– Рыцарь Годимир из Чечевичей герба Косой Крест. Странствую во исполнение обета.
– Да? – прищурился стражник. – Что-то не похож ты… это… на рыцаря.
– А на кого похож?
– А на бродягу.
– Гербовые рыцари они у-у-у какие! – прибавил младший, мотнув головой себе за плечо.
Словинец скрестил руки на груди. Ну, не станешь же драться с обычными стражниками, вчерашними кметями? Чести в том – кот наплакал. Впрочем, и пропускать обиду мимо тоже как-то не по-рыцарски…
– Зря ты так… – вовремя вмешался Олешек. Он встал рядом с Годимиром, приосанился, перекинул цистру так, чтобы отблески костра вовсю заиграли на ее обечайках. На стражников он глядел укоризненно и немного печально, словно отшельник-схимник, познавший некую высшую мудрость, на деревенских пьянчуг, словно добрый отец на заблудших, но вернувшихся все же к родному порогу сыновей. – Ты все обеты постиг, какие странствующие рыцари дают?
– Ну… это… – растерялся седоусый. Видно давно уже служил у короля и навидался всякого. А ведь и правда, паны рыцари, они немножко с прибабахом. Один дает обет мяса не есть, а только один творог. Другой не пьет пива, хотя от кваса тоже отказывается – вина ему подавай, да чтоб непременно загорского. Третий шлема никогда не надевает, даже в самом лютом бою. Четвертый… А четвертый, вполне может статься, дал обет странствовать пешком. И без оружия… Без оружия? Ну, это уж вряд ли. Что за рыцарь без меча и копья? Не рыцарь это вовсе. А так – плюнуть и растереть. Ибо, как говорится в старинной дразнилке-прибаутке: рыцарь без меча, что конская моча, брызжет, воняет, да никого не напугает.
– А ты сам-то кто таков? – пришел старшему товарищу на выручку молодой. – Почем мне знать, что не разбойник беглый?
Олешек откашлялся. Пробежал пальцами по струнам. Звучно провозгласил:
– Я шпильман, сиречь странствующий музыкант и поэт, Олешек из Мариенберга по прозванию Острый Язык. Хочешь, спою про тебя песню?
– Очень надо! – перекосился молодой, но тут же взялся за свое. – Чем докажешь, что шпильман?
– Мне, в отличие от пана рыцаря, за которого я, кстати, ручаюсь, гораздо проще доказать свою правоту.
– Это еще… – Получив от старшего локтем под ребра, молодой стражник запнулся и притих.
– Почему, хочешь ты спросить? – Музыкант взял подряд три сложных аккорда. Годимир заметил про себя, что не сумел бы так лихо выкрутить пальцы даже за поцелуй Марлены из Стрешина. – Да потому, что пану рыцарю, отстаивая свои права, нужно накостылять вам по шее, чтоб вы прочувствовали разницу между благородным воином, посвятившим искусству сражения всю свою жизнь, и вами, вчера еще телят пасшими с хворостинкой и без штанов. А мне же достаточно просто исполнить балладу или канцону. Ясно?
– Что-то ты говорливый чересчур. – Седоусый покрепче перехватил древко алебарды, поглядывая на рыцаря с подозрением – а ну как и вправду примется тузить их ни за что, ни про что?
– Погоди, Олешек, – Годимир решил брать переговоры в свои руки, а то как бы языкатый шпильман и впрямь не довел простую беседу до потасовки. С него станется… Когда начинает язвить, обо всем забывает. И об осторожности в первую очередь. – Я и вправду рыцарь. В двенадцатом поколении. Род веду из-под Быткова. Что до нынешнего бедственного моего положения, то смею тебя уверить, любезный, я его поправлю. И очень скоро.
– Да? – недоверчиво приподнял бровь стражник. – В шестом поколении… Вон, видел, как настоящие… это… благородные паны приезжают? Со слугами, оруженосцами и шатром… А не на телеге… Да, чья телега-то? Где хозяин?
– Хозяин этой телеги – горшечник Пархим из Колбчи, – пояснил Годимир, догадываясь, что как бы то ни было, а стражу он, кажется, убедил в своем рыцарском происхождении. А может, не он, а Олешек с цистрой?
– И где же он? – Складка между бровями седоусого разгладилась. – Пархима я знаю… это… Часто ездит тута… То туды, то сюды…
– Да живот у него прихватило, – пожал плечами шпильман. – Видал бы ты, как он в кусты бежал!
