Сам Орзак был потомственным колдуном, из тех, чья сила передается по наследству. Все его родные кончили плохо. Прапрадеда сожгли на костре святой инквизиции за связь с дьяволом. Прабабку спалили в родном доме односельчане за то, что от ее колдовства якобы не неслись куры и она вроде бы летала на метле. А деда, известного алхимика при дворе чешского короля, отравили за нерадивость и неспособность раскрыть тайну философского камня. Мать Орзака повесилась на церковной колокольне прямо в центре начерченной мелом пентаграммы, и на лице ее было счастливое выражение: скорее всего перед смертью ей удалось-таки увидеть лучезарный лик самого Люцифера и войти с ним в греховную связь…
Орзак часами говорил о вещах, которые с трудом укладывались в голове. Об атлантах, гордом и могучем народе, однажды преступившим через грань. Об истории земель и держав после потопа. О том, что наша Земля уже миллиарды лет вращается вокруг Солнца. О циклах гибели и возрождения вселенского духа. О тайнах полетов птиц и о звездных отметинах. О миллиардах миров, разбросанных по Вселенной.
А однажды он вынул дощечку, обернутую в тонкую, но прочную бумагу.
– Хочешь увидеть сделанный с натуры портрет того, кого можно причислить к самым великим нашим врагам?
– Хочу. И кто же он?
– Вот. – Орзак развернул дощечку На ней был портрет, весьма искусно сделанный в незапамятные времена, – краски потрескались, дерево местами рассохлось. Но все равно лицо человека на нем было как живое. Обычное лицо – ни красивое, ни уродливое. Длинные волосы, борода, черные брови. Но вот глаза – ясные и грустные, наполненные светом и добротой, глаза того, кого не оставляет безучастным ничья боль на земле. – Вот он, плотник из Назарета, плод греха простодушной Марии и римского легионера-красавца и бабника. Кто, как не Назаретянин, предотвратил приход Тьмы тогда, когда, казалось, никто и ничто не в силах помешать этому. – "В голосе черного колдуна нарастала злость. – Кто виноват, что борьба затянулась еще на два тысячелетия и что мир таков, каков он есть, а не такой, каким должен был быть по замыслу Властителя Тьмы. Я ненавижу тебя, сын Марии!
– Полно, брат Орзак, – я произнес это успокоительным тоном. – К чему столь горячие изъявления чувств? Уверяю тебя, его мало трогает твоя ненависть… Иисус. Мессия. Не думал, что мне доведется увидеть его, врага Люциферова, истинный лик…
Я остался спокоен и безупречен внешне, лишь придал своему лицу выражение праздного любопытства. Но на самом деле мне хотелось зарыдать и умыться счастливыми слезами. Я увидел истинный лик Спасителя. Именно таков был он, когда пришел в этот мир, чтобы удержать его на краю пропасти. Я всматривался ь черты незнакомого и вместе с тем такого родного лица, и мне хотелось, чтобы этот облик не тускнел в моей памяти до смертного одра. Что бы ни случилось со мной впоследствии, но, ради одного этого мига, ради того, чтобы бросить взор на этот портрет, стоило проникнуть в цитадель Тьмы. И даже ненависть Орзака к Спасителю радовала. Самая темная душа боится имени Христа, ибо знает, что не только во зле и жестокости власть, но в добре и прощении…
А между тем в монастыре с каждым днем становилось все беспокойнее. Близился заветный час, появлялись какие-то новые люди. Почти физически ощущалось, как растет напряжение и нервозность ожидания.
Я уже начал привыкать к тому, что Мудрые не удостаивают меня своим обществом, но во мне нарастала тревога: а что, если первая часть плана не сработала? Тогда трудности мои возрастут неизмеримо, а возможности были невелики – Я знал, что каждый мой неверный шаг, невпопад брошенное слово тут же вызовут подозрение.
По ночам я просыпался. Мне было очень тяжело. Мутная темная аура этого отданного злу места болотным воздухом изнуряла меня, добавляло в существование какую-то гниль.
