Ваучер вздрогнул и откинулся на спинку стула, когда у него с обеих сторон появились двое морпехов. Один поставил на стол кофейник и чашки, другой – поднос с диетическими котлетами в гамбургерах.
Бульдинг увидел испуг министра финансов, заметил язвительно:
– Не пугайтесь, это еще не за вами.
– А за кем? – спросил Ваучер, оправляясь от испуга.
– Пока ни за кем, – ответил Бульдинг многозначительно, – пока ни за кем.
– А когда будет за кем?
– О, – сказал Бульдинг совсем зловещим голосом, – тогда вы точно узнаете…
Гартвиг дождался, когда принесут соки, брезгливо выковырял из бутерброда котлету и, намазывая белый хлеб тонким слоем масла, заметил с одобрением:
– Правильно, никаких перерывов на обед. Хоть на пару часов Израиль не будет знать, что мы решили.
Ваучер окрысился:
– Вы на что намекаете?
– Я? – удивился Гартвиг. – Намекаю? Военные министры не намекают. У нас другие доводы. Я сказал достаточно ясно, что всю нашу команду нужно изолировать и держать без связи с внешним миром, пока… ситуация как-то не разрешится. А пока Израиль знает, что мы только пугаем, но нападать не собираемся, он и не уступает ни в одном пункте.
Ваучер сделал большие глаза.
– Вы все-таки намекаете! И очень настойчиво намекаете, что утечка секретной информации происходит на… этом уровне?
Гартвиг удивился еще больше:
– Все-таки намекиваю? А я был уверен, что указал на вас пальцем!
Ваучер начал подниматься, но понял по смешкам, что его снова разыгрывают, быстро сел и сделал вид, что полностью занят сандвичем.
Файтер смотрел, как все едят с аппетитом, так надо, иначе у соседей возникнут всякие нежелательные догадки, все говорят громко и уверенно, на лицах улыбки, только Ваучер улыбается слишком уж вымученно, лучше бы не старался.
А на экране авианосец «Вашингтон» передвигается через океан, как огромный лайнер, что на высоте в двадцать тысяч километров зависает в пространстве, а планета послушно поворачивается под ним, угодливо предлагая место для посадки.
Конечно, если свеситься с борта авианосца и посмотреть вниз, лучше – в бинокль, то увидишь, как там, далеко-далеко внизу, набегают волны и расшибаются о стальную стену. Будь корабль в сто тысяч раз меньше, а на таких скорлупках раньше плавали и воевали, то волны и стучали бы в борт, и встряхивали бы, и можно было бы испытать такое незнакомое и давно позабытое моряками чувство, как качка, но когда через океан движется закованный в сталь военный город, то какая качка, какие волны?
Судя по укрупненным снимкам, адмирал Кенрис вообще не выходит на палубу, смотреть не на что, во все стороны зеленоватая гладь моря, а над головой всегда синее южное небо. На экранах его громадной каюты, возникающих на стенах благодаря «электронной бумаге» там, где он желает, все данные, в том числе и вид на волны или небо гораздо более детальный, чем простым глазом.
Начальник Объединенных штабов переключил камеру, все увидели большое помещение с двумя десятками элитных коммандос, лучших из лучших. Вообще-то на авианосце их десять тысяч, все – лучшие из лучших, отобранные из разных частей армии США, специально обученные, натренированные, прошедшие специальную психофизическую подготовку и умеющие вести бои в городских условиях.
Эти ребята, каждый стоимостью в миллионы долларов, потраченных на их подготовку и обучение, еще и оснащены так, как ни одна армия или элитные части мира. Если они упадут с неба на улицы городов и площадей, на крыши правительственных зданий, это будут уже не люди, а упакованные в сверхпрочный металл и пластик киборги. Каждое движение усилено мощными сервомоторами, каждый способен поднять и опрокинуть танк, выдержать выстрел в упор из гранатомета, в то же время собственная огневая мощь равна экипажу бронетранспортера.
