— Сурово. Не жалко больную неведением мучить?
— Твое дело сейчас с Чижовым контакт наладить, остальное работа других членов команды.
— За что честь?
— Ты его притащила, тебе и банковать.
— Я же не сама…
— Это понятно. Но ответственности не снимает.
Они вышли из медицинского сектора, прошли по перекрытию — мосту в южный отсек, скатились по перилам скоростного эскалатора и вломились в историографический центр. Вставили бирки в пазы идентификатора и были впущены в родную обитель научно-исследовательского центра.
— Третий этаж, — бросил Иван, входя в лифт.
— Он не в казарменном отсеке?
— Еще нет. В боксе для новеньких, слева от тренажерного зала статистов. Семнадцатая комната.
— А кто в шестнадцатой, восемнадцатой?
— Больно ты любопытная, Стася. Как тебя от этого еще на курсантских харчах не отучили?
— Издержки пола.
Федорович глянул на нее насмешливо, качнул головой, чуть не стряхнув зеленый берет.
Патрульные вышли на этаже и свернули налево. Разблокировали дверь жетонами, прошли по тихому коридору и остановились у двери с номером семнадцать и маленьким окошечком
Дневальный вытянулся, отдавая честь капитану. Иван махнул ему рукой: вольно, и кивнул в сторону комнаты:
— Как он?
— Как все эти дни, товарищ капитан, дерзит и угрожает. Пищу выкидывает.
— Ясно. Мы войдем.
— Э-э-э, не советую, — покосился на Стасю. Та на Ивана:
— Я сама. Он меня видел, знает, и если есть вопросы и претензии, то прежде ко мне. Ты же его раздражать будешь.
— Поломать может, — нахмурился с сомнением мужчина.
— Он галантен, — заверила женщина, но уверена в том не была. Какая в принципе, галантность, если тебя вытащили из привычного мира и сунули Бог знает куда? Тут обыватель неизвестно что натворит. А спецназ в неадеквате вовсе страшное дело, о вежливости в таком состоянии не слышал и не знал. Но не привыкать. Иштвана же угомонила тогда? А он после бомбежки в Приштине вообще контужен был, и ничего, сообразил, привык. Теперь друзья водой не разольешь, авось и с Чижом подружится. Тут главное нормальные слова для объяснения подобрать, внятные. Сможет?
Ну, не в голову же ее ранили?
— Ладно, лейтенант, работайте. Я здесь, если что. И не зыркай на меня Стася, слаба ты еще с таким бугаем справиться. Не думаю, конечно, что он на женщину нападет, но вариант не исключаю.
— Зато точно знаешь, что нападет на мужчину, — усмехнулась. Иван хитро глянул на нее и неопределенно повел плечами. Ясно, прецеденты были, поэтому за ней Федорович и пришел, под этим соусом из лазарета вытянул. Иначе лежала бы еще Русанова, в потолок плевала и от скуки умирала. Ох, затейник!
Станислава смело шагнула в комнату. Нападения контактного она не ждала, а кидаться в нее нечем было — стерильность во всем двадцатиметровом периметре. Кроме открывающейся панели с постелью — ничего из мебели, а панель не отдерешь и в посетителя не кинешь.
— Привет, — улыбнулась дружески мужчине. Тот с минуту рассматривал ее сидя у стены, как особо опасную бактерию, словно раздумывал: сразу ее стерилизовать или в банк данных отправить на опознание или исследовать особо изощренным способом, препарируя каждую ворсинку. И вдруг вскочил, в два прыжка рядом оказался, схватил за края куртки и, приподняв, грохнул о стену, прижал на весу:
— Вот тебя, сука, я больше всех увидеть мечтал! — прошипел. Стася позеленела от боли и всерьез подумала, что сейчас в обморок упадет — поплыло перед глазами, замутило. Чиж немного смутился ее реакции, поставил женщину, схватку ослабил.
— Какие мы нежные, — проворчал, зло глазами блеснув. — Как хрянью заниматься ничего, а как за поступки свои отвечать так барышня кисейная!
