На самом деле каменный истукан являл взору пузатого человечка с физиономией, свидетельствовавшей либо о хроническом пьянстве, либо о врожденном дебилизме.
Толстяк растопыривал руки, то ли желая проверить, усидит ли таким образом на лошади, то ли возомнив себя, в парах алкогольного бреда, птицей.
То, что находилось под ним, скорее напоминала корову, у которой уши были заткнуты двумя охапками сена.
Скульптор и сам признавался, что боковые головы вышли не так удачно, но, уверял он, «не могу же я каждый день создавать шедевры».
Никто не помнил дня, когда он создал хотя бы один шедевр, но, надо полагать, ему еще надлежало наступить.
Рассказывают, что сам Согдан-освободитель, увидев себя в камне, плюнул на городскую мостовую и горько пожалел, что спас когда-то этот жалкий городишко.
Статуя была препоганая, и одно это могло заставить прохожего, узревшего ее впервые, остановиться, запрокинуть голову и завопить.
Однако старичок, стоящий возле каменного толстяка на корове, имел и еще один, столь же убедительный повод.
Лезвие кривого ножа упиралось ему в горло, и тот, кто стоял за спиной бедняги, мало походил на брадобрея.
– Проклятье, – пробормотал я. – Я думал, такое бывает только в книгах.
– Спускайтесь! – громко закричал человек.
Поскольку в воздухе вокруг него не парили сотни грифонов, он не стал утруждать себя уточнением, к кому обращается.
– Или я перережу горло вашему приятелю.
Я с радостью обнаружил, что старичок на площади вовсе не был моим приятелем. Это позволило бы мне отпустить поводья дракона и продолжить путь.
Франсуаз выругалась так, что если бы каменная статуя могла ее расслышать, то тут же рассыпалась бы в песок.
Жители Курземе были бы за это ей благодарны.
Гнедая Франсуаз ринулась вниз стремительней, чем падает настроение у человека, понявшего, что если жизнь и вертоград, то он угодил прямо в бадью с удобрениями.
Я последовал за девушкой, хотя и не вступал в общество спасения старичков от кривых ножей.
Только что я спрашивал себя – кто из людей, что украшали Курземе своими немытыми физиономиями, может быть королевским шпионом. Теперь я мог получить ответ на этот вопрос.
Прохожие разбежались. Перспектива попасть на кинжал городскому стражнику нравилась им ничуть не больше, чем черные щупальца, высовывавшиеся из астральной щели.
На площади стояли только восьмеро человек. Все они смотрели в небо, и ни один не был синоптиком.
Четверо из лучников поднимали свое оружие, направляя длинные стрелы в нашу сторону.
В старичке, который так не вовремя оказался возле городского стражника, я узнал торговца магическими кувшинами.
Либо у бедняги не осталось больше ни одного джинна, либо те были столь же непригодны для использования, как и бритва из чешуи зеркального окуня.
Лучники следили за тем, как мы спускаемся. Это мало бы меня взволновало, если бы их стрелы не делали то же самое.
Двое из королевских шпионов держали в руках кандалы. Возможно, они захватили их с собой случайно, так как по дороге собирались зайти к кузнецу.
– Бросайте оружие, – приказал один из лучников. – Иначе мы убьем старого придурка.
Эпитет, которым соглядатай наградил неудачливого торговца, весьма к нему подходил. Я сам бы расписался под этими словами, не будь мои руки заняты поводьями.
– Думаешь, нас ищут из-за кражи в королевском дворце? – спросил я. – Или потому, что мы помогаем дервишу?
Франсуаз пожала плечами, не понимая, какой смысл в любознательности.
Ветер свистел, разрубаемый мощными крыльями дракона.
– Предупреждаю вас, – прокричал королевский шпион.
Дрожащая звезда сюрикена вонзилась ему в горло. Это прервало нить его речи; а вместе с ней и несколько артерий. Человек поднес руку к шее и выдернул сюрикен. Не знаю, зачем ему это понадобилось. Возможно, от природы он был любознателен.
Ему не удалось как следует рассмотреть звездочку. Струя крови, хлынувшая из разрубленного горла, окатила его пальцы. К тому времени когда кровь в нем закончилась, любознательность тоже прошла.