А если учесть, мелькнуло в голове у Файтера, что эти бойцы благодаря приборам видят и слышат все, что делается вокруг, у каждого десятки советчиков, наблюдающих через спутники за обстановкой, их обо всем заранее предостерегут и все подскажут, вовремя вышлют подкрепление, то эти части должны выполнить поставленную задачу быстро и без малейших потерь.
И непонятно, почему так сухо во рту, а в груди вдруг появилось то, что именуют грудной жабой. И душит, проклятая, по ночам так, что приходится пилюли глотать горстями.
После короткого обеда Юмекс снова начал показывать снимки, сопровождая объяснениями:
– Основная составляющая израильских сухопутных сил, конечно же, бронетанковые войска. Они первыми идут в атаку и нередко решают исход боя. Потому танковые войска в Израиле едва ли не самое лучшее, что вообще в нем есть… даже наши генералы отзываются о них с долей зависти. К тому же они не просто хорошо обучены, наши тоже показывают прекрасные результаты на тренажерах, но вот в Ираке половина всех погибших – именно от рук своих же товарищей, когда танкисты открывали огонь по своим войскам, а летчики почему-то наносили прицельный ракетно-бомбовый удар по танковым колоннам англичан.
Файтер слушал, поглядывал на других, подумал раздраженно, что головная боль всех стратегов операции «Эллинизация» – именно бронетанковые, потому что не стоят в казармах, да еще подземных, как было в случае с пленением иранской армии, а разбросаны крохотными тактическими группами по всему периметру Газы, на границах с Иорданией, Сирией, Египтом и, конечно же, то и дело вводятся на западный берег Иордана, даже на территорию Палестинской автономии, подавляя тот или иной мятеж. К тому же из-за особенностей полуфронтовой жизни всего Израиля они всегда в полной боевой готовности и всегда готовы ответить выстрелом из танкового орудия в ответ на подозрительное движение.
Доставят трудностей даже пехотные войска, что в условиях Израиля почти полностью трансформировались в десантные подразделения.
Особую сложность представляют военно-воздушные силы. Опять же в силу специфики жизни Израиля самолеты израильских ВВС постоянно готовы нанести ракетно-ядерный удар. Им даже не требуется сообщения о начале войны, ибо война против Израиля идет всегда: арабские страны высматривают лазейки и ждут удобного момента, а сверх того, Израиль считает весь мир виновным в том, что кто-то где-то прищемил израильтянам хотя бы пальчик.
Гартвиг вообще прямо заявил, что самолеты придется сбивать с первой же секунды операции: неизвестно, что за оружие у них на борту, слишком много жутких слухов, что ряд самолетов имеет ядерные бомбы. Конечно, это произведет нехороший эффект, но зато, как он сказал, можно сразу же объявить о заранее подготовленных льготах для израильтян: отмена службы в армии, повышение всех стипендий, пенсий – это все за счет расформирования огромной израильской армии, которую теперь нет необходимости содержать, а это всегда лежало тяжким бременем на бюджете…
Файтер заметил, как военный министр морщится все больше, наклонился к нему и спросил тихонько:
– Видите какие-то проколы?
– Нет, – ответил Гартвиг шепотом. – Все безукоризненно.
– Тогда что не нравится?
– Все правильно, – ответил Гартвиг, но вздохнул, – все правильно… даже слишком.
Файтер переспросил:
– Это как?
К их разговору начали прислушиваться, даже Юмекс почтительно прервал объяснения, а Гартвиг сказал с некоторой досадой в голосе:
– Когда-то я утверждал один сценарий… В момент начала войны и ее продолжения летают пассажирские самолеты, сухогрузы и танкеры таскают свои сокровища, корреспонденты и туристы ездят на курорты, но одновременно высаживаются десантные группы, захватывают штабы и пункты ПВО, арестовывают правительства и меняют власть, а гражданские лица узнают о переменах только утром после спокойного крепкого сна. Я тогда очень внимательно просматривал сценарий на предмет дыр и… не отыскал! Наша армия настолько оснащена, что способна скрытно забрасывать любые группы коммандос в любую точку планеты, даже самую охраняемую.