Стася зубы сцепила, чтобы не застонать и все же скрипнула, не сдержалась — плечо, будто огнем залили, а потушить забыли. Перед глазами круги радужные поплыли.
Чиж вовсе руки отдернул, заподозрив, что девчонка не в себе. Та постояла, качаясь и, поползла по стене вниз, на силу подхватить успел. Куртка спала с плеч, оголяя пластырь через все плечо и часть грудины.
— Твою… Ты бы хоть сказала… Ты это, ну… Эй? — легонько потряс ее, положив ладонь на щеку. Жалко девочку. И вроде убил бы еще минуту назад, а сейчас идиотом и грубияном себя чувствует. Так кто же знал, что она ранена?!
— Т-с, — палец выставила, еще слабо соображая, где она, кто рядом. — Ваших родителей птиц… Откуда же столько галантности?
— Чего?! — бредит что ли?
Стася спиной и затылком к стене прислонилась, ноги вытянув: быстрей бы голова кружиться перестала, и усмехнулась, губы облизав:
— Вы всегда женщин на абордаж берете, доблестный воин? Не пытались менее экстремальным способом общаться?
Николай обиделся, только не понял — на себя или на нее. Уставился на женщину хмуро, сел рядом с ней у стены, чтобы если плохо опять посетительнице станет, успеть словить ее.
— Что помощь-то не оказали? — проворчал.
— Угу. Оказали. Еле вырвалась.
— А оно надо? Медиков не жалуешь?
Стася насмешливо посмотрела на него и подала здоровую руку:
— Лейтенант Русанова Станислава Дмитриевна. Можно просто Стася.
Мужчина подумал, челюстями подвигал и пожал руку почти нежно, удивляясь, что больше ни злости, ни ненависти к женщине не испытывает, наоборот, робость какую-то:
— Чиж. Остальное знаешь, — буркнул.
— Знаю.
— А я — нет. Ты кто? Я — где?
— Я лейтенант. Зеленый патруль, семерка Федоровича. Капитана Федоровича. Правда, — вздохнула. — Шестеркой стали. А сейчас и вовсе… — и зажмурилась: бабье полезло. В слабости и болезни ей всегда погибшие вспоминались или проваленные задания, и больно, обидно, жалко до слез становилось.
— Чего «вовсе»?
Стася опять вздохнула, посмотрела на мужчину: надолго ли к ним восьмерка? Приживется ли? Поймет?
— Четверо осталось. К нам пойдешь?
— К вам — куда? Что за патруль? Почему зеленый? Хотя цвет лица у тебя как раз.
— Наша работа тебе знакома. Мы обеспечиваем «зеленку» другим группам, чистую, открытую дорогу, домой возвращаем, вытаскиваем и прикрываем, если надо, помогаем трассерам…
— Стоп! Вы кто вообще? Инопланетяне? — и сморщился, сам не веря в то, что говорит. Стася фыркнула, засмеялась тихо.
— Не смеши меня, товарищ боец! Люди мы обычные, как ты и твои товарищи, мама, папа, друзья. И не роботы, как видишь, — на плечо свое перетянутое покосилась.
— Тогда где я?
— Научно-исследовательский центр Геофизики Времени и Пространства под военно-юридическим патронатом. Знак бесконечности на кокардах видел? Академия Хронологии и Континуума.
— Это где? — вовсе запутался.
— Объединенная Федерация стран, планета Земля. Сибирь, три тысячи восемьсот двадцать второй год, двенадцатое июля… а может тринадцатое, у меня числа с докторами спутались, — на часы наручные глянула. — Нет, в норме — двенадцатое.
Чиж замер с открытым ртом. Что-то спросить надо, — понимал, но сознание кульбит сделало и все вопросы начисто вымело.
