стал членом рода Волка. И какой из всего этого получился толк? Только лишние мучения… Хотя был Художник, была Сухая Ветка…»
– «Я не волчонок. Но был им».
«Нет, – сообразил Семен, – слишком отчетливое „эхо“. Может, и правда контакт? Давненько он не появлялся».
– «Ты не звал меня».
Семен приподнялся на локте: там, где лежали трупы, передвигались серые четвероногие тени – действительно, волки… Долго поддерживать тело в таком положении было трудно, он вновь откинулся на спину и подумал, что по большому счету ему грех жаловаться – он умирает не в одиночестве: и Бизон приполз, и волчонок здесь. Все вернулось на круги своя…
– «Да, я не звал. Тебя приняла стая?»
– «Приняла. Я сильный».
– «Меня тоже приняли. „Мои“ решили, что я сильный».
– «Твои мертвы?»
– «Нет. У нас большая стая. Она жива».
– «Тебя убили?»
Семен мысленно усмехнулся: «Хороший вопрос! Волк не понимает слова „смерть“. Для него это лишь поражение, проигрыш более сильному противнику. Когда-то я сражался с его матерью. И победил – почти случайно. А для волка нет и случайностей – противник мертв, значит, ты сильнее. Что ж, я готов считать себя убитым, сраженным, так сказать, насмерть, но уж никак не побежденным! С какой стати?! Но для зверя одного не бывает без другого. Значит, придется ответить…»
– «Нет. Я победил».
– «А почему не живешь?»
– «Мои рядом – мертвы. Мне нужны живые. Нужна стая».
– «Да, стая нужна».
Что-то холодное и мокрое ткнулось в щеку. Семен не стал открывать глаза – хватит, слишком устал. По лбу мазнуло шершавым и влажным, потом по щеке.
На груди, на животе вспыхнула боль. Он стиснул зубы и зажмурился изо всех сил, потому что понял: сейчас будет еще больнее. Но стонать нельзя, нельзя ни в коем случае: кто-то вылизывает его раны.
Там ожоги и голое мясо. У волков очень шершавые языки.
Стонать нельзя. И терять сознание тоже нельзя.
– У-а-а-у-у! У-у-у-а-а-у!
Путаясь в шкурах, наступая в темноте на тела спящих женщин, Кижуч выбрался наружу и задрал голову. На смотровой площадке над лагерем виднелся подсвеченный луной черный силуэт волка.
– У-а-а-у-у!
Шевелились шкуры, прикрывающие входы в жилища. Обнаженные мужчины с оружием в руках вставали на ноги и молча смотрели на воющего волка.
Утром собаки не хотели идти по следу, но Перо Ястреба смог заставить самых послушных – тех, кого вырастил сам. Воины пошли за ними. Волчий след был прямым, как полет стрелы.
Они успели.