Ваучер поддержал горячо:
– Я полагаю, что военный министр прав. Это раньше для разгрома противника требовались огромные армии, а сейчас достаточно двух-трех сотен диверсантов. Наш спецназ в состоянии выполнить подобные задачи!
Файтер кивнул, но сказал спокойно:
– Однако в этом случае все же будет бой. Погибнет какое-то количество наших десантников. И хотя мы снабдим их доспехами из титановой брони, экзоскелетами и ранцевыми двигателями, но все же какие-то потери неизбежны. Ответьте, готовы ли вы объяснить семьям погибших, что могли бы провести операцию, не потеряв ни единого человека?.. Впрочем, отвечать придется не вам, а мне, президенту.
Ваучер поерзал, сказал раздраженно:
– Как будто при взрыве электромагнитной бомбы не будет погибших!
– Среди американцев – нет, – отрезал Гартвиг. – Не будет. А что какие-то евреи… прошу прощения, израильтяне утонут в дерьме, когда из канализации потечет на улицы, то как-то не слишком горько. Понимаете, из дерьма вылезти можно, можно отмыться, а на людей электромагнитные волны не действуют. А вот кто будет убит, тот убит!
Еще полчаса Юмекс подробно объяснял детали предстоящей операции, всячески напирая на то, что Израилю ну никак не устоять, и все понимали, что это рассчитано в первую очередь на то, что Израиль отслеживает приближение военно-морских сил к его берегам, начинает понимать, что дело очень серьезно и надо идти на уступки.
Когда совещание закончилось и министры выходили из кабинета, Файтер остановил Юмекса:
– Можно вас на минутку?..
Тот ответил с готовностью:
– Всегда в вашем распоряжении, господин президент!
Файтер махнул рукам остановившимся Гартингу и Олмицу:
– Идите-идите, я в самом деле на минутку. Так, один вопрос, не относящийся к военному делу…
Военный министр и директор ЦРУ вышли последними, Файтер закрыл за ними дверь и спросил негромко:
– При всей щекотливости вопроса я все же должен спросить… вам непросто было планировать такую широкомасштабную операцию против… соотечественников?
Юмекс выпрямился, на лице ни тени колебаний, взгляд ясен, а ответил чистым голосом, в котором Файтер не уловил и тени колебаний или сомнений:
– Господин президент, позвольте напомнить вам один момент, который обычно ускользает от внимания тех, кто не старается копнуть глубже…
– Слушаю вас. – Файтер насторожился.
– Конфликты, – сказал Юмекс почтительно, – в процессе эллинизации происходили не между эллинами и евреями. Вовсе нет! Как раз между эллинизированными иудеями и ортодоксальными. Эллинизированные стыдились своих соотечественников, те выглядели, скажем прямо, жалко на фоне просвещенных греков, потому эллинизированные старались поскорее приобщить своих соотечественников к высокой культуре. И, понятное дело, часто перегибали палку.
– Это уж в нашей натуре, – проворчал президент.
– Более того, – сказал Юмекс, – имеется немало документов и письменных свидетельств, что в подобных конфликтах греческие правители всегда становились на сторону иудеев. Они прекрасно видели, что высокая греческая культура быстро поглощает восприимчивых иудеев, а будет полное поглощение на десять или на сто лет раньше или позже – для государства неважно. Но это было важно для эллинизированных иудеев, их жизни исчислялись не столетиями, вот и перегибали, вызывая сопротивление…
Файтер рассматривал его пристально, но Юмекс выдержал острый взор, полностью уверенный в своей правоте.
– Я слышал, – сказал президент осторожно, – что какой-то греческий правитель все же пытался искоренить остатки иудейской религии…
Юмекс потемнел, сделал горестный жест.
– Антиох Эпифан, – проговорил он сквозь зубы. – Если бы этот дурак не наломал дров, тоже стараясь ускорить, то эллинизация свершилась бы сама по себе, Иудея еще тогда влилась бы в семью народов! А мои соотечественники не вызывали бы такую ненависть и недоверие среди всех народов.