– Да? Вона как! Ладно… Вернется, скажешь, Чэсь из Островца… это… кланялся. Если пивом запасся, пускай приходит… это…
– Передам, отчего же не передать, – кивнул Годимир и собрался присесть снова к костру. Тем более, что вода в котелке бурлила ключом. Самое время посолить и крупу всыпать. Но стражники не уходили. – Что вам еще, любезные? – Рыцарь поднял голову.
Чэсь откашлялся и переступил с ноги на ногу:
– Тут… это… пан рыцарь, король днем проезжал…
– Ну, и что? – Олешек старательно изображал равнодушие, но Годимиру показалось, что голос его товарища предательски дрогнул.
– Да то… Какая-то сволочь разбойника Яроша освободила.
– Да ты что? – Шпильман поцокал языком. – Это ж надо!
– Так это… Его величество приказал все телеги и… это… всех проезжих проверять.
– Надеюсь, Чэсь из Островца, ты Яроша в лицо знаешь? – Годимир вновь выпрямился. – Или скажешь, что я на него похож?
– Нет, пан рыцарь, – замотал головой стражник. – Ярош постарше будет. И волос темнее. И борода у него… это… по грудь, а у пана рыцаря – усы токмо. И шрам у Яроша вот тут, – он показал ногтем, где именно у разбойника проходит шрам. Точно. На щеке.
Шпильман с рыцарем переглянулись.
– Что, видали его, никак? – не укрылся их обмен взглядами от седоусого.
– Ну, так это тот, что в колодках был? Около тракта. Версты три от корчмы Яся? – как можно более простодушно проговорил Годимир.
– Точно… это… он самый.
– Опасный, говорят, человек… – поддержал разговор Олешек. – Но, хвала Господу, его и всю хэвру его схватили?
Чэсь глянул на него, как на умалишенного:
– Что ты морозишь… это… шпильман? Какую хэвру?
– Ну, так нам Пархим рассказал, – заметил Годимир. – Что он нам поведал, то мы и знаем. Сами-то люди приезжие.
Настал черед переглядываться стражникам. Молодой выразительно постучал себя кулаком по лбу. Старший пожал плечами.
– Чтой-то у Пархима не токмо с кишками, но еще и с башкой сталось… – проговорил он. – Отродясь… это… у Яроша хэвры не было. Так. Когда один помощник, когда два… Это Сыдор из-за речки любит в толпе покрасоваться. А Яроша сонного взяли, пьяного в дымину. Нашлась добрая душа… – Чэсь сплюнул, вполне однозначно показывая свое личное отношение к этой «доброй душе». И вдруг зарычал на слушающего с раскрытым ртом помощника. – Что вылупился, Карпуха?! Лезь, на возу погляди! Или своего ума нетути?
Белобрысый Карпуха аж дернулся с перепугу и полез на воз.
– Так что мы поглядим… это, – развел руками Чэсь. – Думаю, Пархим не обидится.
– Да гляди сколько надо, – Годимир кивнул. – Или мы не понимаем, что такое порядок?
Младший стражник перекинул алебарду в левую руку, схватился правой за бортик телеги. Запрыгнул.
– Горшки не побей, а то Пархим ругаться будет! – весело крикнул ему Олешек.
– Не боись, я тихонько, – отвечал Карпуха.
– А что, Чэсь, Сыдор из Гражды и вправду такой благородный разбойник, как нам твой приятель Пархим рассказывал? – обратился шпильман к оставшемуся стражнику.
– Что? Он чего… это… охренел? Ну, я, ешкин кот, с ним поговорю поутру! Он у меня еще раз все кусты обгадит! – возмутился заречанин. – Да Сыдор кровосос, каких поискать. Сирота подвернется – сироту ограбит, вдова – так вдову. Что он напел вам? Ума не приложу…
– А он нам то же самое про Яроша говорил, а про Сыдора предлагал Олешеку песню написать, – улыбнулся Годимир.
– Нет, это… Он точно Пархим, горшечник из Колбчи? Может, другой какой Пархим?
– Нет, ну сам так сказал, – рыцарь развел руками. – Откуда ж мне знать? Из Колбчи, не из Колбчи… Не могу ж я всех горшечников тутошних в лицо знать?
– Да нет… – рассуждал сам с собой Чэсь. – Телега Пархима, и конь его вроде тоже… Он не пьяный был?
– Нет…
– Эй, дядько Чэсь! – крикнул Карпуха с телеги. – Чисто все. Горшки да миски… Ну, соломой переложены…
– Ты в солому-то потыкай! Токмо легче, легче, не побей…
– Ага!