— Не веришь? Понять еще не можешь и принять, — поняла Стася. Потерла шею — душно что-то, дурнота и боль никак не отпускают. И надо было восьмерке ее об стену плечом грохнуть? Теперь хоть обратно в лазарет на милость Рыгова сдаваться. — Странно, правда? — глаза прикрыла — плыло перед ними, мелкими искрами вспыхивало. — Я когда тебя переправляла, подумала еще, не в нашу ли группу тебя направят? Арбат погиб за три дня до того. Глупо. Трассеры выбраться не могли. Они трассы прокладывают, та еще работка, первопроходцы. Как правило, они и застревают во времени… Вытащили, «зеленка» уже была, а тут змея со спины на Арбата кинулась, в шею впилась. Вместе с ней и приземлились. Арбат ее придавил, а сам… контроль бы не проходили, может и выжил бы… Глупо. Но такое на каждом шагу. Нормальная работа, обычная. У вас как? Погибни, а задание выполни и никто не думает: умрет или нет. Некогда и незачем. Главное сделать что надо, долг свой выполнить. У нас тоже самое… Когда сделаешь — на душе хорошо, вроде не зря ты живешь, не зря… И когда не один, а вдвоем возвращаешься — почти счастлив. А когда из шести четверо, или в боксе уже дома на твоих глазах из-за какой-то гадской твари неопознанного вида твой товарищ умирает… Мы не защищаем Родину, как вы, но у нас не менее благородная миссия, мы людей спасаем, науке помогаем, прогрессу, будущему. Видишь ли, будущее понятие гипотетическое, его каждый из нас делает из настоящего, а настоящее это миг, даже меньше. Что ты в этот миг подумал, каким себя, свое будущее нарисовал, то и получил. И чтобы светлое оно было, для всех хорошее, исследуют прошлое. Оно — главный источник будущего. История — книга перемен и предсказаний. Время — великое открытие, почти живое существо, чувствующее, думающее, принимающее или отвергающее тебя, других, идеи, открытия. Это программа, матрица на которой будущее базируется, а настоящее тот изолятор, который либо добро даст, либо отмену произведет. Как же проще тебе объяснить? — Стася говорила, лишь бы говорить, за слова цеплялась, логическую нить беседы выстраивая, и, вроде отступал дурман в голове. — Ну, давай тебя возьмем: жил ты по инерции, чужой — не своей. Учился, воевал. Долг выполнял. Здорово. Но как произошло, что ты в спецназ попал? Дядя толкнул, папа пристроил? Нет. Ты сам себя запрограммировал. Насмотрелся фильмов, проникся идеей крутых и благородных парней и по их шаблону начал строить свою жизнь. Шаблон не твой, а жизнь твоя. И то, что тебя в том ауле положить должны были — тоже твое. Наверняка сидел как-нибудь в курилке и вдруг подумал: а вот умру, что тогда будет? И представил, как геройски погибаешь в бою. Потом забыл о том, время дальше побежало, только как вода, уже с программой действий и всеми событиями тебя к аулу и славной геройской смерти подталкивая, как ты хотел. И неважно что ты не понимал, что сделал, важно, чтобы люди вообще понимали, что делают, о чем думают. Мысль материальна, она связана со временем и пространством. Некоторые идеи актуальны веками, некоторые же открытия веками не поняты и не приняты. Сложная система, за раз не объяснишь, но вкратце, просто звучит: " думай о хорошем" даже если очень, очень плохо, все равно думай только хорошее и планируй только положительное, а еще уважай время. Его не вернуть, потому что тебя того, тоже не вернуть, а ты был и свое клише во временном потоке оставил, и по нему могут пойти другие и придут в тот же аул. Ты погибнуть хотел. Надоело все, девушка бросила или еще что случилось, а вместе с тобой погибли бы твои товарищи. Всех бы вас там положили. И вроде ты не причем, а ведь именно ты виновник их гибели был бы… Вот так, товарищ Чижов Николай Валерьевич.
Мужчина молчал, обдумывая услышанное. Что-то складывалось и укладывалось, что-то отвергалось и возмущало, а что-то поражало, а в общем получалась пока сумятица из чувств и мыслей. Невеселых большей частью.
— Я больше не вернусь?
— Нет. Ты погиб.
— А ребята?
— Живы.
— Твоя работа? — покосился.
— Наша. Рутина. Не ты первый. Если есть выбор — выбирай жизнь. Если нет — смерть. А между собой и другими — выбирай других. И запомни — каждая секунда, это целый мир, это огромные возможности, которые ты либо используешь, либо бездарно потратишь. В нашей работе секунда стоит чужой жизни, а то и жизней.