Когда мне становилось совсем невмоготу, я вспоминал тот сделанный больше чем полторы тысячи лет назад портрет, лучистые глаза того, кто Спас всех, пожертвовав собой. И мне становилось теплее на душе…
* * *
Солнце только что закатилось за лес. Вернувшись из библиотеки, я стоял у окна и обозревал прекрасный пейзаж, радовавший в этот вечерний час обилием и необычностью красок, вызывавший в душе отголоски романтических чувств и настроений. Тут дверь в мою комнату отварилась. Я резко обернулся, хватаясь за кинжал, с которым предпочитал не расставаться ни на секунду.
Весь проход заслонила массивная фигура Долкмена Веселого. Он стоял набычась, держась пальцами за рукоять пистоля, торчавшего у него из-за пояса. Может быть, мелькнуло у меня в голове, Черный Образ действительно у него, и он решился наконец разделаться со мной?
– О Магистр, ты, по-моему, не любишь припозднившихся гостей, – в своей обычной Манере добродушно расхохотался Мудрый, и исходящая от него угроза рассеялась. Я понял, что это представление рассчитано на то, чтобы немного досадить мне и выставить зайцем, боящимся собственной тени.
– Ты неосторожен, брат мой. Я не люблю шорохи и неожиданные появления за спиной. Ведь их можно неверно истолковать, а от броска моего ножа мало кому удалось уйти живым… О, конечно же, Мудрый, потом я буду очень раскаиваться. Но это будет потом.
– Ты чересчур недоверчив, Магистр, ха-ха-ха! Во всем видишь какие-то козни. Ждешь чего-то плохого даже от друзей и старших иерархов.
– Каждый из которых мечтает о моей погибели, не так ли, Долкмен?
– Конечно же, не так, доблестный Магистр Хаункас. Посмотри, у меня ровные красивые зубы, хотя мне уже немало лет. И все же я не лишился ни одного из них. Видимо, потому, что не имею дурной привычки попусту скрежетать зубами. Да и Карвен вряд ли подвержен горячим порывам, он делает лишь то, что велят ему его разум и великое предначертание, ради которого он и пришел в подлунный мир. Эх, брат мой, для Мудрого важно лишь служение, а тебя гложет неуемное честолюбие. Камень может не принять тебя! Смешно, но он обвинял меня примерно в том же, в чем я недавно обвинял Мудрых, – в приверженности к человеческим слабостям. Но он ошибался. Меня занимала лишь одна мысль – и была она о сокрушительном ударе, который мне предстоит нанести в самое сердце Тьмы.
– Камень не может не принять меня. И вам придется смириться с тем, что в час Черной Луны явится свету новый Мудрый. И далее ваша всеобщая нелюбовь, я не склонен к более грубым выражениям, хотя они и уместны, ничего не сможет изменить.
– Эх, Магистр, я не устаю снова и снова повторять, что ты мне нравишься. Я тебя ценю и в знак этого предлагаю сыграть партию в варварскую, пришедшую из далекой Индии игру, именуемую шахматами. Надеюсь, ты владеешь искусством игры в нее?
– Несомненно. Хоть «кости» мне и ближе.
– Тогда приглашаю тебя ко мне, Магистр.
– Я принимаю приглашение…
В сопровождении трех ближайших телохранителей итальянца мы спустились по винтовой лестнице вниз, прошли через тесный дворик, запертый серыми неуютными влажными стенами без окон, с узкими, острыми, хищными зубцами поверху. В центре стоял сделанный из камня круглый колодец. Здесь же стояли клетки с собаками. Это были огромные псы. Они встретили наше появление заливистым лаем…
Я остановился около одной клетки. Здоровенная, короткошерстная, с тупой мордой, походившей на лекарский саквояж и такой же по размеру, с налитыми кровью глазами и длинным языком чудовище являлось воплощением злобы. Псина бросалась на прутья клетки, и мне казалось, они не выдержат, и тогда зубы сомкнуться на моей шее. Представив это, я невольно отступил, а потом ощутил, как внутри меня поднимается ответная злая волна. Нас разделяло не более метра… Наши глаза встретились.
– Тихо, – негромко велел я.
Пес замер, уставившись на меня. В налитых кровью глазах застыла растерянность…
Пес вдруг съежился и прыжком очутился в углу клетки, будто ища, куда забиться. И жалобно заскулил.
– Я покорен, – усмехнулся Долкмен, внимательно наблюдавший за этой сценой.
– И ты считаешь, что меня не примет Камень, – обернулся я к нему.