Глава 6
Иерусалим возвышался на горе, похожий на яркий факел в ночи: из слепяще-белого камня, прекрасный, величественный и гордый. Едва прошли под аркой ворот, Гургис сразу ощутил покой и прохладу: накаленные тротуары постоянно поливают холодной водой, вместо колодцев фонтаны, а воду можно набирать, всего лишь подставив кувшин под бегущую из пасти медного зверя струю.
У ворот и дальше, на улицах, часто встречали горожан, Гургис сперва принял их за греков: чисто выбритые лица, с голыми ногами, почти все обнажены до пояса. Когда прошли мимо первой группки, Гургис сказал негромко:
– Говорят не по-гречески…
– Иудеи, – пояснил Неарх с победной усмешкой. – Да, пока что говорят на иврите… между собой, но вообще-то стараются общаться на греческом, языке культуры и искусства. А греческие имена они взяли сразу же. Вслед за греческой одеждой и манерой брить бороды.
Гургис провел кончиками пальцев по тщательно выбритому лицу.
– Бр-р, не представляю, как я ходил с лохматой бороденкой! Как вспомню, даже спина краснеет…
– Да уж, – проворчал Неарх, – самому вспомнить противно. Но это все позади. Иерусалим – уже греческий город. Богатые горожане Иерусалима сейчас заканчивают строить гимназию, это все на их деньги. Мрамор на колонны везли из-за моря!
Гургис покрутил головой:
– А как же местные жрецы? Я слышал, они роптали…
– Недолго, – сообщил Неарх.
– Что так?
– Против воли народа не попрешь, – ответил Неарх со смешком. – Первое, что принесли греки, – это демократию. Голос даже рядового жителя должен быть услышан и учтен. А когда почти все жители восхотели и гимназию, и академию, и даже стадион для соревнований…
– Это бесподобно, – согласился Гургис. – Бесподобно, говорю, когда горожане сами берут на себя борьбу со жрецами. И сами добиваются, чтобы здание гимназии было выстроено в самом лучшем месте!..
– Ты увидишь, – сообщил Неарх, – осталось только благоустроить парк для прогулок и бесед…
Они прошли к пустынной части города, Гургис остановился как вкопанный. Чаша стадиона расположилась среди олив и платанов, как огромная белоснежная раковина, величественная и торжественная, едва ли не самое прекрасное, что в состоянии творить руки людские.
Отсюда сверху видно, как там, внизу, крохотные голые человечки состязаются в беге, прыгают в длину, а также красиво метают диск. Самим грекам не до стадиона: в город приезжают только торговцы или сборщики налогов, которые, завершив дела, тут же возвращаются обратно, а соревнования, как большие, так и малые, – дело самих иудеев, которые восприняли идею «В здоровом теле – здоровый дух» сперва смущенно, потом с великим энтузиазмом.
Гургис смотрел восхищенно. Греческий взгляд на человеческое тело как на нечто прекрасное быстро овладел просвещенными иудеями, особенно быстро восприняла новое молодежь, и сразу количество красивых иудеев как будто утроилось, когда вышли на улицы чисто выбритые, с расчесанными волосами, с красивыми мускулистыми торсами, которые раньше стыдливо прятали, а теперь можно выставлять напоказ…
Неарх толкнул его в бок. Гургис оглянулся. По дороге, подпрыгивая на каменистой дороге, катит тележка, запряженная осликом. В поводу его вел крупный немолодой иудей, борода лопатой закрывает грудь, длинные волосы падают на спину, все пегое из-за частой седины, сам иудей покрыт дорожной пылью с головы до ног, весь серый, только глаза сверкают из-под нависших бровей, тоже покрытых пылью, зло и непримиримо.
Иудей медленно удалялся, Гургис внимательно смотрел ему вслед.
– Да, – сказал он, – это тот, что пять лет тому приходил забирать из гимназии своего младшего сына. Помню, талантливый юноша! Мог бы стать ученым, скульптором, математиком… А сейчас наверняка пасет тощих коз на склонах голых гор. А его отец каждую осень появляется здесь, привозит козий сыр на продажу. И все это время поносит нас на всех площадях. Сколько же энергии у этого узколобого фанатика!.. Ведь немолод, уже ходит, опираясь на палку, а какие речи закатывает!