Послышалось шуршание. Это Карпуха проверял остряком алебарды между горшками – не затаился ли Ярош в горшке, не скрылся ли под миской? Потом раздался глухой треск и испуганный возглас светловолосого стражника.
– Что? Побил-таки? – сурово выкрикнул старший.
– Ага… – убитым голосом отвечал парень.
– Ну и хрен с ним! Новых… это… налепит. Нашел что?
– Не-а!
– Тады прыгай!
Когда Карпуха соскочил на землю, едва не сбив древком алебарды котелок с рогульки, Олешек спросил Чэся:
– А скажи, что же все-таки с Ярошем?
– А что с Ярошем? – окрысился стражник. – Тебе, шпильман, какое дело?
– Я, может, песню сложить хочу. Про разбойника и… про еще одного разбойника.
– Про рыцарей… это… слагай лучше. Все. Пошли мы. Пархим вернется, не забудьте… это… поклон от меня передать. Скажи, Чэсь спрашивал, как там внучок младший?
С этими словами стражники растворились во тьме.
Озадаченный шпильман почесал затылок:
– Ты чего-нибудь понял, пан рыцарь?
– Признаться, немного, – ответил Годимир. – Ты пока крупу доставай, а то голодными спать ляжем…
– Уже достал. Держи.
Рыцарь высыпал три полных пригоршни крупного пшена в бурлящую воду, бросил соли, помешал ложкой.
– Ну, так что, Олешек, ты сказать хотел про знакомцев наших?
– Да я просто не пойму – или я такой дурень, или у стражника этого, у Чэся, котелок набекрень?
– Это ты насчет внуков?
– Ну да! Вот пришиби меня гром на этом самом месте, но не похож Пархим на человека, у которого взрослые дети могут быть. Не говоря уже о внуках.
– Это верно, – согласился Годимир.
– О! Так, может, это сын того Пархима, которого стражник знает? У кметей в Заречье это запросто. Отец Пархим и сын Пархим, внук тоже Пархим… Похоже, жадничают они на имена. Или попросту ленятся новые придумывать.
– А ты спроси его. Когда облегчится, само собой…
– А чего я? Сам спрашивай, пан рыцарь, коли интересно.
– Я его лучше спрошу, есть сала кусок в запасе или нет? Эту кашу да салом бы заправить, да лучку зеленого…
– Ох, да ты точно поэт!
– Скажешь тоже, – смутился рыцарь. – Просто я иногда думаю, что если покалечусь в каком-нибудь сражении, не пропаду. Корчму куплю и буду гостей кормить-поить.
– А назовешь ее…
– А назову ее «У дракона». Вот тут не худо бы и голову драконью над входом прибить.
– Ты опять за свое? Ну, нет драконов на свете, нет!
– Не веришь, не ищи. Что ты за мной тогда едешь?
– А вот для того и еду, чтоб поглядеть, как ты опростоволосишься, пан рыцарь. Не найдешь ты дракона.
– Здесь не найду, в другие края искать поеду. В Пологие горы, к твоему Мариенбергу поближе…
– Еще чего удумал! Там уж точно ничего не сыщешь!
– Тогда на юг. За Усожу, в степи кочевничьи, в самую Басурмань.
– Эх, пан рыцарь, пан рыцарь… Жаль мне тебя. Пропадешь ни за грош. И что это тебя так дракон беспокоит? Неужели только из гордости да тщеславия? – Олешек глянул над пламенем костра прямо в глаза словинцу, склонил голову на бок, ожидая ответа.
– Нет, конечно, – подумав, сказал Годимир. – Из тщеславия вон шатры у моста разбивают. А потом трофеи в кучу складывают да хвастают у камина зимой – вот этого рыцаря я тогда-то победил, а этого тогда… А я хочу…
Он не договорил. Махнул рукой и принялся ожесточенно мешать кашу. Словно колдовское зелье. И посолонь, и противосолонь.
– Так что ты хочешь? – напомнил Олешек. – Скажи.
– Дракон – это зло.
– Да?
– Точно.
– Ну, не знаю… – задумался музыкант. – А почему?
Тут вернулся Пархим. Взъерошенный, в сбитой на затылок шапке.
– С облегченьицем! – поприветствовал его Олешек. – Друзья твои приходили. В гости звали.
– Какие такие друзья, сладкая бузина?
– Чэсь из Островца. Знаешь такого?
Горшечник пожал плечами. Жест его можно было истолковать по-всякому. И «да, знаю», и «а кто это такой». Во всяком случае, не похоже, чтобы заречанин хотел все бросить и мчаться поболтать со стражником за жбанчиком пива.