— Вы путешествуете во времени?
— Да.
— Где бываете?
— Куда кинут. Это не так увлекательно, как тебе кажется. Это очень тяжелая, кропотливая работа, не видная. У нас не кидаются на амбразуры, все круче и пошлее. И скучать нам некогда. Поработаешь, поймешь цену времени, а значит жизни, радоваться любой мелочи научишься, любую свою проблему ерундой считать начнешь. И правильно, нет ни бед, ни проблем, кроме тех, что мы себе планируем и придумываем. Все легче и тяжелей, проще и сложней. Но это ты сам понять должен.
И шею опять потерла — жарко, душно.
— Тебе плохо?
— Да уж, помял ты меня, кавалер.
— Извини. Давай позову кого-нибудь.
— Сама.
А встать не может. И удивительно — как сил на разговор хватило?
Чиж, заметив, что женщина совсем плоха, вскочил, в дверь забарабанил.
Иван дверь открыл, кивнул подбородком: что надо? Мужчина на женщину покосился. Федорович глянул и подскочил к Стасе, подхватил на бок заваливающуюся.
— Ну, ты фрукт! — бросил зло бойцу.
— Да я вроде… — и смолк: что говорить?
— Нормально, — прошептала Стася.
— Вижу, — хмуро бросил Иван, на руки ее поднимая.
— Чиж не причем, — заверила.
— Так и подумал, — одарил мужчину неприязненным, подозрительным взглядом. И кивнул нехотя, видя что тот присмирел. — Давай вперед, поможешь.
Дневальный возмутиться хотел, но капитан отрезал:
— Он со мной.
— Товарищ капитан, не положено…
— Ты мне подиктуй!
Парень смолк, губы поджал, но перечить не стал. Открыл двери в соседний коридор, пропуская троицу. «Зеленые» все, как отмороженные, свяжись с ними — беды не обберешься.
Следующую дверь открыть было некому.
— Помоги, — попросил Федорович Чижа. — Жетон.
Николай взял жетон с груди капитана и, не снимая, благо цепочка достаточная, как резина эластичная, вставил в настенный сканер, предварительно оглядев. Память у него феноменальная, запоминается все быстро, вот и бирка мгновенно в память врезалась. Странная, пожалуй, можно Станиславе верить, из будущего. Материал не понятный — то ли пластик, то ли металл какой-то, то ли вовсе — стекло. Плотная, твердая, прозрачная, на ощупь гладкая. На одной стороне голографический отпечаток пальца, фото лица, снимок сетчатки глаза в маленьком квадрате, личный номер, данные отдела, звание, фамилия, имя, отчество. На другой зеленый лабиринт. Но кроме жетона на цепочке еще капсула, похожая на пулю висела.
— Все прочитал? — глянул на него насмешливо капитан. Мужчина сделал вид, что не понял о чем он и по сторонам поглядывал — занимательно. В холле, слева, бойцы в зеленых брюках и серо-зеленых майках в самый обычный настольный теннис играли, а справа лестница вниз, тоже самая обычная, и пальма в горшке, и мрамор отделки, и коридор, но на стене циферблат непонятный, и часы на руках бойцов, как с одной сборки, причем по спец заказу.
Еще одна дверь, длинный коридор с ответвлением вправо. В окна двор виден с деревьями, фонтанчиком, мраморными скамейками, автоматами кофе, но все это под крышей из стекла.
Капитан свернул налево и остановился у двери с номером шестнадцать.
— Ее жетон возьми, — приказал.
Чиж проделал уже знакомую манипуляцию, отложив в память несоответствие личных номеров. У капитана 9 — 1003145С, у женщины 6 — 2340078К. Интересно.
Дверь отъехала, впуская троицу в довольно аскетическое жилище: беговая дорожка у окна, столик, два стула, то ли лавка, то ли диван, прямоугольник на пол стены, похожий на экран, а за раздвинутой дверью виден санузел.
— Панель толкни, — сказал Федорович.