Долкмен жил в небольшой комнате, почти пустой, не считая кровати, двух стульев и низкого столика с шахматами, сделанными из слоновой кости, скорее всего восточными умельцами.
– Присаживайся, брат. Я вижу, тебя смущает скромность моих покоев. Я не люблю просторных, с лишней мебелью, комнат. В них слишком много углов, где может приютиться ночной кошмар.
Я когда-то слыл неплохим игроком, немало сил и времени отдавал этому увлечению. Перебрасываясь с противником легковесными, ничего незначащими фразами, я довольно быстро развил атаку, пожертвовав одним слоном и очень удачно использовав второго вместе с ладьей. Эту партию я завершил блестящим прорывом и матом. Я был вполне удовлетворен, поскольку играл неплохо, а вряд ли найдется человек, которому сознание собственного превосходства, даже и в такой малости, как шахматная игра, не доставило бы вполне законной радости. Хотя меня всегда больше интересовала сама игра, а не ее результат.
Мудрый начал расставлять фигуры для новой партии и сказал;
– Похоже, партия не будет очень увлекательной. Ты слишком искусен в игре, брат, и вряд ли я смогу быть тебе достойным противником…
Я двинул вперед пешку от коня, разыгрывая сложную, мало кому известную комбинацию. Зная о своем превосходстве, я намерен был насладиться неторопливым выигрышем.
– А зачем тебе быть Мудрым, Хаункас? – зевнув, осведомился итальянец.
– Чтобы быть им.
– Ощущение власти, рвущейся наружу неуемной энергии и силы? Да?.. Согласен, именно это то, что делает наш темный путь таким привлекательным. Такая сила, такая буйная, как ураган, энергия, бросающая к твоим ногам весь мир, есть только у нашего божества. Именно сила, а не зло, как это представляет невежественные и презренные люди. Эта сила и есть истинное наслаждение, истинный смысл существования.
– Это верно, – кивнул я, вспоминая безумное, ни с чем не сравнимое, сладостное торжество, которое нахлынуло на меня только что, когда злобный пес, готовый разорвать меня в клочья, вдруг поджал хвост и превратился просто в испуганное, желающее стать маленьким и незаметным ничтожество.
– А еще – насколько упоительно держать в своих руках нити, властвовать над сутью того, что движет историю! Это прекрасно, Хаункас, но… вряд ли тебе удастся насладиться всем этим. Ведь ты свалился сюда как снег на голову. И не как проситель. Ты пришел требовать.
– А чья это заповедь, как не хозяина душ наших, – требовать, но не просить? Брать, но не отдавать! И козыри пока что в моих руках.
– Так-то оно так. – Долкмен двинул вперед ферзя и сделал мне шах, а когда я заслонил короля пешкой, двинул вперед слона, в результате чего моя тщательно спланированная атака захлебнулась. – Надолго ли? Взваливший на плечи большой груз должен понимать, что не сможет нести его далеко. И чем больше груз, тем короче путь.
– Пока я не чувствую тяжести
– Так ли это? – Моему королю вновь был объявлен шах. – Ты вызвал слишком большой гнев. Ты уронил Мудрых в их собственных глазах, а это вряд ли простительно. Они хотят видеть тебя мертвым. И не принимай близко к сердцу слова о жребии. Силу охраняющего твое тело Жезла Зари можно обойти хитростью. Ты запутаешься и погибнешь, а виноватых в твоей смерти не будет, и удар Жезла уйдет в пустоту, не причинив никому существенного вреда. Четвертый Мудрый все-таки лишний.
– Ничья? – спросил я.
– Пожалуй – Он расставил фигуры еще для одной партии и сделал первый ход от ферзя, навязывая с самого начала жесткую игру.
– Так вот, брат мой, для управления Цинкургом – Камнем Золотой Звезды, вполне достаточно троих.
– Достаточно и одного, – зло усмехнулся я.
– Достаточно, но одному придется нелегко. Камень ведь тоже нелегкая ноша… – Он двинул вперед ладью.
– Кто знает, что легче – нести ее одному или с братьями, от которых можно ждать удара в спину… Может, это вы, Мудрые, здесь лишние?.. Ха, Долкмен, я вижу, ты озадачен. Я шучу. Это обычная шутка.
– А я-то не шучу с тобой. Брат мой, мне хотелось бы быть твоим искренним другом. Для двоих эта ноша вполне по силам. – Он теперь двигал фигуры, почти не задумываясь, и начал теснить меня – Не я твой враг, Магистр.
