Подушки рядом с герцогиней зашевелились, и из-под одной из них вылез, деловито пофыркивая, еж. Не обращая внимания на присутствующих людей, он сразу же устремился к чаше с молоком и толкнув ее носом, опрокинул. Молоко разлилось на ковер. Еж принялся с удовольствием лакать его и вдруг… все тельце его сковало судорогой, он бешено завертелся на одном месте, несколько раз кувырнулся через голову и, опрокинувшись на спину, издох. Джованна почувствовала, как все похолодело у нее внутри — молоко было отравлено.
Не глядя на Ридфора, хранившего молчание, она вытащила пифона, спрятавшего голову под ее плащом, и протянула руку к ежу. Вытянувшись черной стрелой вдоль ее руки, пифон повис своей треугольной головой над мертвым животным. Благодаря раскрывшимся железам, морда его заметно увеличилась, а потом быстро сжалась в комок. Из глаз пифона скользнула вниз одна драгоценная перламутровая капля, которая упала на живот ежа. Совершив вираж на хвосте, пифон снова уполз за спину госпожи. А еж… Еж неожиданно ожил. Он торопливо задергал лапками, стараясь подняться. Джованна перевернула его и спрятала под своим плащом.
— Вы хотели убить меня? — спросила она наконец Ридфора, так и не проронившего ни слова. В голосе герцогини не слышалось ни тени страха. Он звучал спокойно, даже заинтересованно.
— Что вы, госпожа! — ответил тот, буравя итальянку открыто ненавидящим взглядом и даже не стараясь разыгрывать удивления. — Как такое могло прийти мне в голову? Ведь вас охраняет гелиотроп! — Он ядовито улыбнулся. — Ваша светлость предпочтет остановиться в моем шатре?
— Нет уж, благодарю, — ответила Джованна, поднимаясь, — вы и так вполне продемонстрировали мне, кавалер, свое горячее гостеприимство. Я остановлюсь на своей галере. Надеюсь, она по-прежнему в целости и сохранности?
— А как же, госпожа! — картинно поклонился ей Ридфор. — Я не забываю приказов Маршала.
— Я тоже ничего не забываю, кавалер — бесстрастно предупредила его Джованна. — Теперь Вы не смеете совершить ни единого шага без моего разрешения. В противном случае обещаю, кара настигнет вас быстро и не покажется излишне легкой.
— Слушаю, госпожа.
— И кстати, вы не ответили мне насчет ассасинов, — напомнила герцогиня. — Зачем они здесь?
— На всякий случай, госпожа, — уклончиво ответил Ридфор.
— На какой случай?
Командор Пустыни промолчал. Но Джованна и сама догадалась. Выйдя из шатра, она сунула поджидавшему ее Гарсиа в руки ежа:
— На вот, возьми, отпустишь в лесу.
— Вот дьявол! — Гарсиа от неожиданности уколол пальцы об острые иголки на спине зверька. — Откуда он взялся?
— Не знаю, — невесело ответила ему Джованна. — Но если бы не он, меня сейчас бы не было в живых.
— Как это понимать? — с неприятным удивлением взглянул на нее Гарсиа. — Мы остаемся здесь?
— Нет, мы едем на галеру. И поторапливайся.
Она скинула на руки Гарсиа тамплиерский плащ и быстро направилась к привязанным у леса лошадям. Отпустив ежа в кусты малины, Гарсиа поспешил за ней. Едва они отъехали от лагеря, как за небольшими пушистыми елочками, облепившими с обеих сторон лесную тропку, мелькнула какая-то тень. Гарсиа мгновенно схватился за рапиру. Но тут же увидел, что из-за ветвей деревьев испуганно выглядывает восточного вида девушка, в которой Джованна сразу узнала мулатку, приносившую ей по приказанию Ридфора молоко. Юная красавица накинула шелковое покрывало и осторожно ступала босыми ногами по усыпанной еловыми иголками земле, что и дело морщась от уколов. В огромных голубых глазах девушки застыли слезы. Видя, что герцогиня заметила ее, наложница, забыв об иголках, выбежала из-за деревьев и бросилась колени перед конем Джованны.
— Простите, простите меня, ваша светлость, — просила она на хорошем французском языке, умоляюще сложив руки у груди, — меня заставили причинить Вам зло. Я не знала, как предупредить вас, и пустила в зал своего дрессированного ежа, зная заранее, как он любит молоко. И хотя он был для меня всем, моей единственной радостью, я погубила его, но вы живы, ваша светлость… Я так рада! Простите меня!
— Встань, девушка. Как тебя зовут? — спросила ее Джованна.
