Глава пятьдесят четвёртая
Третий день Месяца Волка года Крысы.
Девятый год царствования Верховного Правителя Кирона.
Сто шестьдесят второй год Династии Комира.
Семьсот тридцать шестой год от Катаклизма.
Антурасикан, Морианд.
Наленир.
Это должно прекратиться. Нирати понимала, что дальше так продолжаться не может. Она посмотрела на свои руки, покрытые кровавыми синяками, местами уже пожелтевшими. Они все ещё не прошли, хотя Джанел уехал неделю назад. Она, как могла, скрывала их, но была уверена, что слуги всё равно заметили.
Они их заметили.
И они рассказали матери.
Последовало то, чего и следовало ожидать.
Мать предложила ей откровенно все рассказать. Предложение выглядело совершенно естественно. Они с Нирати часто открыто обсуждали самые разные темы, в том числе касающиеся даже плотской любви. Мать готовила для Нирати настойку когтелапки, чтобы она не забеременела. Тем не менее, Нирати чувствовала, что не может обсуждать с матерью то, что происходило с ней последнее время.
И вряд ли это бы мне помогло.
Сьятси всегда была умной женщиной и признанной мастерицей в искусстве бхотри. Она быстро догадалась, что Джанел чем-то опаивает Нирати, чтобы завладевать её волей. Она добавляла в её питьё собственные настойки, чтобы помешать действию его снадобья.
Может быть, это и помогает, но, скорее всего, то, что он мне даёт, уже просто перестало на меня действовать. Моё тело привыкло к зелью, его требуется все больше и больше, чтобы он мог делать то, что хочет.
Ей нравилось, что действие снадобья ослабевало. Она хотела быть с ним не из-за какой-то настойки; зелье всего лишь заставляло её терять ощущение реальности, так что она могла без раздумий отдаваться его желаниям.
И его желания становились моими.
В своей тёмной ипостаси Джанел обладал невероятным, колдовским обаянием. Он мог быть резким, даже жестоким, он причинял ей боль в те мгновения, когда другой думал бы лишь о том, как доставить ей удовольствие. Он наглядно показал границы её выносливости. Он подводил её к самому краю и держал над пропастью. Каждый раз он уводил её все дальше, поднимая на новую высоту; мысль о падении ужасала Нирати, но она пристрастилась к этим пугающим прогулкам и жаждала все новых впечатлений.
Нирати потрогала кровоподтёк на левом запястье. Она надавила сильнее и почувствовала боль, но на сей раз — не такую уж сильную. Эта боль была ничем по сравнению с тем, что Нирати могла вынести, — теперь она точно это знала. Джанел восхищался её выносливостью, напоминая ей о том, что она до сих пор не знает, в чём её призвание, — и не узнает, если не будет стараться. Он предположил, что Нирати даже может оказаться джесейксаром — мастером, способным приобщиться к магии, используя боль.
Несметное число мыслей пронеслось в её голове, когда он это сказал. Сначала её захлестнула радость. Исцеление свершилось! Она нашла свой талант, она хотела двигаться дальше, узнать, на что она способна. Если у неё получалось, значит, нужно было понять, насколько она талантлива.
Но вслед за радостью Нирати начали одолевать сомнения. Что, если он ошибается? Что, если она схватилась за первое попавшееся предположение, таким образом сразу же ограничив я в поисках? Она провела всю жизнь в попытках отыскать вое предназначение. Если боль не была её талантом, значит, она снова впустую теряла время.
Она доставляла удовольствие Джанелу почти так же, как угождала деду. Это придавало происходившему хоть какой-то смысл но что толку, если она так и не найдёт свой талант?
На этот вопрос требовалось найти ответ. Джанел хотел властвовать над ней, заставлял её исполнять все свои прихоти, делать то что он хотел и как он хотел. Ей было приятно позволять ему это. Она уступала, и он мог творить всё, что ему заблагорассудится. С его помощью Нирати узнала о себе такое, чего и предположить не могла. Несомненно, сама она никогда не зашла бы так далеко.
Он помогает мне найти свой жребий или сбивает с истинного пути?
Прежде её жизнь была простой. С появлением Джанела все изменилось. Он показал ей, что это всего лишь видимость. Она была смертной, как и все прочие, но обладала внутренней силой. Она могла вынести больше, чем другие, и, возможно, могла достичь таким образом джейдана. Возможно, она даже нашла способ это сделать. Она может стать джесейксаром!
Гордость переполняла её, но в то же время мучило чувство противоречия. Какую пользу мог приносить людям маг, обладающий властью над болью? Может быть, к её услугам станет прибегать Госпожа Нефрита и Янтаря, чтобы удовлетворять необычные запросы некоторых посетителей? Нирати не могла представить, для чего ещё могло бы пригодиться это искусство. С его помощью нельзя было ничего создать. Возможно, она могла бы каким-то образом брать на себя чужую боль. Это было бы уже что-то, но ведь подобным образом нельзя исцелять людей, — разве что облегчать их участь. С помощью искусства, которым владела её мать, можно было не только снимать боль, но иногда и лечить. А ей — если она когда-либо достигнет вершин этого мастерства, — не будет дано даже этого.
Нирати приходили в голову и ещё более мрачные мысли. Синяки все дольше не проходили, Джанел давал ей все меньше своего снадобья, а его потребность причинять ей боль все росла. Он по-прежнему был очень нежен после испытаний, делал всё, что она просила, натирал целебной мазью кровоподтёки на её теле, утешал. Чем более жестоким он был, тем ласковее вёл себя потом. Нирати боялась, что в один прекрасный день он сделает что-то такое, чего его ласки уже не смогут поправить. Он может потерять голову, в то время как она будет в его полной власти, и искалечить её.
Вот почему это надо прекратить. Она боялась, и с этим не могсправиться никакое снадобье. Нирати могла смириться с его грубостью и даже жестокостью, но временами, когда его глаза сужались и пылающее лицо искажал звериный оскал, ей казалось, что он перестаёт быть человеком. Ей даже приходило в голову, что он и сам может быть джесейксаром, оттачивавшим с её помощью своё искусство. От этой мысли её пробирала дрожь.
Все это напоминало безумие. И, в свою очередь, приводило к другому безумию. Часто после очередной встречи, а в последнее время и во время встреч, часть её ускользала в Кунджикви. Она переставала слышать собственные стоны, находя успокоение в этом раю, принадлежавшем только ей. Прохладная вода струилась по её телу, тёплый ветер овевал лицо, и постепенно жалобные мольбы о пощаде стихали вдали. Её бездыханное тело оставалось где-то в другом мире, а она бродила по стране своей мечты.
Иногда к ней присоединялся Киро, и они гуляли вместе, — молча. Ни один из них не нуждался в разговорах. Кунджикви стала их убежищем. Оба чувствовали, что их предали; Нирати — Джанел и несправедливость жизни, Киро — собственный сын, внук, Правитель, да и все остальные — стоило лишь подвернуться случаю. Здесь, гуляя вместе с Нирати, омывая ноги в прохладных ручьях, где разноцветные рыбы легонько пощипывали пальцы, он почти забывал о своих страхах.
В Кунджикви дед никого не подозревал в предательстве, не испытывал ненависти. Он был просто уставшим стариком. Его вины не было в том, что на его плечи легла огромная ответственность. Две экспедиции, в которых участвовали его внуки, продолжались успешно, и Киро добавлял все новые линии, заполняя обширные белые пятна на картах и в собственных знаниях о мире. Но оставалось ещё так много неизвестного.
Нирати наконец поняла, что он обращался так холодно с Келесом и Джоримом не потому, что боялся или ненавидел внуков. Он не хотел, чтобы испытания, подобные выпавшим на его долю, сокрушили внуков. Для их же блага ему приходилось быть с ними резким. Любовь к внукам составляла смысл его жизни. Но только в Кунджикви он сбрасывал свой панцирь. Только Нирати знала правду.
Я должна рассказать им. Я должна жить, чтобы рассказать им. Нирати решила, что поговорит с Джанелом, как только он вернётся из провинции, куда отправился для переговоров с дворянами. Она была не намерена дольше выносить его издевательства. Пусть даже она никогда не узнает, действительно ли в этом заключается её талант.