Четыре лучника отпустили тетиву.
Королевская армия Берберы славится своими стрелками. Они составляют ее ядро и пользуются большим уважением, чем пехотинцы или наездники боевых слонов.
Все четыре стрелы должны были попасть в цель, и только очень рискованный маневр мог спасти от их черного жала.
Оперенные древки сломались в воздухе, перебитые метательными звездочками.
Королевские лучники не дожидались, пока долетят их стрелы. Они уже потянулись к колчанам, и новые смертоносные стебли выросли на стволах их луков.
Сапфировая звезда вонзилась в лоб капитану их отряда, а через мгновение такие же зажглись в головах трех его солдат.
Это не привело их к просветлению, как можно было ожидать. Или истина, которая им открылась, оказалась слишком глубокой.
Все четверо умерли, и, уверен, хотя бы один из них перед смертью пожалел, что не пошел в наездники боевых слонов.
Франсуаз носит на поясе тринадцать сюрикенов и может швырнуть их одновременно.
Это не так уж сложно, но необходимо много тренироваться, чтобы каждая из звезд попала в ту цель, которая ей предназначена.
Франсуаз предпочитает для тренировок живые мишени.
Старичок-торговец вжал голову в плечи, когда сюрикены прочертили над ним строки смертного приговора. Королевский лучник, который угрожал горшечнику ножом, откинулся навзничь.
Сапфировые звезды написали на его лбу кровавые иероглифы.
Заговоренные подковы гнедой звякнули о булыжник улицы. Франсуаз соскочила с лошади, мрачно рассматривая валяющиеся на площади трупы.
– Неужели, – пробормотала она, – они думали, что я послушаюсь?
– Френки, – проговорил я, – посмотри, что ты наделала.
Один из сюрикенов дрожал в голове Согдана-освободителя.
– По-моему, – ответила девушка, – так лучше. Франсуаз коснулась застежки на своем поясе, и все тринадцать сюрикенов, вращаясь, вернулись на кожаный
ремень.
Старичок-торговец присел еще в тот момент, когда сапфировые звезды едва не подправили ему прическу.
Он так и не смог принять ровного положения, поэтому Франсуаз, ухватив горшечника за шиворот, выпрямила его сама.
Ноги человечка взболтнули воздух.
– Ты второй раз вляпываешься в неприятности, – произнесла Франсуаз.
Она оправила старичку одежду и сделала это так энергично, что едва не выбила из бедняги дух вместе с жизнью.
Торговец согласно закивал, хотя, могу держать пари, он не понял ни слова.
Он просто был рад, что ему еще есть чем кивать.
Демонесса подтолкнула его в спину; это напомнило старичку, что пора идти.
Едва не потеряв свой пыльный тюрбан, который наполовину развязался и грозил упасть с головы, он поспешил прочь с городской площади.
Франсуаз вернула меч в ножны. Ей даже не пришлось обагрить клинок кровью королевских лучников.
– Поехали, – отрывисто сказала она. – Надо вернуться в минарет.
Стук копыт прогремел над площадью. Вороная лошадь захрапела, осаженная на полном скаку.
Гордый скакун остановился напротив Франсуаз. Человек с холодными глазами восседал на нем, положив правую руку на рукоять меча.
20
– Ты сменила прическу, Франсуаза, – произнес всадник.
Его голос вибрировал от скрытой ненависти, крепкие зубы были обнажены, и слова с трудом пробирались сквозь них.
Этот человек очень легко впадал в бешенство, но почти никогда не давал своей ярости возобладать над собой.
– Доррос, – сказала Франсуаз. Девушка вскочила в седло, и гнедая загарцевала под ней.
– Понравилось в Коканде? – спросила девушка. Вороной конь всхрапнул.
– Ты заплатишь за каждый день, что я провел в рабстве, – прорычал Доррос Бланко. – Я верну тебе каждый удар кнута, который получил от надсмотрщиков.
– Вот как? – Франсуаз издевательски усмехнулась. – А ты, помнится, говорил, что любишь путешествовать.
Я сложил руки на груди.
Бланко пришпорил коня, удерживая его на месте. Он хотел разъярить вороного перед бешеной скачкой.