— Тана. Меня зовут Тана, — пролепетала та, поднимаясь. — Я родом из Каира. Я очень люблю Маршала и знаю, как Маршал относится к вам. Проклятый Ридфор насильно увез меня из Лазурного замка, когда Маршал отсутствовал, и теперь издевается здесь надо мной. Вот, посмотрите, — она протянула свои тонкие почти прозрачные руки кофейного оттенка, показывая глубокие ссадины от побоев. — Я так страдаю, госпожа! Но более всего печалит меня, что Маршал наверняка думает, что я предала его. Помогите мне, госпожа!
— Вот что, Тана, — наклонившись с седла, Джованна ласково погладила девушку по волосам, — спасибо тебе за предупреждение. Твой маленький друг жив. Капитан де Армес только что отпустил его на поляну, и ты легко сможешь его там найти. Он наверняка уже поджидает тебя под каким-нибудь кустом. — Она улыбнулась. — Что же касается Маршала, — продолжила герцогиня уже серьезнее, то теперь не только тебе — все нам предстоит послужить ему и доказать свою преданность.
— Я на все готова, — горячо согласилась девушка. — На все, на все.
— Тогда терпи. Терпи, что бы Рифор ни делал с тобой, любую боль, любое унижение. Внимательно смотри по сторонам, запоминай, что увидишь и услышишь. Только очень осторожно. Все, что тебе удастся узнать, передавай вот этому сеньору, — Джованна указала на мулатке на де Армеса, — он сам будет приходить к тебе. Тем самым ты окажешь большую услугу мне и поможешь выполнить приказание Маршала. А я потом, если все выйдет по-нашему, обещаю, что замолвлю словечко перед ним. Поняла?
— Поняла! — радостно улыбнулась девушка.
— А теперь беги назад. Твое отсутствие могут заметить.
— Слушаю, слушаю, госпожа, — кланяясь, мулатка быстро скрылась за еловыми лапами. Легко простучали по земле ее резвые молодые ножки.
— Что все-таки случилось, госпожа? — дождавшись, пока девушка убежала, тревожно спросил Джованну капитан де Армес.
— Ридфор предал Маршала, — мрачно ответила ему герцогиня, — он не с нами. Мы теперь одни, Гарсиа. Но пока не будем подавать виду, что понимаем это. Все поворачивается не совсем так, как мы ожидали. И как ожидал Маршал. Теперь вполне может статься, что принц де Ухтом из нашего противника легко превратиться в нашего союзника, так как он менее опасен, чем наши теперь уже бывшие друзья. — Она взглянула на Гарсиа и увидев по его недоумевающему лицу, что капитан все еще не понимает ее, пояснила: — Ридфор затеял собственную игру. Я видела ассасинов в его шатре. И если учесть, что Ридфор давно уже принял ислам и состоял в весьма крепкой дружбе с их предводителем, все это может означать для нас только одно — Командор пустыни хочет захватить Цветок Луны, но не для Маршала, а для вождя ассасинов Старца Горы, как его называют. Ридфор попытался отравить меня. Может быть, чтобы проверить, есть ли у меня гелиотроп. Думаю, он рассчитывает похитить его у меня. Но если Командор Пустыни узнает, что гелиотропа у меня нет — мне конец. Один из ассасинов убьет меня, и Ларец отправится к царю шахидов.
— Я говорил Вам, госпожа, что не нужно отдавать гелиотроп принцу де Ухтом! — отчаянно воскликнул Гарсиа.
— Тсс, — остановила его герцогиня, оглянувшись вокруг. — Не говори излишне громко. Не исключено, что нас слушают. Что же касается гелиотропа, то принцу Никите против Ридфора придется еще потрудней, чем мне, — возразила она почти шепотом капитану, — Командор Пустыни действует очень жестоко и безжалостно и не остановится ни перед чем. У меня есть ты, есть черный пифон, есть зеркало Храма. У принца же де Ухтом против Ридфора нет ничего, только гелиотроп. А принц Никита теперь как никогда нужен нам с тобой живым и здоровым. Так что поторопимся на галеру, Гарсиа. Нам необходимо тайно поговорить с Маршалом.
— А кто такие эти ассасины? — задумчиво поинтересовался капитан, — я никогда не слышал о них.