– Уж не Лагут ли? – Я двинул вперед пешку, но это не помогло. Белые фигуры начали врубаться в мои боевые порядки, грозя опустошением.
– Лагут – дешевый интриган. Его мозги давно заплыли жиром. Его волю и ум забрали портовые шлюхи, которыми он забил свой гарем… Он хоть и несет высокое звание, на деле непроходимо туп! – Неприкрытое раздражение ощущалось в этих словах, видимо, счеты у них были давние и серьезные. – Нет, брат, твой враг Карвен – старый и хитрый лис. Я уж и не помню, удавалось ли когда-нибудь обвести его вокруг пальца. Ты ошибаешься, если считаешь, что он хоть на толику проникся к тебе доверием.
– К чему ты клонишь? Что ты мне предлагаешь?
– Магистр Хаункас умеет овладевать обстоятельствами и способен разрубать гордиевы узлы, а эго могут немногие. Ты много знаешь. У тебя ловкие руки и обширный опыт в применении ядов и других видов устранения врагов. Что предлагаю тебе я? В будущем – дружбу. А сегодня – мои закрытые глаза. Мои заткнутые уши.
Я молча склонился над доской. Белые уже изничтожили значительную часть моих фигур, и я раздумывал, как бы свести партию хотя бы на ничью.
– И где же может пленник взять яд в этом монастыре?
– Вот. – Долкмен вынул небольшой, из плотной материи и кожи мешочек, в которых обычно перевозится перец и дорогие пряности. Внутри был белый порошок. – Не зевай, брат Хаункас, тебе шах.
Молниеносная атака белых. Мои фигуры слетали одна за другой, а я делал ошибку за ошибкой. И не потому, что мысли мои были заняты другим. К удивлению своему, я понял, что Долкмен играет просто блестяще, гораздо лучше меня. Проигранная им первая и ничейная вторая партии всего лишь развлечение, подобное тому, как забавляется кот с мышкой.
Еще три хода – и я отдал короля.
– Ты хорошо играешь, брат Долкмен.
– Вот именно. И хорошим игрокам лучше играть вместе.
– Я подумаю
Из соседней комнаты, в которой располагалась охрана, донесся шум, спор. Потом дверь отворилась и появился взволнованный монах в сопровождении похожего на медведя здоровенного итальянца – старшего из телохранителей Долкмена.
– Прибыл гонец! В Зале Камня ждут тебя, Мудрый. И тебя, Магистр.
– Прибыл гонец… – Долкмен задумчиво, будто лаская, провел пальцами по фигуре белого ферзя. – Вес сдвинулось с места. Тьма наступает. Пошли, Хаункас, пора и тебе заняться делом.
* * *
В Зале Камня Золотой Звезды на гранитном возвышении, вырастающем из стены, стояли четыре похожих на троны, инкрустированные слоновой костью и золотом кресла с низкими спинками. Когда вызывали Торка, их здесь не было. Зато тогда здесь был Цинкург, а сейчас в круге на его месте было пусто.
Не думаю, что Камень унесли. Скорее всего вон тот черный круг, внутри которого змеи обвивали таинственный Камень Звезды, с помощью каких-то механизмов проваливается вниз, скрывая главное сокровище Ордена от непосвященных.
На двух креслах восседали аббат и турок. Рядом с аббатом приткнулся на корточках верный, не отходящий от своего хозяина ни на секунду горбун. Я с удовлетворением подумал, что четвертый стул для меня.
Значит, Хаункас снова в почете.
Я кивнул в знак приветствия, и тут же поднялся по пяти ступеням к своему креслу, заработав яростный взор турка.
Какое-то странное ощущение охватило меня, когда я уселся на сиденье, покрытое мягкой подушкой, покрытой синим новым бархатом. Я будто приподнялся над всем миром, и стоящие неподвижно воины, монахи будто стали ниже ростом, превратились в кукол-марионеток…
Послышались звонкие удары.
Я скосил глаза, Слева от меня в нише шли громадные серебряные часы. Те самые, чей ход при явлении из преисподней старого кровавого бога шли взад и | вперед, сея неопределенность и высасывая из меня силы. Сейчас они шли нормально, и это были обычные часы. Они пробили десять вечера.