– За твою голову я получу пятьдесят тысяч золотых, – проговорил он. – Но знай, Франсуаза, я убью тебя с удовольствием.
– Когда ты говорил это в прошлый раз, – произнесла девушка, – то сидел в яме, по пояс в грязной воде, вместе с другими рабами. Как ты выбрался, Доррос? Оказался слишком вонюч даже для них?
Франсуаз сорвала с пояса кожаную плеть, и тринадцать сюрикенов запели в воздухе.
Каждый из них летел быстрее, чем зентарийский шмель; и все они были направлены в Дорроса Бланко.
Наемник выхватил меч. Прямое лезвие кривилось двумя шипами у гарды. Закаленный клинок, проворачиваемый умелой рукой, раскрыл радугу перед лицом охотника за головами.
Все тринадцать сапфировых звезд зазвенели о мостовую, отбитые молниеносными ударами. Доррос Бланко поднял меч, салютуя своей противнице.
Франсуаз в бешенстве зарычала. Никогда-то она не пытается сдерживать свою ярость.
Демонесса выхватила меч из заплечных ножен, и гнедая стремительно понеслась навстречу вороному коню и его всаднику.
Гнев Дорроса был столь же сокрушителен, но наемник держал его на прочной узде.
Исторгнув глухое проклятие на своем родном каталонском наречии, Бланко погнал своего коня вперед, навстречу Франсуазе.
Клинки встретились.
Облако золотых искр поднялось над съехавшимися всадниками. Так взвешенные частички воды создают радугу над водопадом.
Долю секунды враги смотрели в лицо друг другу; потом горячие скакуны развели их, несясь в противоположные углы площади.
Бланко не ожидал, что удар демонессы окажется таким сильным. На пять или шесть секунд его кисть онемела. Доррос выронил бы свое оружие, если бы долгие годы выучки не заставили пальцы смыкаться тугим капканом.
Наемник понял, что недооценил свою прекрасную противницу. Ненависть, которую он испытывал к ней, притупила его бойцовские навыки. Но звон скрещенных мечей вновь сделал его самим собой.
Франсуаз засмеялась.
Удар Дорроса Бланко тоже был силен, гораздо сильнее, чем мог он себе представить.
Но прекрасное лицо демонессы выразило лишь насмешливое презрение, и Дорросу подумалось, что она даже не почувствовала его меча.
Лошади развернулись.
Всадники вновь понеслись навстречу друг другу. Доррос Бланко испытывал бешеную злобу, Франсуаз наслаждалась.
Скрещенные клинки вновь запели литаврами битвы.
Доррос Бланко вложил всю силу в свой удар: месяцы, которые он провел в кокандском рабстве. Непосильный труд на плантациях сахарного тростника и рассыпчатой маниоки. Кнут надсмотрщика, который опускался на каждого, кто был виноват перед господином, и дважды на того, кто не провинился. Вонючая яма, полная грязи, в которой ему приходилось проводить ночи.
Меч Франсуаз, выбитый из ее руки, звякнул о булыжник мостовой.
Торжествующая улыбка разрезала лицо Дорроса Бланко. Он знал –теперь ничто не помешает ему снести демонессе голову.
Я не двигался.
Франсуаз никогда бы мне не простила, если бы я помог ей в этот момент. У нее свои представления о чести.
Бланко развернул лошадь. Вороной конь понесся навстречу девушке, точно выпущенный из пушки снаряд.
Франсуаз выхватила из сапога короткий кинжал. Доррос Бланко лишь усмехнулся. Изогнутый клинок не мог противостоять закаленному мечу.
Демонесса метнула нож в мостовую. Лезвие глубоко ушло между двумя камнями. Но меткий бросок был направлен не в них.
Кинжал ударился в край лежащего на булыжниках меча. Длинная дайкатана подпрыгнула, точно грабли, если наступить на них ногой.
Прекрасная демонесса послала гнедую навстречу Дорросу Бланко.
Она нагнулась – за мгновение до того, как противникам вновь предстояло встретиться, меч Франсуаз поднялся над мостовой, и пальцы девушки сомкнулись на его рукояти.