— Какую? — не понял мужчина.
— Эту, — кивнул на маленький прозрачный прямоугольник на голой стене у входа. Чиж, понятия не имея как его толкать, впечатал пятерню — сработало. Стена раскрылась, выбрасывая постель.
Иван положил Стасю, по щеке похлопал и бухнул кулаком по другой панели, рявкнул:
— Где сиделка?!
— Сейчас прибудет, — недовольно буркнул появившийся в маленьком экранчике мужчина. И опять панель прозрачная, под цвет окраски стен — голубоватая.
— "Сейчас", — проворчал Федорович, присаживаясь рядом с женщиной.
— Не буянь, все в норме, — проскрипела Стася. — Давайте вам пока чай сделаю.
— Я тебе сделаю! Лежи!
Подумал и встал. Нажал что-то на стене у столика и появилась стойка с чашками, самыми обычными, чайником тоже обычным, и дозаторами сахара, уже необычными. Сахар в них разноцветный: в одном зеленый, в другом коричневый, в третьем кремовый, в четвертом лимонный.
— Чай, кофе, морс, витаминный напиток? — спросил Иван, ставя чашки на стол. Ответа ждать не стал, разлил кипяток, указал на дозаторы. — Самообслуживание. Стася, тебе что?
— Чай с лимоном.
Капитан сыпнул из дозатора с лимонными гранулами, себе из того, что с коричневыми. Кофе запахло.
— Ты бы пояснил бойцу, нам все-таки работать вместе, — сказала Стася Ивану, видя любопытство и непонимание Николая.
— Сообразит, не дитя.
Он сообразил: сыпнул кремовых гранул — оказался классический черный чай.
— Во, сообразил. Если горячий — кнопочку на чашке вниз — прохладней станет.
Чиж глянул — правда у ручки чашки круглая маленькая пуговка есть. Большим пальцем повел — дым от чая пропал. Мужчина осторожно хлебнул — теплый. До конца опустил кнопку — ледяной, вверх поднял — опять дым пошел — кипяток.
— Прикольно, — оценил, только сейчас начиная верить словам женщины. — Значит, я в три тысячи восемьсот двадцать втором году?
— Зачем ты ему год сказала? — уставился Федорович на Русанову.
— А что скрывать? Парень крепкий, истерить не стал бы.
— И не стану, — заверил тот. — Но уточнений и объяснений попрошу.
— В порядке практических занятий, — отрезал капитан.
— Суров, — хмыкнула Стася.
Чижов, чай попивая, на них поглядывал: странные военные, субординация нулевая, отношения панибратские. Может любовники, муж с женой, сестра с братом? Хотя последнее отметается — не похожи.
— Бьюсь об заклад, наш новый товарищ сейчас думает, что за странные неуставные отношения между начальством и подчиненным.
— Он еще о жетонах думает: что за номерки на них, — хитро улыбнулся Иван, потягивая кофе. Николай юлить не стал, кивнул:
— Думаю.
— И к какому выводу пришел?
— Рано выводы делать.
— Хорошо, — оценил неторопливость мужчины капитан. — На счет номеров поясню. У меня девятка — мужчина, у Стаси — шесть — женщина. Есть еще восьмерка.
— Ни то, ни другое?
— Нет, восьмерка это ты — не местный, не из этого времени.
— А вы местные.
— Угу, — подтвердила Русанова. — Есть еще семерка — это временные жетоны, пропуск не более чем на сутки. Обычно экскурсантам выдают.
— Студентам, — добавил Федорович. — Школьникам.
— А буковки?
— "Буковки"! — хохотнул Иван. — И это заметил. Ничего память, подойдешь. С — старший комсостав. К — командирский состав.
— Капитан — старший?
— Майоров у нас нет, упразднены, как подполковники. Наш непосредственный начальник полковник Казаков. У него есть зам — так и зовут: зам полковника патрульной службы. Ерихонкин. Но он больше за матчасть и спецобеспечение отвечает. Все просто и четко. К чему мудрить?
— Н-да?.. Может и правильно. Восьмерок много или мне одному «повезло»?