— О, это очень древняя история, — ответила Джованна. — Ассасины — страшная мусульманская каста. Каждый воин — живой кинжал, нацеленный на свою жертву, от которого еще никому не удавалось уйти в течение столетий. Они настигают своего врага, чего бы это им ни стоило. Их небольшое королевство когда-то находилось в горах Сирии. «Старцы Горы» — так назывались мусульманские имамы, которые веками сменяли друг друга и вели свой род по преданию от Али, зятя Магомета. Внук Али, жестокий Аль Хасан захватил в восьмом веке замок Аламут, «Орлиное Гнездо», который и стал впоследствии резиденцией вождей ассасинов. По легендам, в замке росли чудесные сады, где приверженцы Старца Горы, его гвардейцы-сеиды, проводили время в изощренных удовольствиях, вдыхая редкостные благовония, то есть гашиш, «ассасин» на местном наречии. Отсюда и название касты — ассасины. Коварные благовония превращали людей в послушных рабов, они воображали себя в раю и воспевали Коран в отстроенной позднее величественной горной мечети Аль-Азар, неподалеку от замка. Главной обязанностью воина, согласно их религии, считалось убийство, убийство того, на кого указывал ему Старец Горы, и самого себя после исполнения приказа. Только исполнив повеление господина и уничтожив при этом самого себя, такой рыцарь-шахид мог рассчитывать на дорогу в рай. Последователями этой касты в одиннадцатом-тринадцатом веках была полным полна Сирия. Они отстроили свои замки до Междуречья и Персии. Старца Горы побаивались турецкие и египетские султаны, и даже сам Саладин почитал за честь дружить с ним, хотя знал наверняка, что ассасины дважды пытались убить его.
Среди мусульман эта каста всегда держалась обособленно. Ради своих интересов имамы не брезговали тайными связями с «неверными», то есть с христианами. Это Старец Горы открыл в свое время Великому Магистру ордена тамплиеров Эду де Сент-Аману тайну чудотворной слезы пифона и указал место, где можно найти это почти уже исчезнувшее с лица земли животное. На поросших дикими розами скалах в окрестностях замка Аламут аббатисса монастыря святой Бернардины, графиня Алинор де Тулуз д'Аргон, отыскала последних уцелевших от истребления священных особей Карфагена и сотворила из их «слезинок» эликсир по древнему персидскому рецепту, спасший позднее жизнь самому Эду де Сент-Аману и многим его воинам. По мусульманским канонам, ассасины принадлежат к шиитам, хотя и проповедуют свое особое колдовское учение, прозванное исмаэлитским. Среди них встречались и чрезвычайно образованные, просвещенные люди. Короли Иерусалима Балдуин Второй и Генрих Шампанский нередко посещали замок Аламут. Тогда Старцы Горы стремились вступить в союз с христианами и развлекали своих гостей, приказывая своим гвардейцам совершить самоубийство на их глазах. Но когда коварные имамы вновь обращались к союзу со своими единоверцами, от кинжалов их шахидов лишались жизни Раймунд Второй, король Триполи, заколотый у ворот собственного дома, мужественный защитник Тира Конрад де Монферрат, князь Антиохии и многие другие. С середины тринадцатого века ассасины почти исчезли с территории Сирии. Монголы захватили Аламут и выгнали имамов в Персию, а затем и в Индию. Великие Магистры храмовников всегда чурались особой приязни со стороны мусульман, а тем более от столь опасной и коварной касты, как ассасины. Они не доверяли их неверной дружбе. За исключением разве что Эда де Сент-Амана и нашего друга Ридфора, который, став Великим Магистром ордена, до самой Тивериадской катастрофы, да и после отречения своего — тем более, плел совместно с ассасинами серьезные тайные интриги. Вот и теперь он притащил их из Индии за собой.
— Чего же нам ждать от них? — спросил весьма озадаченный Гарсиа.
— Всего, что угодно. С них станется, — ответила ему Джованна. — Но более всего нам необходимо теперь беречь пкфона. Они все знают о нем. Безусловно, они станут следить за нами, если уже не следят, и, конечно, попытаются похитить его также как и гелиотроп, чтобы лишить нас силы.
— Как вы считаете, госпожа, — осторожно поинтересовался де Армес, — мы намного опередили принца де Ухтом?
— Думаю, что нет. По счастью. Так как теперь для нас с тобой, как это ни смешно, чем скорее приедет Никита со своими людьми — тем лучше.
* * *
— Ибрагим! Ибрагимка! Погодь, ты никак помирать, что ли, собрался?! — Никита отчаянно тряс за плечи своего друга, посеревшего и корчившегося в муках на широкой лавке у тусклого затянутого промасленной холстиной оконца в покосившейся от времени крестьяской курной избе где-то на полпути между Москвой и Белозерском. Едва отряд под предводительством князя Ухтомского и Ибрагим-бея подъехал к этой деревушке, не имеющей даже и названия, татарский принц, до того чувствовавший себя великолепно и полный решимости отомстить за гибель отца, вдруг ощутил приступ необъяснимой слабости, тошноты, и не успел Никита послать Фрола к хозяевам самой крайней от проезжего шляха избушки спросить, нельзя ли остановиться ненадолго, как Ибрагим-бей, потеряв сознание, рухнул наземь с коня, а вслед за ним завертелся, закружился в диком припадке бешенства его любимец-аргамак.
Татары перенесли своего князя в избу, где хозяева, пожилые уже крестьяне, предоставили для больного лучшую лавку поближе к окну. Старуха предложила покормить государя пропаренной овсяной кашей — может, подустал с дороги-то, авось, полегчает. Но не тут-то было. Все, что принимал Ибрагим в рот, тут же и выходило из него обратно в мучительных приступах рвоты с кровью. Испарина покрывала его широкоскулое лицо крупными желтоватыми каплями, то и дело стекавшими вниз по щекам. Озноб охватывал все тело, переходя в судороги. На растерянные вопросы Никиты, что болит-то, Ибрагим жаловался то на страшную ломоту в спине и ногах, то на свинцовую тяжесть в голове и желудке.
— Ты уйди, уйди подальше, Никитка, — просил он едва слышным от слабости голосом Ухтомского князя, — ведь заразишься от меня, кто тогда Гришке-то поможет? — Темно-коричневые глаза его опухли, глазные яблоки налились кровью. — Вот, видать, судьба мне, Никита Романович, за отцом последовать, — сокрушался Ибрагим. — Об одном жалею — не удастся супостатов-то порубить, не выйдет…
— Да погоди, погоди ты, Ибрагимка, придумаем что… — Никита метался по комнате вокруг ложа друга, как загнанный зверь, лихорадочно раздумывая, что предпринять в этом медвежьем углу.
В какую сторону ни пошли за доктором, что в Москву, чта в Белозерск, гляди — только деньков через десяток воротятся, не раньше.
Какой же больной дождется? Монах Арсений усиленно читал молитвы над головой Юсупова, но помогало мало. Под окном, у которого лежал больной князь, раздалось слабое призывное ржание. Всеми забытый и брошенный на дороге аргамак сам как смог приполз к дому, чтобы быть ближе к хозяину, и обессиленный повалился на бок. На крепких ровных зубах его, оскаленных в страдальческой гримасе, проступила кровавая пена. Татары, опомнившись, сняли с него сбрую с украшениями, но что делать дальше — не знали. Услышав призыв боевого товарища, Ибрагим собрал силы и попробовал подняться со скамьи. Никита поспешил поддержать его. Но Юсупов гордо отверг его помощь.
— Что ты меня, как девицу, хватаешь? — спросил он недовольно. — Что ж я, сам не дойду? — Хватаясь рукам за бревенчатые стены, он кое-как выбрался на крыльцо. — Хоть на солнышко красное еще разок взглянуть, — улыбнулся грустно. Всем телом навалясь на хлипкие низкие поручни лестницы, спустился, почти съехал, вниз и тяжело сел на траву рядом с неподвижно лежащим на боку аргамаком. С горькой жалостью обнял он руками голову коня, ласково перебирая руками пышную его челку на лбу. Конь очнулся от оцепенения и благодарно замотал ушами, тихо заурчав, будто кошка.
— Вот как все повернулось-то, дружок, — приговаривал, обращаясь к коню, Юсупов. — Вместе росли мы с тобой, вместе служили царю-батюшке, вместе отца схоронили, вместе, видать, и сами жизнь кончим. Ты, Никита, — он с трудом повернул голову к князю Ухтомскому, — со мной здесь не сиди. Брось. Бери моих людей. Скачи во весь опор Григорию на выручку. Ну, а мы, — он легко похлопал рукой по шее лошади, — что нам? Смерть свою встретим — не испугаемся, чай, не робкого десятка уродились. Жаль, пожили мало, дружок, верно? Где ты, Никита? Что-то темно в глазах стало, не вижу я тебя. Ты поближе-то подойди…
— Здесь я, здесь, Ибрагимка, — Никита присел на корточки рядом с Юсуповым. Обнял его голову, прижал к груди своей, едва сдерживая слезы. — Никуда я не поеду, — прошептал он, — не брошу я тебя ни за что.
— А Гришку бросишь? — спросил Юсупов.
— Ох, попортили, попортили, сударика, — запричитала на крыльце от жалости старуха-хозяйка.
И тут Никиту осенило. Оставив Юсупова, он подошел к снятой с аргамака богато украшенной сбруе, брошенной посреди двора. Наклонился, перебрал ее и… вытащил запрятанный внутри белый холщовый мешок, от прикосновения к которому у него тут же зачесались пальцы.
— А ну, поди сюда, — позвал он к себе старуху. — Скажи-ка мне, есть в Ваших местах какой добытчик, ведовством али колдовством искусный? — спросил ее строго.
Старуха в ужасе замахала на него руками:
— 'Что ты, государь, батюшка священник наш местный уж так запужал нас всех, что и думать-то не смеем!
— А все же? — допытывался Никита. — Никому не скажу, клянусь.
Старуха опасливо оглянулась по сторонам и, привстав на цыпочки, шепотом сообщила:
— Мельник наш, мастеровой по этой части. О-о-ой, каков!
— А где живет этот мельник? — быстро спросил Никита.
— А где ж ему жить? Там, где мельница его, на речке, значит. Внучок мой знает, показать может.