Доррос обрушился на демонессу, словно удар молнии. Франсуаз встретила его поднятым мечом. Искры ударили в лицо Бланко, бешеная боль пробежала вверх по его руке.
Наемник почувствовал, что падает с лошади. Правая рука отказывалась повиноваться.
Даже самый опытный из наездников мог бы вылететь из седла, получив такой удар. Но Бланко удержался. Он развернул вороного и крутанул меч перед своим лицом.
– Я прикажу расчесать твои волосы, – прорычал он. – И забальзамирую твою голову, чтобы все могли на тебя посмотреть.
Я вынул из внутреннего кармана большие золотые часы-брегет и, открыв крышку, посмотрел на них.
– Достаточно, – негромко приказал я. Оба всадника остановились, сузившиеся от бешенства глаза Дорроса Бланко обратились ко мне.
– Ненавижу вмешиваться, – произнес я, не повышая голоса.
Я не торопясь вышел на середину площади и остановился между двумя противниками.
– Но мне кажется, что этого хватит, Доррос. Бланко в негодовании прохрипел что-то на каталонском.
– Уйди, офицер, – приказал он. – Это только между Франсуазой и мной.
– Нет, Доррос, – произнес я. – Между нею и тобой стою я.
Рык, полный с трудом сдерживаемой ярости, вырвался из груди каталонца. Трижды меч описал круг перед его лицом. Бланко пришпорил лошадь, и вороной скакун понесся на меня.
Доррос с бешеной скоростью вращал перед собой меч. Глаз не мог уследить за полетом острого, как бритва, клинка.
– Зачем он это делает, – в недоумении пробормотал я.
Я посмотрел прямо в глаза вороному коню.
Передние ноги скакуна подогнулись, и он остановился, сбрасывая всадника.
Доррос Бланко перекатился через голову лошади, падая передо мной. Пока он еще летел, я ударил его в правый висок, и он остался лежать.
Вороной конь распрямился и, фыркая, отошел.
Меч Франсуаз находился в ножнах. Девушка вогнала его туда, когда я вышел на середину площади.
21
Дервиш взглянул на Франсуаз со стоической печалью мудреца. Так взирают на нечто крайне неприятное, но неизбежное – как, например, на родственников жены или счет за телефон.
– Вы вернулись, – произнес он, и по его тону было понятно – до последней секунды он надеялся на обратное.
Бегемот Седрик вышел на верхнюю ступень минарета и настороженно наблюдал, не потребуется ли его хозяину помощь. Например, чтобы выставить нежелательных гостей.
– За вашим домом следят, – произнесла Франсуаз, спрыгивая с лошади.
Демонесса сказала это таким тоном, словно дервиш должен был нести за это личную ответственность.
– Королевские лучники вломятся сюда через одну-две минуты.
Может показаться, что Франсуаз не замечает хороших качеств в окружающих людях. На самом деле девушка оценивает всех в точности по достоинству.
Но очень много воображает о себе самой.
Лицо дервиша, на котором я никогда не замечал сильных эмоций, на сей раз тоже осталось почти невозмутимым.
Святой учитель лишь немного приподнял брови, как делает человек, когда подтверждаются некоторые из тысячи его предположений относительно глубинного устройства бытия.
Сообщение о том, что он должен опасаться солдат короля, не вызвало у дервиша удивления.
Отчасти причина этого состояла в том, что святой учитель давно подозревал правду. Отчасти он всегда был готов узнать любую правду и полагал, что она всегда горька.
– Король Гельминт одержим идеей вечной молодости, – произнес дервиш. – Он много раз просил, чтобы я открыл ему ее секрет. Я объяснял ему, что такая идея противоречит устроению Вселенной. Но он не слушал. Теперь, я думаю, он прибег к помощи демона, чтобы обрести желаемое…
Эти слова оказались единственной реакцией дервиша на известие о том, что он внезапно стал мишенью для королевских лучников.
– Что же, – сказал он. – Дайте мне астральный ошейник. Я завершу обряд очищения, и демон потеряет всю свою силу.
Франсуаз никак не показала, что хладнокровие и собранность дервиша произвели на нее впечатление. И на лице ее не дрогнул ни один мускул, когда она сообщила: