Ваучер спросил настороженно:
– А как с ними?
– С кем? – спросил, в свою очередь, Гартвиг любезно.
– С евреями!
– Какими? – снова уточнил Гартвиг. – Вы вот еврей, вас кто-то ущемляет?
– Я имею в виду израильтян, – огрызнулся Ваучер.
– Вы не считаете, – поинтересовался Гартвиг нарочито угрожающим тоном, – что в нашей Конституции записаны самые справедливые законы? Я имею в виду, что все рождаются свободными и равными в правах, независимо от цвета кожи, веры и прочей ерунды?.. Или вы это считаете хренью, а себя все-таки лучше уже потому, что вы еврей, а не потому, что закончили два вуза, а я, к примеру, только один?.. Мы раздавили деспотические режимы в Европе, ликвидировали на Востоке и свергли в Азии. Так почему же оставим откровенно расистское государство на Ближнем Востоке?
Файтер посматривал на Гартвига с некоторым удивлением. Министр обороны всегда старался выглядеть всего лишь военным, а сейчас вон как разговорился, в самом деле – политик, но тут легонько похлопал по столу Уильям Бергманс, госсекретарь, привлекая внимание, сказал с неизменно обаятельной улыбкой и мягким голосом:
– В отношении моей страны, я имею в виду Штаты, чтобы вы не подумали чего-то еще, я предвижу, что процесс политкорректности будет завершен, когда из печати, а затем обихода исчезнут сегодняшние термины, которые гордо считаем политкорректными: «афроамериканец», «американец китайского происхождения», «американец латинского происхождения»… Они политкорректны только в сравнении с кличками прошлых лет: негр, китаеза, мексикашка, макаронник… Так вот, сейчас подготавливается законопроект, по которому запрещено вообще упоминать о происхождении человека, о его расе или национальности. Ведь не говорим же «американец немецкого происхождения» или «американец ирландского происхождения»? Из документов будут убраны любые намеки на расу или национальность, будет поощряться смена фамилий, имен, будет создана специальная комиссия, которая будет следить, чтобы не возникали общества по «сохранению корней», «традиций» и прочих опасных, очень опасных, уверяю вас, вещей!
Олмиц вздохнул:
– Ну, это мечты, мечты…
– Почему? – возразил госсекретарь. – Полагаю, программу ликвидации всех этих дикарских понятий о нациях и народностях начнем сразу же после… отмены Израиля. А пока нам всем шагать по лезвию бритвы!
Он виновато улыбнулся, мол, все-таки жаль, что нельзя просто так взять да и напасть на Израиль только потому, что это единственная страна, еще сохранившая независимость и не желающая с нею расставаться. Это раньше были свободны в объяснениях Македонский, Цезарь или Дарий, а сейчас надо обязательно, чтобы выглядело так, будто вынуждены, другого выхода не осталось, и вот с прискорбием приходится…
Еще до первой встречи с президентом, когда они вспомнили слово «эллинизиция» и его первоначальный смысл, были запущены в средства массовой информации материалы про израильское атомное оружие, единственное оружие, что не под контролем США, затем вроде бы спонтанно возникали дискуссии о том, что самое засекреченное от общественности оружие – это израильское, никто не знает, сколько его, где оно, в каком виде. А это значит, что наверняка изготовлено множество «чемоданных» бомб. Настоящий кошмар для спецслужб всего мира: если такие бомбы попадут в руки террористов, в пепел превратятся целые города! Есть ли шанс, что террористы или диверсанты сумеют провезти в Штаты и разместить в крупном городе? Увы, есть.
С этой подготовкой общественного мнения нужно было пройти по лезвию бритвы: и внушить достаточно осязаемую тревогу обществу, чтобы при вторжении войск в Израиль не было особого возмущения, и в то же время не всполошить сам Израиль. Конечно, определенные службы насторожатся, но нужно не дать им возможности нажать на премьера и правительство своей страны с целью принятия конкретных защитных мер.