Ну, нет так нет, решил Годимир. Мало ли у кого какое желание или нежелание? Гораздо больше его заинтересовал кусок сала, завернутый в чистую холстину, вытащенный Пархимом из-под сиденья возницы на передке. Что ж за каша без сала? Ни вкуса, ни сытности.
Поужинали быстро и улеглись.
Горшечник захрапел сразу. Шпильман еще долго дергал струны, напевал, пообещал сложить балладу в честь сваренной рыцарем каши. Ибо подобное произведение изящных искусств заслуживает восхищения и всяческого поклонения. Потом спел про рыцаря-несчастье, отложил цистру и уснул.
К Годимиру сон не шел долго.
Он лежал, рассматривал звездное небо. Грустил, вспоминая прекрасные глаза Марлены из Стрешина. Беседы, которые велись при дворе воеводы Стрешинского, турниры красноречия и состязания певцов. Подумаешь, баллада о каше! Я и сам запросто сочиню, не дожидаясь заносчивого шпильмана. И получится гораздо лучше, чем у того. Играть на цистре он, конечно, мастер, ничего не попишешь, а вот со стихами мы еще потягаемся. Хотя и с инструментом, будет время, тоже разберемся. Если один человек что-то умеет хорошо, почему другой при должном старании не может тому же выучиться? Старании и усердии. А уж усердия, Годимир знал это совершенно точно, ему не занимать. Еще вопрос, будет ли так прилежно Олешек постигать науку обращения с мечом? Неизвестно. Да и вообще, зачем шпильману уметь с оружием управляться? Глупости да и только! Поглядим для начала – сумеет ли он удержать меч как положено. Может, тот наемник, что показал ему несколько стоек и ударов, только испортил руку мариенбержцу? Ведь, как известно, переучиваться гораздо труднее, чем учиться с самого начала.
Кричали козодои, птицы ночные, ширококлювые и потому уродливые. Был бы козодой величиной хотя бы с орла, страшнее птицы не сыскать. Хуже кикиморы…
За излучиной реки, довольно далеко, загудела выпь. Тоже жутковатая птица. Непривычный человек, впервые услышав, может и обмереть с перепугу. Таким голосом к лицу обладать чудовищу лесному. Ну, хотя бы тому же дракону… Интересно, а как кричит дракон? Ревет, как бугай? Или, может, рычит, словно разбуженный посреди спячки медведь? А то, говорят, в Басурмани встречается зверь ужасный, желтого цвета. Мантихором зовется. Сам голый, а голова и плечи волосом обросли, будто у человека. Клыки имеет в полпяди, когти в пядь длиной. Голосистый ужасно. Ежели заорет, пасть к земле обратив, то яма образуется, а в оную яму дичь и падает к мантихора вящему удовольствию…
На этой мысли Годимир провалился в сон.
И снилось рыцарю, будто шагает он по лесной дороге, подобной той, по которой они совсем недавно шли вместе с Олешеком. Птички щебечут, трепещет листва под легким ветерком, солнечные лучи пригревают сквозь прорехи в кронах, дурманящим ароматом веет от кустов шиповника, растущих вдоль обочины. А цветы на них такие крупные, в ладонь, не меньше. Белые и розовые.
И все бы хорошо было и приятно, когда бы не взгляд, сверлящий затылок. Пристальный, жадный. Не злой и не добрый, нет. Просто любопытный. Пожалуй, сам Годимир третьего дня так наблюдал за потешной схваткой здоровенных, гладких и блестящих, коричневых жуков-рогачей. То же ощущение, что и днем. Тогда рыцарю не удалось разглядеть неизвестного преследователя. Что ж, сон не явь, а вдруг получится?
Он резко обернулся и…
Увидел!
Мохнатая морда. Больше всего похож на бобра-переростка. Бурая шерсть с проседью, длинные желтые зубы торчат наружу. Резцы травоядного зверя, а не клыки хищника. Уж в этом-то охотник за чудовищами разбирался отлично.
Они смотрели друг на друга несколько долгих мгновений.
Потом «бобер» бочком, бочком ушел в кусты. Напоследок мелькнул лохматый бок и длинный розовый хвост, похожий на крысиный.
Рыцарь хотел было отправляться дальше, но что-то подсказало – стой, подожди, не торопись.
Он замер. Стоял, не шевелясь.
Мелко дрожали темно-зеленые с зубчиками листья шиповника там, где скрылся чудо-зверь. Или не зверь? Уж больно осмысленным показался человеку взгляд черных бусинок-глаз.