Я делаю то, что должна. Должна своей семье. Она подняла руки и подула на синяки. Они делали для меня всё, что могли. Мой долг — ответить тем же.
Глава пятьдесят пятая
Шестой день Месяца Волка года Крысы.
Девятый год царствования Верховного Правителя Кирона.
Сто шестьдесят второй год Династии Комира.
Семьсот тридцать шестой год от Катаклизма.
Немехиан.
Каксиан.
Они считают меня богом. Джорим медленно покачал головой. Шимик тут же повторил движение, передав замешательство, которое чувствовал картограф.
— Они считают меня богом.
Сказанные вслух, эти слова звучали ничуть не лучше. И сколько бы он ни повторял их, легче не становилось. Одного из богов племени Аменцутль звали Теткомхоа. Его изображали в виде пернатого змея, и четырнадцать сотен лет тому назад он жил на земле вместе со своим народом. Он был их предводителем в воине с племенем Ансатль. Насколько понял Джорим, они воевали с какими-то существами, напоминавшими рептилий. Когда то, что они называли сентенко, закончилось, их бог уплыл на корабле на запад.
Джорим жалел, что рядом нет Келеса. Его брат сумел бы разобраться, объяснить этой женщине из касты майкана Нойане, — что она глубоко заблуждается. Джорим, которого поселили в покоях на вершине пирамиды Теткомхоа, подошёл к гигантскому колесу и провёл кончиками пальцев по высеченным в камне знакам, составлявшим круги. Шимик взобрался на высокий каменный трон и уселся, откинувшись на спинку.
Нойана изо всех сил старалась объяснить Джориму, что означает его появление. Он не знал, то ли она решила, что он ничего не помнит, оказавшись в новом теле, то ли просто проверяет. Аменцутли использовали циклический календарь, основанный на движении и взаимодействии красной и белой лун. Чёрная луна, Гол'дун, не упоминалась, но Нойана сказала, что с её рождения началось их время. Это ясно показывало, какая пропасть разделяла представления о мире здесь и на землях Империи. Календарь Аменцутлей состоял из циклов продолжительностью семьсот тридцать семь лет. Каждый цикл был поделён на периоды. В конце цикла линия времени сворачивалась спиралью и шла к центру диска.
Это и был сентенко — конец и начало всего сущего, предвещающий великие бедствия и катастрофы. В прошлый раз сентенко принёс долгие годы без лета; наступила свирепая зима. Чудовищной приливной волной смыло корабли Аменцутлей, и пришёл конец искусству мореплавания, благодаря которому они вышли победителями из давешней войны с Ансатлями. А два цикла назад их настигла ужасная эпидемия чумы, убившая сотни тысяч людей. Три цикла назад родилась чёрная луна, и это ознаменовало начало времён.
Джорим был бы и рад посчитать рассказанную историю чепухой, но, приблизительно переведя даты в имперское летоисчисление, почувствовал, как по спине пробежал ледяной холодок. Годы без лета соответствовали наступлению Катаклизма. Война с Ансатлями произошла во времена возвышения династии Тайхуна, правившей до тех пор, пока Императрица Кирса не разделила Империю на Девять Княжеств и не отправилась на битву с турасиндцами. Рождение чёрной луны совпадало с гибелью Вирукадина и началом угасания империи вируков; первый сентенко — с появлением Истинных Людей, отразивших атаку вируков и создавших первую Империю.
Более того, считалось, что войска Тайхуна сражались под знамёнами с изображением дракона. Прежде никто из правителей или военачальников не осмеливался присваивать себе символы, принадлежавшие богам. Говорили, что Тайхун объявил себя богом или сыном бога. Предположительно, он приплыл на корабле с востока, и его окружали краснокожие воины.
Разумеется, позже историки назвали историю возвышения Тайхуна мифом. Прибытие с востока символизировало исключительность Тайхуна, ведь на востоке поднимается солнце, а он был светом, озарившим земли Империи и изгнавшим варваров. Его телохранителями, согласно позднейшим преданиям, были турасиндцы, а главным талантом — способность заключать союзы с полководцами, а потом предавать их в руки врагов; воины же продолжали хранить верность Тайхуну. Он основал Империю, учредил государственность и написал книгу законов, которые исполнялись и поныне.
Именно Свод Законов и смущал Джорима больше всего. Когда Нойана упоминала какое-либо высказывание Теткомхоя, Джорим с лёгкостью продолжал его, как Йезол смог бы продолжить любое из наставлений Урмира. Она восприняла осведомлённость картографа, как подтверждение его божественной сущности, он же мучительно размышлял над открывшимися ему новыми страницами истории.
Джорим вздохнул. Шимик захихикал. Эту раздражающую привычку он перенял у местных детей, толпами собиравшихся вокруг него. Джорим хмуро посмотрел на фенна.
— Не очень-то ты мне помогаешь.
Шимик округлил глаза и улыбнулся, показав свои зубы. Это совершенно не напоминало раскаяние.
— Горе-горе, плохо!
Джорим рыкнул на него. Он пытался объяснить Нойане, что он не бог, в нём вообще нет ничего божественного, но она неизменно указывала на Шимика, как на очевидное подтверждение своих слов. Аменцутли никогда не слышали о феннах, так что появление Шимика само по себе означало для них, что Джорим — не обычный человек. К тому же фенн быстро усвоил, что драконов здесь очень почитают, и его мех по расцветке начал напоминать змеиную кожу. После этого ни у кого не оставалось сомнений в его божественности.
Конечно, Джорим находил и привлекательные стороны в том, что его считали богом. Кое-где в Уммуммораре его тоже почитали, в особенности после того, как он убил много вируков. Ему оказывали знаки внимания, его радостно приветствовали, предлагали женщин, чтобы они родили от него достойных сыновей, которые тоже могли бы стать отважными воинами. Он отказывался; ему нужны были приключения, а не власть.
С Аменцутлями дело обстояло гораздо хуже. Они определённо ждали от Джорима каких-то действий. Они ждали, что он спасёт умирающий мир. Только он, по их мнению, мог помочь пережить сентенко. Теперь племени снова угрожала та же опасность, что и четырнадцать веков назад: нападение отвратительных земноводных тварей. Они не знали, как остановить захватчиков, и уповали лишь на помощь Теткомхоа.
— Владыка Теткомхоа, простите меня.
Нойана говорила тихо, но её голос без труда заполнил помещение. Джорим почувствовал, как на душе светлеет, а мрачные мысли постепенно рассеиваются. Она оставалась верна своим убеждениям и продолжала верить в него, как бы он ни старался её разубедить. Она рассказала о страшных предзнаменованиях появления седьмого бога — или десятого, поскольку некоторые боги Аменцутлей обладали тройственной природой. Джорим плохо понимал, о чём идёт речь, но мысль, что Келес разобрался бы со всем этим за мгновение, заставила его сосредоточиться и вникнуть в суть рассказа.
Он обернулся и, протянув руку, почесал Шимика за ухом.
— Встань, Нойана. Я не хочу, чтобы ты стояла передо мной на коленях, даже на одном колене.
— Как пожелаете, господин мой. — Черноволосая женщина медленно выпрямилась. Дыхание её все ещё оставалось неровным после долгого подъёма на пирамиду. — Я пришла сказать, что Мозойанская орда уже здесь.
— Они пришли с северо-востока? Как мы и предполагали?
— Как вы и предсказывали, господин.
— Все готово для обороны?
— Все сделано согласно вашим распоряжениям, господин.
Джорим кивнул и подхватил Шимика на руки.
— Очень хорошо. Зовите людей.
Нойана кивнула и, подняв голову, посмотрела ему в лицо. Он увидел страх в её тёмных глазах и на мгновение испугался, что она боится его.
— Господин, вы должны это увидеть. Они наступают, словно туман.
Он кивнул и вслед за ней поднялся на плоскую крышу пирамиды. Посмотрев на северо-восток, он увидел, как тысячи и тысячи существ появляются из джунглей и заполоняют поля. У них не было ни знамён, ни флагов, ничего, что выдавало бы их организованность. Джорим не видел всадников, указывавших направление. Его обнадёжило отсутствие чудовищ и великанов в рядах противника; впрочем, огромная орда создании ростом не больше ребёнка всё равно казалась зловещей.