Олмиц взглянул на часы, перевел вопросительный взгляд на президента. Тот кивнул, тотчас же зажегся экран, в окружении журналистов госсекретарь Бергманс, с бисеринками пота на лице, говорил:
– …у нас состоялись очень тяжелые переговоры с израильтянами по этой проблеме… Сейчас Израиль осознает всю серьезность происходящего. Поставки высокоточного израильского оружия недопустимы кому бы то ни было…
Олмиц заметил:
– Посмотрите на лица. Все журналисты уверены, что Израиль и на этот раз выйдет сухим из воды. Помните, израильский министр сделал многозначительную оговорку: «…если действительно сделали то, что неприемлемо для американцев», а наш цицерон сказал лишь, что «Израиль осознает…». На дипломатическом языке значит, что каждый остался при своем мнении.
– Хорошо, – сказал Гартвиг. – Он и должен сделать вид, что евреи снова нас имеют во все отверстия. Тем больше будет возмущения, криков, требований разобраться с хитрыми евреями.
Бергманс с кривой улыбкой выслушивал отзывы о своем интервью, а Олмиц повернулся к Герцу.
– Сегодня в израильской прессе промелькнуло очень любопытное сообщение. Главный раввин ЦАХАЛа, израильской армии, Шломо Горен, заявил, что военнослужащие неевреи, погибшие за свободу и безопасность Израиля, считаются прошедшими гиюр. Это вызвало бурю возмущения ортодоксальных евреев, а раввин Кирьят-Арбы Дову Лиор сразу же заявил, что такого не может быть ни в коем случае. Даже героически погибшие за свободу Израиля не могут быть похоронены на одном кладбище с людьми высшей расы, какой является избранный народ чистокровных евреев.
Герц проговорил озадаченно:
– В самом деле?
– Представьте себе. Ситуация неоднозначная, как видите. Надо ее раздуть как следует. Все-таки колбасной алии куда больше, чем ортодоксов, это они кладут свои жизни на алтарь отечества… которое отказывает хоронить их рядом с людьми, а только рядом с собаками.
– Ну уж и с собаками…
– Да ладно вам, перехлест совсем небольшой, кто заметит? А вот то, что погибших за Израиль отказываются хоронить с чистокровными евреями на одном кладбище, – это факт.
– Я сегодня же распоряжусь, – пообещал Герц. – Будут запросы, возникнет дискуссия. Шум поднимется сам, нам не придется даже подливать бензинчику.
Их взгляды встретились, в этом кабинете понимают, что шум можно поднять и в Израиле, и по всему миру, где живут евреи. Проблема в том, что в девяностые годы в Израиль хлынула масса евреев из России, которую чуть позже назвали «колбасной алией». Как раньше ездили за колбасой в Москву, так потом все ринулись в Израиль, где будет у любого возможность покупать колбасу ежедневно. Все бы нормально, ничего стыдного нет в том, чтобы поехать за колбасой, но вся проблема в том, что эта колбаса… свиная.
Большинство из приехавших не знает и не желает знать ни о каких запретах на еду, они преспокойно работают в субботу, не соблюдают еврейские праздники, даже Новый год отмечают первого января, а не в канун рош ха-шана. Однако они грудью защищают Израиль как от арабов, так и от всяческих нападок со стороны «прогрессивного человечества». Таких «нечистых» евреев в Израиле большинство, и вот это большинство тоже объявлено неполноценными. То есть они лучше, чем остальные: немцы, французы, арабы, славяне, американцы, поляки – что совсем уж свиньи, но эти евреи хуже чистопородных.
И потому недостойны даже после смерти лежать с ними на одном кладбище.
Файтер молча поглядывал на разговорившихся между собой силовиков и политиков. Немного ушли в сторону, даже сильно ушли, но это ничего, каждый либо изливает душу, либо выкладывает то, что его лично задело больше всего в этом «еврейском вопросе», будь он связан только с Израилем или вообще со всей диаспорой.
Олмиц, как глава ЦРУ, ревниво вспомнил и начал с жаром доказывать, что Израиль сам занимался терроризмом и продолжает заниматься и сейчас. Взять хотя бы поиск фашистских преступников по всему миру. У МОССАДа свои списки, он рассылает отряды убийц по всей планете, разве это не терроризм? Взять поимку Эйхмана, которого они отыскали в Аргентине, тайно захватили, держали в подвале, а чтобы вывезти его из страны, вызвали из Израиля правительственный самолет не то с министром торговли, не то экономики, неважно. Терроризм на правительственном уровне!
И это все опять же следствие их доктрины расового превосходства, когда евреям позволено в отношении неевреев все, границы государств для евреев не существуют, законы других государств для евреев тоже не святы, еще как не святы…
Интересно, мелькнула ироническая мысль, кто из них первым сообщит в Израиль об этом сверхсекретном совещании? И кто дословно перескажет, что кем было сказано и какое решение принято?
Глава 12
Мария спала, хищно-черные волосы разметались по всей подушке, создавая рисунок дикой необузданной красоты. Лицо должно бы смягчиться, у всех женщин во сне становится моложе и беззащитнее, здесь постаралась физиология, представляя спящего как милое безобидное существо, которое просто жаждется еще и укрыть собственным плащом от ночного холода, однако лицо Марии оставалось суровым и строгим, словно и в том мире торопливо перевязывает раненых, руководит их погрузкой и, возможно, проделывает не только это.
Он легонько коснулся губами ее щеки. Ощутил легкий пушок, как на спелом персике, такой бывает только у юных девушек, потом исчезает то ли сам, то ли под слоями тонального крема.
Ее длинные изогнутые ресницы не дрогнули, хотя глазные яблоки под ними чуть-чуть двигаются из стороны в сторону, явно видит сон.
Он вспомнил, что подобное лицо видел только однажды, когда ребенком был с экскурсией в Музее древностей, там увидел не то египетскую, не то иудейскую царицу, ее страстное лицо и удивительные глаза врезались в память, а потом, когда перешел в стадию взросления, именно это лицо появлялось в сладко-томительных снах, заканчивающихся взрывами наслаждения.
– Кто ты, Мария? – шепнул он едва слышно. – Кто ты?
Разведчик всегда должен быть начеку и всегда подозревать всех спутников, что они оказались рядом не случайно. Женщины в МОССАДе работали на оперативных должностях с первых же дней существования этой разведки, но сейчас их положение окрепло, их не меньше двадцати процентов сотрудников. В подразделении «Радуга», к примеру, их почти половина, столько же и в «Ярмарке». Правда, «Радуга» специализируется на тайном проникновении в чужие квартиры и офисы, чтобы что-то украсть или установить аппаратуру прослушивания, а «Ярмарка» обеспечивает прикрытие для офицеров разведки, когда те встречаются с источниками информации, но хоть и в меньшем количестве, но женщины служат и в других отделениях. В том числе в убойных.
Он улыбнулся, вспомнив, что замом начальника МОССАДа в его первый прилет в Иерусалим была знаменитая Ализа Маген, а сейчас человеком номер два в МОССАДе одна из ее способнейших учениц, лица которой никто не видел, Малка Гдыня.
Мария не просыпалась, он поднялся как можно тише, пальцы ухватили одежду, так же неслышно обулся. Когда протянул руку к двери, за спиной послышался скрип кровати.
Мария прищурилась от яркого света, что вломился в щель между шторами, глаза сонно мигали.
– Уходишь? – спросила она.
– Извини, – ответил он с широчайшей улыбкой, – ты так сладко спишь, что просто грех было будить. Мне нужно встретиться со своими туристами, иначе поднимут переполох! Сама знаешь, с этими взрывами они ожидают всего. А руководитель группы отвечает за всех…
– Нужно ездить индивидуально, – проворчала она.
Он развел руками:
– Не все такие богатые. Но раз уж проснулась, как насчет того, чтобы вечерком встретиться и пообедать вместе?
Она переспросила с сомнением:
– Вечерком? Пообедать?
– Тогда поужинать, – поправился он и сказал с укором: – Ты чего такая придирчивая? Женщина не должна выглядеть умной!
– Но что делать, – ответила она хладнокровно, – ум не спрячешь. Номер телефона записал?
– Да.
– Тогда до вечера, – ответила она и рухнула навзничь. – А я еще посплю… Ты измочалил меня, орангутанг!
Он ступил из прохладного подъезда на улицу, поспешно надел темные очки. В неистовом блеске утреннего солнца колышется золотистый воздух, величественно вздымаются горы, а улица напоминает Великую Китайскую стену: точно такие же древние глыбы с обеих сторон, машинам не разъехаться, только маленький ослик смиренно провезет тележку, ни клочка зелени, однако он услыхал воркование голубей, спрятавшихся вверху не то в нишах, не то на месте выпавших камней.
Не за этих ли голубей Христос, первый пуританин в мире, прогонял из храма купцов, чтобы не торговали в святом месте, за что был бит и выброшен, как пьяный ковбой…
Он двинулся быстрым шагом, улочка вывела на площадь, там что-то бабахнуло, раздались крики, но убитых и раненых вроде бы нет, народ бросился не врассыпную, как в любой нормальной стране, а напротив – к месту взрыва.
Сумасшедшие, пробормотал он, снова нырнул в лабиринт узких улочек. Дорогу к своей гостинице выучил наизусть, да и вообще сумел выработать в себе этот птичий инстинкт, что приводит к цели.
В какой-то миг в мозгу остро кольнуло, он едва не сбился с шага, не понимая, почему инстинкт поднял тревогу, а еще через минуту в самом деле услышал сзади торопливые шаги.
Он тут же свернул, быстро пробежал чуть, снова перешел на шаг и, не оглядываясь, ощутил, как там, далеко позади, вынырнули его преследователи.
Сухо щелкнул выстрел. Над головой звякнуло, на шею посыпалась кирпичная крошка. Он упал, перекатился в тень, быстро отбежал и, пробежав вокруг массивного здания явно допотопной постройки, вернулся почти на то же место. Двое, не пряча лица, пробирались вдоль стены, всматривались в его следы.
– Я должен был разнести ему затылок! – прошептал один довольно громко. – Гад, как он оказался так далеко…
– Надо было подойти ближе!
– Я боялся, что этот еврей вообще исчезнет.
– Неважно, чего ты боялся. Важно, что промазал.
– Я?.. Кто лучше всех стреляет в нашей группе?
– А сейчас промазал…
– Ладно, давай обойди слева, я – справа. Он никуда не денется, идти сейчас на площадь – сразу потерять шкуру, он это понимает.
Стивен на цыпочках двинулся за тем, кто выглядит менее сообразительным и, главное, подчиненным. Как только они свернули за угол, он в два прыжка догнал, одной рукой зажал рот, другой захватил шею в локтевой захват и, натужившись, услышал, как хрустнули шейные позвонки, самые слабые в довольно прочном и хорошо защищенном человеческом хребте.
Тело опустил тихо, поспешно бросился обратно. Сердце колотится так, что в глазах темнеет, зло подумал о выпитом спиртном, о пренебрежении даже простой утренней гимнастикой. Первого догнал уже в последнее мгновение, тот остановился и тревожно посматривал по сторонам. Похоже, здесь они должны были встретиться.
– Ибрагим!.. Ибрагим!
Стивен с силой опустил ему на затылок кулак. Незнакомец подогнул колени, Стивен подхватил его, одновременно выдернул из руки автомат, опустил тяжелое тело под стеной. Через мгновение боевик очнулся, но лезвие его же ножа, острое, как бритва, чуть надрезало кожу прямо над сонной артерией.
– Тихо, – предупредил Стивен. – Чуть шевельнешься – смерть. А попытаешься крикнуть…
Даже в темноте видно, как посерело лицо боевика. Чтобы крикнуть, надо набрать в грудь воздуха, а острый нож пересечет горло раньше. Зачем он делал его таким острым?
– На площади стрельба, – сказал Стивен негромко то, что боевик знал и сам. – Народ сбежался туда, так что не надейся, что тебя сейчас вот освободят… Но времени у нас, ты прав, мало. Потому ты ответишь мне быстро и четко.
– Да, – прошептал боевик едва слышно, – да… а где Ибрагим?
– А ты как думаешь?
– Вы убили его?
– А вы крались за мной, чтобы спросить, который час? – ответил вопросом на вопрос Стивен. – Твоя счастье, что я – американец. Мы гуманисты и потому не убиваем пленных, а ты сейчас пленный. Потому отвечай всю правду, останешься цел.
– Я ничего не знаю, – шепнул боевик.
– Почему крались за мной?
– Мне велел…
– Ибрагим?
– Да…
– А кто ему?
– Не знаю…
Стивен прижал нож к горлу чуть-чуть сильнее, кровь потекла шире. Боевик тихо застонал.